За Дунаем - Цаголов Василий Македонович - Страница 14

Луна висела над ущельем, и Христо казалось, что она жжет ему голову. Натянув на бритую голову войлочную шляпу, он обтер рукавом лицо, расстегнул куртку на груди и сел на камень рядом с Бабу.

—      Ну, теперь совсем близко до бивуака,— сказал Бабу и плеснул в лицо пригоршню воды.— Ух! Хорошо... Попробуй, Христо, сразу почувствуешь себя молодым туром.

Но Христо все еще занимали невеселые мысли: «Почему мы потерпели поражение? Все держались стойко, никто не жалел себя. Какие болгары погибли! Ни одна мать не родит больше таких. Братья Жеговы из Стара-Загоры. Беньковский! А Ботев... Какой мужественный человек погиб!»

Засучив рукава, Христо опустился на колени перед родником и окунул в воду лицо.

Набрав воду, Бабу взболтнул флягу, отпив из нее, а затем, подумав, поднес к губам раненого:

—      Пей, Ивко. У нас тоже такая вода, как молоко...

Серб сделал большой глоток:

—      Мм-а!

—      Еще хочешь?

—      У-у,— Ивко вытянул губы.

—      Теперь ты будешь долго жить, Ивко,— Бабу положил флягу себе под голову и вытянул ноги поперек узкой тропы.

Христо тоже улегся рядом с ним.

—      Эх, Ивко, Ивко, если бы ты знал, как я люблю горы,— осетин лежал на спине и смотрел на небо, которое теперь, казалось, поднялось выше и уже не так давило на сгорбившиеся вершины.

—      Послушай, Бабу, давно хочу спросить тебя,— Христо провел влажной рукой по лицу.— Что тебя привело сюда, на край света?

—      Меня?

Бабу устало закрыл глаза, и представилось ему, что он у себя дома. Даже чувствует запах кизяка и сыворотки в сакле, слышит шаги матери. Сейчас она поставит перед ним столик с едой. Как вкусно сегодня пахнут лепешки и похлебка!.. И вдруг... Пристав. Он без стука вошел во двор, даже собака не залаяла. Мать крикнула ему: «Беги!»

—      Болгары и сербы соседи... Нам нельзя не помогать друг другу,— Христо положил тяжелую руку на колено Бабу. — О чем ты думаешь?

—      Осетины, Христо, живут далеко в горах, даже орел не залетает туда... Но и там знают о турках. А с русскими мы братья: и радость, и горе делим пополам. Они идут в поход, и мы с ними. А как же иначе? Не сидеть же мужчинам дома и держаться за подол? Осетины всегда были воинами!

Христо вздохнул. Поджав одну ногу под 'себя, он наклонился вправо и внимательно слушал Бабу.

—      Осетины умеют воевать. У них раньше было много врагов. Раньше, Христо, наши отцы ложились спать, а под голову клали кинжал. Старики на нихасе рассказывают такое, что кровь стынет!.. Почему я здесь, Христо? Бог послал меня сюда, а он знает, что делать...

Не все, что было на душе, рассказал Бабу. Умолчал он о том, как, спасаясь от преследования, попал в Кабарду. Там ему помогли укрыться, а потом снабдили деньгами и отправили с верным русским купцом в Россию. Долго он мыкался по имениям русских помещиков, пока не попал в Одессу, а оттуда в Сербию. В нем заговорило чувство мести. Все равно кому мстить за обиды. А потом подумал, не безразлично ли, где умереть, так уж лучше не в тюрьме, а в честном бою. А может, он разбогатеет и с деньгами вернется в Россию? Дом построит, купит землю, тайком перевезет мать; Знаура... Но разве Христо это поймет, и к чему ему знать все? Бабу воюет против турок, значит, Христо, Ивко и он — братья.

—      А мой народ сто, триста, пятьсот лет проклинает турок. Слезы, кровь, горе... Ты слышал о Басил Левеком? Повесили в Софии. Георги Раковски... У бабушки Тонки погибло четыре сына-революционера. А сама она? Бесстрашная болгарка! — Христо оживился.— Нет, никогда мы не смиримся!

Ивко ткнул Бабу в бок курительной трубкой.

—      Что, Ивко?

—      Возьми!

—      Ты хочешь курить?

—       Возьми, Бабу, тебе дарю.

—      Ты же знаешь, Ивко, что я не курю.

—      Будешь дома — вспомнишь Сербию...

Встал Бабу на колени, прижал к груди трубку с коротким обгрызанным мундштуком.

—      Спасибо, Ивко,— поспешно проговорил Бабу и отвернулся: стыдно ему стало слез своих.

Но Ивко не заметил этого, теперь он смотрел на Христо.

—      А что тебе подарить, бачо?

Болгарин не ответил. Он сидел, положив голову на колени, и, ни к кому не обращаясь, говорил:

—      На моих глазах убили Ботева..-. На горе Вол. Если мы когда-нибудь прогоним турок, то она станет для нас священной... Гайдуков была горсточка, а баши-бузуки все лезли. Тогда Ботев встал во весь рост и бросился вперед... Пуля попала ему в голову. Какой человек погиб! Я знал Беньковского до восстания, правда, немного. Мы встретились с ним в Румынии, потом вместе были в Обориште. Ох, как он верил в победу восстания! Со всей Болгарии собрались отчаянные... Но самым храбрым среди них был Ботев! Есть ли на земле люди, которым турки не причинили горе? Что ты скажешь на это, Бабу?

Что мог ответить Бабу? Он не представлял себе турок вне боя, не испытал неволи, поэтому и непонятна ему была мечта Христо избавиться от ига. Вот смерть друзей Христо он принял близко к сердцу, потому что из головы не выходили Созо и Кайтук. Он почему-то, думая о Кайтуке, был уверен, что тот не выдержал обрушившегося на него горя, одиночества и, наверняка, покончил с собой.

—      Я тебя спрашиваю, Бабу!

—      Я думаю, что турки самые жестокие на земле... Они никому не дают покоя.

—      Покоя, говоришь? Нет, Бабу, они смерть и горе приносят. Собрать бы слезы наших матерей в один котел, да потопить в нем все племя турок... Ивко, ты что-то хотел подарить мне?

—      Да... Но у меня ничего нет. Ты не обижайся на меня, бачо. Разве только свое сердце тебе отдать? А? Но оно мне еще нужно самому. Вот покончим с турками, тогда бери!

—      Дай мне твою руку, Ивко,— болгарин встал и крепко стиснул ладонь серба.— Пусть бог даст тебе еще одну жизнь!

Снова шли в гору. Теперь раненого нес Бабу.

2

Кто-то звал с улицы:

— О, Знаур, где ты? Если ты дома, так выйди!

Не отрывая лобастой головы от коротких лап, зарычала собака, и в дымном проеме мазанки появился хозяин дома. Чтобы не удариться головой о косяк, он пригнулся и перешагнул через порог, стесанный топором дубовый брус. Коротким и резким движением тряхнул перед собой мохнатую шапку из овчины и водрузил ее на голову.

Стройные ноги, обтянутые черными сафьяновыми ноговицами, легко несли крепко сбитое тело Знаура, в котором по чуть покатым плечам и упругому шагу угадывалась сила. Когда Знаур поравнялся с волкодавом, тот быстро передернул обрубленными ушами, как бы говоря ему: «Я настороже».

Не останавливаясь, Знаур посмотрел в сторону открытого хлева: быки лениво жевали траву. «Интересно, что нужно от меня Бекмурзе? Можно подумать, он пришел звать меня в гости к своему будущему тестю. А если он попросит волов? Гм! До сих пор не может завести своих. Наверное, надеется на меня. Придется дать ему их на один день. А что делать? Не могу же я отказать своему соседу. Это все равно, что плюнуть в свой колодец. Но это будет в последний раз. А может, Бекмурза догадается и больше не станет просить... Э, лучше бы ему потребовалась моя жизнь».

Остановившись перед воротами, Знаур взялся за деревянную ручку и, чуть замешкав, почесал почему-то переносицу, слегка покашлял в кулак, а потом дернул на себя низкую дощатую калитку и шагнул на улицу. Не поднимая глаз, угрюмо поздоровался:

—      Здравствуй, Бекмурза!

—      Да будет счастлив твой день! — ответил на приветствие гость и отошел от калитки, давая тем самым понять Знауру, что он не собирается входить в дом.

Он направился к большому плоскому камню, чтобы усесться, да его окликнул Знаур.

—      Ты звал меня, а сам уходишь, Бекмурза.

Сосед остановился и, задрав кверху голову, проговорил:

—      Смотрю на небо, и сердце болит... М-да! Уже весна.

Знаур в недоумении пожал плечами. Но поняв, что Бекмурза чем-то взволнован, промолчал и не стал допытываться, что значат его странные недомолвки. Сосед открыл было рот, но в это время из-за угла показалась арба, груженная ивняком. Длинные неочищенные концы его волочились по пыльной дороге. Возница, наклонившись вперед и закинув руки за спину, припадал на левую ногу. Он то и дело забегал вперед, останавливался и, горделиво окидывая взглядом воз, подгонял коня. Ему казалось, что сейчас за ним наблюдают украдкой мужчины и любуются женщины.