Страх и отвращение предвыборной гонки – 72 - Томпсон Хантер С. - Страница 12

Незадолго до полуночи я покинул Кембридж и направился на север по 93-й магистрали в Манчестер, сидя за рулем взятого напрокат большого зеленого «ягуара» с автоматической коробкой передач — одного из тех, что накрываются уже через 29 секунд поездки и извергают черные выхлопы на протяжении всего пути на первой или второй передаче… Жуткий скрежет тормозов на окраине Бостона в направлении на Нью-Гэмпшир, предвыборная поездка… Я, как обычно, опаздываю: левая рука на руле, правая — на ручке радиоприемника, ищет музыку, а из стакана на каждом повороте мне на штаны выплескивается виски.

Сегодня ночью почти не видно луны, но небо полно звезд. Снаружи подморозило, на дороге лед, а на холмах лежит снег… Я несусь вперед на скорости 120–130 км/ч сквозь пейзаж, состоящий из застывших голых деревьев и каменных изгородей. Шоссе пусто, и в придорожных фермах ни огонька. Люди в Новой Англии ложатся спать рано.

Четыре года назад я мчался по этой дороге на другой машине, «меркури», но тогда за рулем большого желтого седана был не я, а полицейский, одетый в штатское. Рядом с полицейским сидели двое лучших спичрайтеров Никсона: Рэй Прайс и Пат Бьюкенен. А сзади разместились двое: я и Ричард Никсон, и мы самым серьезным образом обсуждали футбол. Было уже поздно — тогда тоже была почти полночь, — и полицейский удерживал большой «мерк» на скорости 105 км/ч, пока мы неслись по шоссе, держа путь из небольшого городка где-то рядом с Нашуа, где Никсон только что выступил с речью в зале Американского легиона, в аэропорт Манчестера, где кандидата в президенты и его «мозговой трест»[24] ждал самолет «Лир Джет», чтобы перебросить в Ки-Бискейн, где должно было пройти совещание.

Это была очень странная поездка — и, вероятно, одна из самых странных вещей, которые я когда-либо делал, — но особенно странным было то, что Никсон и я получали от нее удовольствие. У нас состоялся хороший разговор, и, когда мы добрались до аэропорта, я стоял рядом с Диком и остальными у «Лир Джета», очень расслабленно беседуя о том, насколько успешно прошло его турне по Нью-Гэмпширу… А когда он поднимался в самолет, показалось естественным поблагодарить его за поездку и пожать друг другу руки…

Но вдруг меня кто-то схватил сзади и отшвырнул от самолета. «Господи боже, — подумал я, отлетая назад, — Вот мы и приплыли»… «Берегись! — крикнул кто-то. — Хватайте сигарету!» Показавшаяся из темноты рука вырвала сигарету из моего рта, а другие руки удержали меня от падения, и я узнал голос Ника Руэ, главного доверенного человека Никсона в Нью-Гэмпшире, кричащего: «Черт возьми, твою мать, Хантер, ты чуть не взорвал самолет!»

Меня передернуло. Он был прав. Я стоял над топливным баком с горящим бычком во рту. Никсон улыбнулся и протянул руку, чтобы снова обменяться рукопожатием, в то время как Руэ что-то мрачно пробормотал, а остальные уставились в асфальт.

Самолет взлетел, и я поехал обратно в гостиницу «Холидей Инн» с Ником Руэ. Мы посмеялись по поводу происшествия с сигаретой, но он по-прежнему пребывал в задумчивости.

— Что беспокоит меня, — заявил он, — так это то, что никто этого не заметил. Господи, ведь этим ребятам платят за то, чтобы они защищали босса…

— Хреново, — заметил я, — особенно если вспомнить, что я выкурил штуки три «Мальборо», пока мы там стояли. Черт, да я бросал окурки и прикуривал снова… Вам, люди, повезло, что я нахожусь в здравом уме и что я ответственный журналист, а то я мог бы швырнуть мою горящую «Зиппо» в топливный бак.

— Только не ты, — сказал он. — Эгоманьяки так не делают. — Он улыбнулся. — Ты же не можешь сделать ничего такого, о чем потом не сможешь написать, потому что погибнешь, ведь так?

— Возможно, ты прав, — ответил я. — Камикадзе — это не мой стиль. Я предпочитаю более сдержанный подход, потому что, в конце концов, я профессионал.

— Мы знаем. Поэтому ты и здесь.

На самом деле причина была иной: я оказался в тот вечер единственным в корпусе прессы, кто так же любил профессиональный футбол, как Никсон. Правда, впридачу к этому я был единственным искренним, открыто принадлежащим к неприятельскому лагерю противником войны; единственным, кто был одет в старые «левисы» и лыжную куртку, единственным (хотя нет, был еще один), кто курил травку в большом автобусе для прессы, и, уж конечно, единственным, кто считал кандидата в президенты болваном.

Так что надо отдать должное ублюдку за то, что у него есть яйца и он набрался смелости и остановил свой выбор на мне — среди 15 или 20 скучных и правильных типов из прессы, которые около двух или трех недель молили его хотя бы о пятиминутном интервью — как на человеке, который должен будет составить ему компанию на заднем сиденье машины во время его финальной поездки по Нью-Гэмпширу.

Но был, конечно, один подвох. Я вынужден был согласиться не говорить ни о чем, кроме футбола.

— Мы хотим, чтобы шеф расслабился, — сказал мне Рэй Прайс, — но он не сможет расслабиться, если вы начнете орать о Вьетнаме, расовых беспорядках или наркотиках. Он хочет поехать с кем-то, с кем можно поговорить о футболе.

Прайс бросил мрачный взгляд на дюжину или около того репортеров, ожидающих посадки на автобус для прессы, затем печально покачал головой:

— Я проверил всех, — сказал он. — Однако остальные безнадежны, поэтому я полагаю, что вы именно тот, кто нам нужен.

— Замечательно, — сказал я. — Давайте так и сделаем.

Мы хорошо провели время. Я наслаждался этой беседой, что немного вывело меня из равновесия, потому что я полагал, что Никсон знает о футболе не больше, чем об окончании войны во Вьетнаме. Он много раз упоминал «пробежку по краю»[25] и «силовую поддержку»[26] во время своей агитационной поездки, но мне никогда не приходило в голову, что он на самом деле знает о футболе гораздо больше, чем о «Грэйтфул Дэд».

Но я ошибался. Что бы ни было еще сказано о Никсоне — а у меня есть серьезные сомнения относительно того, можно ли вообще считать его человеком, — он чертов упертый фанат профессионального футбола. В какой-то момент я упомянул в нашем разговоре нокаутирующий пас — в последние секунды розыгрыша Суперкубка 1967 года во время матча между «Грин Бэй» и «Оклендом», совершенно не подходившими друг другу по стилю игры, — малоизвестному запасному принимающему «Окленда» по имени Билл Миллер, который запомнился мне своей меткостью.

Никсон на мгновение задумался, а потом хлопнул меня по бедру и засмеялся: «Точно! Тот мальчик из Майами!»

Я был ошеломлен. Он не только вспомнил саму игру, но и знал, где Миллер играл в колледже.

Это было четыре года назад. Нашим президентом был Линдон Джонсон, и тогда, зимой 1968-го, не было и намека на то, что впоследствии произошло. Джонсон казался столь же неуязвимым, каким кажется сегодня Никсон… И меня немного нервирует воспоминание о том, что Ричард Никсон в тот момент имел, казалось, примерно столько же шансов быть избранным в Белый дом, сколько, судя по всему, имеет сейчас, в феврале 1972-го, Хьюберт Хамфри.

Когда Никсон отправился в Нью-Гэмпшир, профессионалы воспринимали его как просто еще одного из этих упрямых имбецилов из правого крыла, которым нечем больше заняться. Опросы показывали, что он уверенно опережает Джорджа Ромни, но, по мнению большинства представителей прессы, которые шатались в то время вокруг Манчестера, гонка Никсон — Ромни была только разминкой, которая закончится сразу же, как только на сцене появится Нельсон Рокфеллер, чтобы разделаться с ними обоими. Бар в гостинице «Вэйфеарер Мотор Инн» был своего рода неофициальной штаб-квартирой прессы, где пишущий народ зависал в нервном ожидании, когда Рокфеллер объявит о своем выдвижении, что, как было сказано, могло «произойти в любой момент».