Страх и отвращение предвыборной гонки – 72 - Томпсон Хантер С. - Страница 49

Хьюберт Хамфри, со своей стороны, сойдет с ума от ярости и попытается задушить своего пресс-секретаря, если когда-либо увидит в печати то, что говорят о нем репортеры во время полуночных бесед за столиками в барах всех этих «Хилтонов» и «Шератонов», где кандидаты устраивают свои штаб-квартиры, когда приезжают в такие места, как Кливленд, Питсбург и Индианаполис.

Некоторые из этих журналистов все-таки приоткрывают завесу секретности и начинают описывать Хамфри в печати как мешок пиар-уловок, каковым он и является. На днях один из корреспондентов Washington Post подколол его:

«Хамфри использовал агитационные лозунги кампаний Джона Кеннеди («Давайте заставим эту страну снова двинуться вперед») и Уоллеса («Встань на защиту Америки»), а одно из его заявлений — о том, что 1972-й — это «год народа» — название, использованное Юджином Маккарти для книги о его кампании 1968 года».

По пути из Колумбии в аэропорт Ла Гуардия я заехал в редакцию Rolling Stone в центре города, чтобы занять денег на оплату такси, и услышал, что Уоллеса только что застрелили. Но это первое сообщение было всего лишь десятисекундным радиообъявлением, а когда я попытался дозвониться в Вашингтон, все телефоны новостников в городских СМИ были заняты… К тому времени, когда по радио начали сообщать подробности, на Манхэттене было уже полпятого, самое начало вечернего часа пик. Раньше шести или полседьмого в аэропорт было не добраться.

Тим Краус позвонил из Бостона, который находится в 400 км севернее, и сказал, что уже рванул прямо в аэропорт Логан и, возможно, доберется до Вашингтона раньше, чем я выберусь с Манхэттена.

Так он и сделал и провел большую часть ночи понедельника и половину вторника в эпицентре медиахаоса у госпиталя Святого Креста в Сильвер-Спринг, куда Уоллеса доставила машина скорой помощи и где ему провели пятичасовую хирургическую операцию. В то время как Уоллес лежал под ножом хирурга, а потом в послеоперационной палате, Краус примерно еще с 200 журналистами ждал и подхватывал лакомые кусочки из заявлений хирургов, полиции и сотрудников Уоллеса. На следующий вечер, когда было объявлено, что жизнь Уоллеса находится вне опасности, Краус переоделся в костюм с галстуком и отправился на собрание мэрилендских сотрудников Уоллеса, проходившее в вечер выборов в «Норд Холидей Инн» в Балтиморе. В тот вечер на предварительных выборах в Мэриленде Уоллес опережал всех. Ниже приведен репортаж Крауса из обоих мест.

СИЛЬВЕР-СПРИНГ, МЭРИЛЕНД. Поздним вечером после покушения на Джорджа Уоллеса прессе удалось пообщаться только с одним человеком — доктором Джозефом Шанно, сосудистым хирургом, который вынимал пули из сенатора. Он был бледен и имел совершенно стеклянные глаза. Пресса, изнуренная ожиданием врача в шлакоблочном здании спортзала сильверспрингского «Клуба для мальчиков», обезумела от жажды новой информации.

«Является ли он теперь жизнеспособным кандидатом?» — кричал один из репортеров, адресуясь к Шанно, из центра потной, толкающейся людской массы, окружившей стол, за которым сидел хирург.

«Он очень жизнеспособный человек», — ответил Шанно.

Он был первым, кто принес плохие вести, но многие из нас уже успели подумать об ужасающей возможности того, что у руля страны может снова оказаться демократ в инвалидном кресле. Врач заявил, что Уоллеса могут отправить домой через неделю, а это значит, что в течение месяца он сможет отказаться от постельного режима. Когда он возобновит свою кампанию, к нему будет приковано всеобщее внимание, это событие будет активно освещать пресса. Как сказал вчера вечером один репортер: «Господи, это самый грандиозный прорыв из всех, которые Джордж когда-либо совершал!»

Если Уоллеса парализует, он одновременно станет: (а) в меньшей степени чудовищем и (б) в большей степени сверхчеловеком, единственной целью наемного убийцы за последние десять лет, которой повезло и которая оказалась достаточно сильна, чтобы выжить.

Люди Уоллеса скрывались от прессы внизу, в отделении «пастырского служения» больницы, где коридор украшают гипсовые мадонны и распятия. Джордж Мэнгам — высокий человек, неистовый баптистский проповедник, который разогревает толпы на митингах Уоллеса («И теперь, потому что мы находимся в Милуоки, эти парни постараются исполнить для вас польку») — бродил вокруг бледный, с убийственным выражением на лице. Тощая женщина, сошедшая прямо с картины Уокера Эванса, тихо плакала. Молодой худой блондин, одетый в красный, цвета пожарной машины блейзер кампании с эмблемой «Уоллес-72», вышитой на нагрудном кармане, безудержно рыдал. Он был чем-то вроде помощника пресс-атташе.

Его обнимал и утешал… Я взглянул один раз, потом второй, но это был негр, огромный тип, напоминающий железнодорожного носильщика, лысеющий, с небольшой серой козлиной бородкой, одетый в элегантный синий костюм в тоненькую полоску со значками «Уоллеса в президенты», приколотыми к каждому лацкану. Он утешал мальчика красивым, глубоким басом в духе Поля Робсона.

Я выждал приличествующую случаю паузу, а затем подошел к нему выяснить, какого черта он здесь делает. Оказалось, что это не кто иной, как Норман Джонс, председатель Национального сообщества черных граждан за Уоллеса и, по единодушному мнению прессы, главный придурок всей кампании-72, человек, который может нести такую ересь, что даст 100 очков вперед даже Хьюберту Хамфри.

— Мистер Уоллес — единственная надежда для маленького человека, — сказал Норман таким звучным голосом, что задрожало распятие.

Я спросил его, скольких негров он подписал за Уоллеса.

— Вы хотите цифр, — ответил он с укоризной. — А у меня нет никаких цифр. Я сейчас перемещаюсь с такой скоростью, что просто не справляюсь с потоком из тысяч писем, которые приходят каждый день. К тому же большинство желает остаться анонимными, опасаясь экономической и общественной расправы.

Это тот самый человек, которого вывел на чистую воду Wall Street Journal, потребовав, чтобы тот назвал имя и адрес хотя бы одного чернокожего гражданина, выступающего за Уоллеса. Но Джонс не смог этого сделать. Он представляется как бывший журналист и специалист по связям с общественностью. Теперь он достал толстую сигару, закурил и сердито взирал на меня сквозь дым.

— Как там складывается у Макговерна с индейцами? — бросил он мне вызов. — И как там с индейцами у Хамфри?

— С какими индейцами? — переспросил я.

— Почему это только индейцы живут в Дакоте и голодают? Нет ни одного черного, который стал бы жить там, в Дакоте.

С этими словами он в гневе удалился. А ведь я еще хотел спросить его о реакции толпы, собравшейся на выступление Уоллеса в торговом центре Лауреля. Когда прозвучали пять выстрелов, бо?льшая часть тех, кто был там, тут же обратила свое внимание на четырех молодых негров, которые задавали Уоллесу каверзные вопросы с тыла. У одного из них была прическа афро[78], и одет он был в дашики[79]. Толпа окружила негров, готовая выбить из них все дерьмо. Они начали кричать: «Нет-нет, это не мы, мы не стреляли в него!» Между ними и толпой встала полиция округа Принс-Джордж, и негры остались невредимы. Однако толпа сторонников Уоллеса была готова к суду Линча.

Правда, были среди них и те, кто говорил, как мирные люди, и вызывал симпатию. Невысокий, седовласый окружной председатель комитета «За Уоллеса во Флориде» мягко спросил меня, почему средства массовой информации имеют зуб на их кандидата. Я ответил: прежде всего потому, что Уоллес выступал за сегрегацию.

«Ты думаешь о старом Джордже Уоллесе, человеке, вставшем в дверях здания школы, — сказал он. — Но сейчас он за интеграцию, потому что это закон страны, не так ли? Он просто хочет, чтобы северные города тоже интегрировались». Ни с кем не бывает так трудно спорить, как с приверженцем Уоллеса, который оказывается джентльменом с Юга. Такие люди, не произнеся ни единого оскорбительного слова, всякий раз заставляют вас чувствовать себя лицемером.