Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - Раццини Вьери - Страница 18

— С тобой? На сцене? Да меня никто не заметит!

Она засмеялась.

— Глупости! Возможно, у меня еще остался какой-то шарм, но…

— Ты умеешь искриться, мама, да-да, именно так, и любая актриса, хоть и намного моложе, выглядит рядом с тобой просто убогой.

— Неправда, к тому же с тобой я бы вела себя благородно. — Она запнулась, поняв, что сама себе противоречит. — Я научу тебя кое-каким хитростям, пока они тебе неизвестны, а в остальном у нас не будет проблем. — Она опустилась на уголок дивана. — Иди сюда. Послушай. Тут возникла идея предложить нам с тобой сыграть мать и дочь в одной пьесе, эту комедию уже поставили аналогичным образом в Лондоне и в Берлине, был большой успех, поэтому предполагается, что и у нас она даст хорошие деньги.

— В Лондоне, в Берлине… — пробормотала я. — Очередной дубляж… повторение спектакля.

— О Господи! — Она встала (я взвинтила ее, но я и сама была в таком состоянии). — Ты не понимаешь, что это нужно нам обеим. Тебе необходимо вновь привыкнуть к публике, к реальной публике. Да, теперь такое случается редко, но когда она тебе по-настоящему аплодирует, «вне абонемента», без участия клакеров, то окутывает тебя любовью, придает силы на несколько дней вперед. А мне нужен спектакль, в котором бы чувствовался класс. Бог мой, человек мечтает создать себе блестящий имидж… Видишь, у нас и слова-то для этого нет!

— Почему же нет, мама, возьми словарь и посмотри перевод: изображение, подобие, копия, образец…

— Ну конечно!

— А вот то, что тебе нужно: сценический образ, воплощение.

— Великолепно!

Мы засмеялись. Как было бы замечательно и дальше продолжать шутить, сидя рядышком на большом мягком диване, в этой неповторимой, изысканно обставленной комнате, которая словно создана была для того, чтобы забыть о внешнем мире, за исключением залитого светом сада за окном. Как было бы замечательно, если б я смогла от игры перейти к приведшему меня сюда делу. Эта мысль мучила меня, а мама, все еще сохраняя шутливый тон, сказала:

— Знаешь, как будет называться фильм, где я сейчас снимаюсь? «Джопа, стреляй скорей!» — вот как! А еще мне предложили роль гадалки в новой киноверсии «Кармен», действие происходит на фабрике по производству пармезана и называется «Пармен»…

Я не могла удержаться от смеха. И все же, значит, то леденящее чувство необратимого разложения, которое охватило меня днем, имело под собой основание.

— Ага, сегидилья Пармен, так я понимаю?

— Молодец, схватываешь на лету! А что до зависти, даже если мне хорошо платят за такие картины, то я хочу, чтобы мне не только завидовали, а чтобы еще и уважали.

— Мама, у меня проблемы посерьезней. Знаешь, я хотела бы…

— Ну да, хотела бы, но сейчас… и так далее, и тому подобное, так ведь? В прошлый раз ты говорила то же самое.

— Да нет, в прошлый раз было совсем другое.

— Ну разумеется, был Андреа.

— Опять не то! Все уже шло к разрыву. Если б дело было только в этом!

Она обиженно молчала, и моя тревога опять всколыхнулась. Когда я пришла, она мне обрадовалась, назвала детским прозвищем «Стебелек» и буквально за две минуты соорудила великолепный стол. Я отведала сливочного мороженого и незаметно взглянула на часы: вечно у меня времени в обрез!

— Мы поговорим об этом в спокойной обстановке, честное слово.

— Когда?

— Думаю, все разрешится очень быстро.

Однако я не могла ей сказать, что не знаю, каким образом все разрешится и с какими потерями.

— Так, значит, до тебя все-таки дошли мои послания?!

Слова Федерико обрушились на меня из домофона и отдались в ушах неимоверным скрежетом.

Я поняла, что чем труднее мне относиться к происходящему с юмором, тем больше самые невинные слова окружающих приобретают для меня какой-то горьковато-острый привкус, наподобие блюд из соседнего китайского ресторана.

Даже то, что Федерико вместо имени записал на автоответчике: «Ты жива? Дай о себе знать», — сейчас, когда я стремительно неслась навстречу смертельной опасности, становилось для меня неким знаком.

Передо мной уже давно разверзлась страшная трещина — не шире моей ступни, но до странности глубокая: вот уже многие годы Федерико был моим другом и одновременно — вне всякой связи между нами — другом Андреа. А потом, когда наша совместная жизнь с Андреа закончилась, мой бывший муж отдалился и от Федерико, видимо все же как-то связывая его со мной. Федерико же разрывался между нами, будучи уверен, что не должен делать выбор между людьми, которые ему в равной степени дороги. Мне подобный выбор тоже казался неестественным. Но в конце концов за него сделало выбор то, что мы в своей лености обычно называем обстоятельствами. Теперь он виделся с Андреа все реже и реже.

Дверь в квартиру была чуть приоткрыта. Я вошла.

В шортах и рубашке он вырос на пороге кухни, идя мне навстречу, пересек свою единственную большую комнату. В его лице я заметила что-то необычное: уж не передалось ли ему мое тревожное состояние?

— Здесь можно задохнуться, — сказал он и протянул мне стакан виски со льдом. — В Индии к этому делу многие пристрастились, поскольку, поднимая температуру собственного тела, меньше страдаешь от жары. Я имею в виду англичан, живущих в этой грязной глухомани типа какого-нибудь Чандрапура. Конечно, им было трудно воспринимать это иначе как ссылку…

Я удивилась, что он пьет, так как в квартире вместе с запахом гамбургеров явственно ощущался аромат наркотика, а Федерико обычно строго держался правила: либо алкоголь, либо травка. Однако в его поведении я не уловила никаких отклонений от нормы; он провел пальцами по клавишам пианино, вышел на небольшую террасу, пробравшись между комнатными растениями и круглым столиком с двумя стульями. Я выпила для храбрости, поставила сумку и двинулась за ним.

— Это место все больше напоминает мне Лиму, — вздохнул он. — Понимаешь, там нет солнца, но и дождя тоже, они не знают, что такое зонт. Сплошное сухое облако, состоящее, очевидно, из проклятий инка. А высохшие муниципальные деревья засыхают и падают, и по обочинам их авенидас зияют огромные ямы.

Светила луна, воздух был напоен таинственными звуками; в проеме крыш лихорадочно металась какая-то птица. Все, как и днем, будто замерло, видимо, чтобы навечно отпечататься в памяти.

Он пристально посмотрел на меня, и я почувствовала себя разоблаченной, точно он сразу понял, что я хочу от него невозможного: жду помощи, не желая втягивать в эту историю.

Я до сих пор не произнесла ни слова, не сделала ни одного жеста, который бы поставил его в известность о цели моего прихода.

И все же наконец решилась:

— Мне нужен пистолет. Сегодня ночью.

Он не двинулся с места. Я почувствовала, что краснею, но еще упрямей повторила:

— Сегодня ночью.

— Если ты говоришь о пистолете моего отца, то у меня его больше нет, я от него избавился.

— Помоги мне найти другой.

— Зачем?

— Мне надо защититься.

Наступило молчание.

Я вернулась в комнату, взяла сигарету со стола, заваленного рукописями.

— Во что это ты вляпалась?

— Не знаю. Я ничего такого не совершила.

— Может, как раз поэтому?

— Может быть. Значит, так было предначертано.

Я подняла с пола сумку, собираясь уйти.

— Забавно, я всегда выступаю в роли просительницы, вечно кому-то обязана. Я не про тебя, конечно, и все же…

— Обязательства надо искупить, иначе они душат.

Он подошел к пианино, начал напевать, сам себе аккомпанируя:

— «Спасибо, что живешь — спасибо, что ты есть — thank you for calling — good bye…[15]

Он хотел меня развеселить — не его вина, что я теперь все видела в черном свете. Я направилась к двери.

— Андреа не знает об этой истории. И ты ему ничего не скажешь.

Он догнал меня, загородил дверь, все его тело было напряжено, хотя на лице он старался сохранять спокойствие. Чтоб удержать меня, начал паясничать: