За Дунаем - Цаголов Василий Македонович - Страница 11

—      Что ты делал с ним в горах? — Хаджи-Мусса показал рукой на Тарко.

Ничего не ответил Царай, только дернул правым плечом.

—      Ты искал Бабу?—воскликнул Кубатиев.—Где он?

—      Какого Бабу? — попытался вставить слово Тарко.— Зачем нам какой-то Бабу... Взбесились, что ли, люди?

—      Молчи! — прапорщик подступился к Тарко.

Юноша осекся, невольно присев на коротких ногах,

растопырив при этом колени.

От того места, где стояли старики, отделился Дзанхот и быстрым шагом приблизился к прапорщику.

—      Хочу спросить тебя, пристав!

—      Я помощник пристава, Дзанхот!

—      Ты назвал мое имя, лаппу!1 Разве мы с тобой

играли в бабки? Так ты прославишь и без того знатный род Кубатиевых!

Хаджи-Мусса кнутовищем сдвинул со лба каракулевую папаху.

—      Ты забыл, Дзанхот, кто перед тобой?

Эти слова были сказаны громко для тех, кто стоял в сторонке и глядел на него нахмурившись, злобно.

—      У тебя только усы пробились, а ты собрался поучать нас... Не позорься, пристав, подумай о своем отце. Так ты не прибавишь славы к его имени... Нас ты не испугаешь, лаппу! Мы на плечах держим горы, а уж тебя...— Дзанхот махнул рукой.

—      Чего ты хочешь, Дзанхот? — понизил до шепота голос прапорщик.— Почему ты мешаешь мне? Хочешь угодить в Сибирь? Еще раз спрашиваю: что тебе надо от меня? Ты учишь народ неповиновению!

—      Зачем ты пристал к ним? Дожились... Теперь нам нельзя и выйти из аула? А потом придумаете еще что-нибудь! В горы они пошли... А твои люди вернули их назад. Разве они провинились перед канцелярией царя?

—      Ты не знаешь, почему они были в горах? — Хаджи-Мусса вытянул шею.— Они помешали моим людям поймать Бабу!

—      Царай,— обратился Дзанхот к племяннику, и тот поднял на него взгляд.— Ты встретил в горах нашего гостя?

—      Нет,— твердо ответил он и не отвел взгляда, пока прапорщик смотрел на него.

Увидев, что бесполезно спорить, Кубатиев еще раз оглянулся на Царая:

—      В другой раз посажу!

И люди поняли, что он так и поступит. Ушел Хаджи-Мусса. Разошлись и женщины. А мужчины обступили Царая и Тарко.

—      Вы, как дети, попались им, проклятым людям-шакалам... Мне стыдно за тебя, лаппу. И ты, Тарко, оказался не лучше, хотя старше моего племянника.

Что мог ответить Царай? Не станет же он объяснять при всех Дзанхоту, как Тарко, несмотря на уговоры, развел в горах костер, мол, тем и привлечем внимание Бабу. А случилось наоборот: на них набрели те, кто искал Бабу. Прятаться было поздно, пришлось покорно возвращаться под охраной в аул. Правда, в пути Ца-рай кивнул в сторону глубокого ущелья, и Тарко понял: «Разделаемся сними, сбросим в пропасть». Но Тарко не ответил готовностью, он всю дорогу шел, опустив голову, словно искал что-то на земле.

Удалился к себе Дзанхот, провожаемый взглядами мужчин.

—      Не послушался я Царая,— проговорил Тарко и ударил себя по лбу. — Это я помешал ему найти Бабу.

Забросив за плечо пустой хордзен, Царай коротко сказал:

—      Идем!

Не мешкая, Тарко покорно последовал за ним. Остальные тоже расходились, растекаясь тропинками по аулу. О чем было говорить им? Люди в горах не проявляют любопытства, презирают пустословие.

У своего дома Царай проговорил:

—      Мы снова отправимся в горы. Или найдем Бабу, или на всю жизнь будем посрамлены.

Тарко с готовностью кивнул.

—      Жди меня,— добавил Царай,— в полночь зайду... Будь у калитки наготове. Возьми с собой еды дня на четыре.

Тарко подмигнул и свернул к своей сакле.

... Зайдя за саклю, Царай сбросил с себя черкеску и бешмет. Брат поливал ему из деревянного ковша, и он долго умывался. Тем временем мать готовила еду. Нарезала в деревянную тарелку овечьего сыра, положила копченую баранину и чурек. Посреди столика возвышался кувшин с квасом.

Сын уселся, взял кувшин и, проговорив молитву, отпил, потом обтер губы, отломил кусочек чурека и отправил его в рот. Жевал медленно, будто не проголодался.

Мать зажгла лучину, а брат уселся у порога и не спускал глаз с Царая. Любил он его и гордился им. Большой, сильный, справедливый, ничего не боится. Однажды чьи-то быки сорвались в пропасть, так Царай полез туда, хотя его никто не просил. Решил облегчить горе соседа, пусть, мол, мяса наестся вдоволь. Но от быков ничего не осталось. Люди тогда удивлялись поступку Царая, рисковавшего остаться навсегда на дне пропасти.

—      Гость не принес в наш дом радости,— мать оглянулась на сына и присела у очага.

—      Сегодня я снова уйду с Тарко.

—      Это твой долг, и никто другой не исполнит его за тебя,— одобрила мать решение Царая и встала.— Лаппу, принеси хордзен,— велела она младшему сыну.

Со двора послышался лай. Царай быстро вышел из сакли, за ним — брат. Мать, поспешно убрав столик с остатками еды, прильнула к двери. Она слышала чей-то приглушенный шепот, но не могла разобрать слов. Сердце ее тревожно забилось. Потом все стихло. Вернулся младший сын.

—      Люди пристава следят за Цараем и Тарко... Курьер приходил, сказал, чтобы сидели дома,— важно доложил сын и снова вышел.

9

В сакле было дымно. Хозяин, маленький, юркий кабардинец, не пригласил ночных гостей в кунацкую, опасаясь появления погони из Осетии. Старый перекупщик скота имел дело не только с Кайтуком. Он знал по опыту, что власти могут нагрянуть к нему в любую минуту. Он давно у них был на подозрении, но схватить его за руку не могли. Все как-то ему сходило. Правда, каждый раз приходилось накрывать стол в кунацкой, вести витиеватые речи, пересыпанные прибаутками. А случалось и давал отступные. Но только такое позволял не со всеми.

—      Хазби, ты дал полцены,— попытался возмутиться Кайтук.— Риск большой для нас...

Хозяин полулежал на подушках. Уронив голову на плечо, смотрел на Кайтука.

—       Боишься расстаться с головой? А у Хазби две головы? Зачем мне твои быки? Продай их другому... У кого ты их отбил? У Тугановых. А они кабардинцам кунаки. Аллах видит, какой я грех принял на душу. Но мне жалко тебя... Уважаю тебя, Кайтук, как брата, поэтому так поступил... Ему риск! А мне? Что если сейчас пожалует погоня?

Бабу рассматривал кабардинца. Хозяин дома часто облизывал нижнюю оттопырившуюся губу и при этом тяжело дышал. У него приплюснутый нос и шрам на правой щеке.

Хазби то потирал дрожащие руки, то теребил серебряные брелоки на поясном ремне. Бросая нетерпеливый взгляд на окно, он качал головой.

Хозяин хотел побыстрее избавиться от абреков. Деньги уже у Кайтука за пазухой, Хазби хорошо их угостил. Чего они ждут? Пока появится погоня, люди Тугановых? Но Кайтук непонятно почему тянул время, и даже Созо беспокойно переводил взгляд с Бабу на брата. Наконец Кайтук произнес традиционные пожелания хозяину дома и его домочадцам, всему роду, пожелал здоровья и долгих лет самому старшему аула, в котором живет такой хороший человек, как он, Хазби.

Кабардинец, прежде чем подняться, попытался удержать гостей. Но каждый знал, что это приличия ради.

Вышли во двор, освещенный луной, и Хазби недовольно поцокал языком, что означало: «Принесло же вас в такую ночь». Кайтук протянул руку Хазби и перепрыгнул через плетень в сад. За Кайтуком последовали Бабу и Созо, попрощавшиеся с кабардинцем без слов, кивком головы.

Почти бегом спустились к речке, перебежали через мост и берегом запетляли между деревьями к лесу, что чернел верстах в трех. Кайтук знал дорогу, по которой его однажды провел Хазби. Правда, за это пришлось заплатить кабардинцу конем из казачьего табуна.

Ноги у Бабу давно промокли; шли по густой траве. Теперь им ничего не угрожало, но Кайтук спешил. Старался не отставать от него и Бабу, он помнил слова Кайтука: «Только в горах спокойно мое сердце».

В лесу стояла дремотная тишина. Толстые стволы чинар бросали тени, а Бабу все казалось, что рядом люди. Он то и дело оглядывался, пока не вышли на поляну, откуда открылись горы.