Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - Раццини Вьери - Страница 16

Вошел режиссер дубляжа и обратился к нему:

— По-моему, все хорошо, да?

Под очками в черепаховой оправе пробежала лукавая улыбка. Бог ты мой! «Находка» Чели! Молодые люди этой породы ни перед чем не остановятся ради своей карьеры. Мои мысли витали слишком далеко, чтобы я могла сказать ему: нет, никуда не годится, — но разделявшие нас годы вдруг показались мне столетиями, полными славных деяний. Бона обласкала его взглядом и удалилась с ним под руку.

— Фу, ну и денек!

— Да. А что еще нас ждет впереди! Когда мы начинаем дублировать Харлоу?

— Боюсь, мы уже запаздываем, вклинился тот итальянский фильм, который пойдет в Венецию.

— Австралийский Гольдони, что ли?

— Хм. В начале той недели решим.

Я удивилась, что до сих пор нет графика работы, он ответил, что им, как обычно, занимается Чели.

— Надо его спросить, а то я хотела выкроить себе отпуск.

Мы остановились все в том же пустынном, кривом коридоре. Мой компаньон, видно, и впрямь был на пределе. Он вытер носовым платком серый морщинистый лоб, усыпанный маленькими черными точками.

— Хорошо, мы постараемся оставить тебе свободные дни.

— Чели еще здесь?

— Теперь, наверное, уже ушел.

— Счастливый! Надо сказать, я его довольно редко вижу в последнее время.

— Ну, не очень-то ты и стремишься. Он всегда на месте.

— А, по-твоему, я должна к этому стремиться?

— Мне бы хотелось, чтоб вы ладили, иначе всем будет трудно работать.

— Разве мы не ладим? Я-то считаю, что он просто молодец.

Сейчас начнутся обычные разговоры: Чели образцово ведет бухгалтерию, отлично знает требования рынка, всех обеспечивает работой, — они мне до ужаса надоели.

— Надеюсь, ты не станешь упрекать меня в том, что я мало занимаюсь административными делами?

— Ну что ты, и в мыслях не было! Я слишком ценю тебя как актрису. Но, может, все же тебе стоило бы заняться режиссурой, хоть время от времени?

Глупости, сказала я себе.

— Сегодня Купантони, — продолжал он разглагольствовать, — прямо довел меня своими претензиями на улучшение оригинала. Это наш старый грех. И чего мудрствовать, когда голос всего-навсего накладывается на персонаж!

— Мне кажется, уровень игры вообще заметно падает.

Поскольку Мариани не уловил яда в моем голосе, я продолжила:

— Бо-олее таво, мы про-оста тиря-яим дасто-оинства.

Теперь он уже сделал вид, что не понял, только глаза как-то опасливо забегали, и я утвердилась в своих подозрениях: на него явно давят, чтоб он проталкивал Бону, в то время как хорошие актрисы сидят без работы, а он не знает, как ему быть. Я несколько удивилась: до сих пор во всем, что касается творчества, он прислушивался ко мне, равно как в экономических вопросах поддерживал инициативы Чели. Если же сейчас по какой-либо причине он не мог отказать Чели, то я непременно должна была знать эту причину.

Я пыталась разговорить его, но в целом безуспешно.

— Короче, если есть какие-то осложнения, я могу и отказаться от Харлоу, — отрезала я.

Он стал уверять, что я ему необходима, только меня он видит в этой роли, но голос его звучал как-то уж чересчур вкрадчиво. Мне, конечно, следовало бы прямо заявить ему, что если он намерен за боевые заслуги произвести Каллигари в Харлоу, то пусть так и скажет. В конце концов, в случае разрыва мое согласие необязательно, ведь у меня только треть уставного капитала.

Но, подумав, я все же решила предпринять обходной маневр.

— Ты же знаешь мое мнение на этот счет: каждый должен заниматься своим делом. В административных вопросах я ограничиваюсь формальным контролем.

— Конечно, мы как раз только что об этом говорили…

— К тому же я никогда не возражала, чтобы актеров приглашали со стороны, и не стремилась заполучить себе самые выигрышные роли. Помнишь, скольких способных актрис я сюда привела? — (Кажется, я дала ему понять, что Бону Каллигари к таковым не причисляю.)

— Я ни в коем случае не умаляю твоих заслуг. Но порой все оказывается гораздо сложнее, — опять пустился в разглагольствования Мариани. — Здесь же все такие обидчивые, к примеру Семпьони… Ты могла бы хоть иногда быть поснисходительней.

Я промолчала. Скорее всего, он ничего от меня и не скрывает, а просто-напросто ненавидит всех нас: актеров, авторов текста, техперсонал. Хотя нет, он и этого не может себе позволить, иначе ему пришлось бы признать, что он неудачно вложил свой капитал; если люди, которых он в течение многих лет передвигал, как фигуры на шахматной доске, ничего не стоят, значит, он и сам ничего не стоит, а кто захочет расписываться в собственном ничтожестве?

— Как бы там ни было, наш автор диалогов, — продолжал он, возобновив свое продвижение к бару, — сообщил мне, что полностью отказывается от детективов. Он утверждает, что это не диалоги, а черт знает что. Ему, видите ли, хочется заниматься только тем, что приносит настоящее творческое удовлетворение.

— Ну, разумеется! Отныне Пинтер и Нил Саймон будут писать исключительно для того, чтобы Семпьони наслаждался, переводя их. А если он и тогда не получит удовлетворения, то я ему от всего сердца посочувствую.

Завершив такой остротой разговор с Мариани, я все же не сумела приглушить беспокойство и теперь чувствовала, как оно поднимается, наподобие прилива, именно сейчас, когда я снова осталась одна и дела уже не могли отвлечь мое внимание.

Правда, я ненадолго погрузилась в обыденную суету и в обыденные размышления. По дороге домой, чтобы чем-то занять мысли, следила за агрессивным поведением водителей, за их попытками обогнать, втиснуться, броситься наперерез (меня до крайности раздражала эта громадина — замок Святого Ангела, стоящий чуть ли не впритык к набережной, — страшно узкое место!), проехать несколько метров сплошным потоком, а потом рассыпаться в полном беспорядке, но с тем же стремлением обойти других.

Уже около дома я отметила, насколько здешние магазинчики сохранили свой скромный домашний облик и какие здесь незатейливые, однако совсем не грубые нравы; это меня несколько успокоило. Мне даже захотелось еще побыть на улице, в то время как тяжелые редкие капли дождя расплывались в красной пыли. Я зашла в длинный пенал бара выпить кока-колы и оказалась в нем единственной посетительницей. Стоя напротив усталого бармена, я конфузилась от собственной медлительности.

Не раскрывая свертки, я свалила их в холодильник, разделась, приняла душ. Дома меня опять охватила тревога, я ловила себя на том, что все время прислушиваюсь. Ожидание, получившее первый ложный сигнал в виде длинной оранжевой молнии, осветившей все вокруг, окрасившей стены и погасшей в сопровождении приглушенного грохота. То, что явление огнедышащего дракона довольно топорно предупреждало о каком-то важном сообщении, пришло мне в голову только через час; тем временем в темных углах комнаты что-то сгущалось, становилось назойливым, примерно как струя фонтана, которая не только давала непонятное ощущение свежести, но и своим обособленным шумом мешала мне читать.

Я взглянула на телефон: интересно, почему он молчит? Я поняла, что на протяжении всего дня с нетерпением ждала вечера. И все же я оттягивала момент возвращения, а придя, даже не удосужилась прослушать записи на автоответчике.

«Привет. Ты жива? Дай о себе знать». Голос Федерико, какой-то бесцветный, видимо, от разговора с пустотой.

«Любовь моя, извини за сегодняшнее». Моя мать. «Как ты поняла, я была не в себе из-за всех этих хамов. Мне нужно выговориться, позвони мне, как только вернешься».

Я нервно прокрутила пленку. Других звонков не было.

Прошло еще какое-то время. Помню, как вдруг среди других голосов, доносившихся из соседнего окна, я услышала свой собственный голос: я самым глупым образом, разделенная на кольца, возвращалась сама к себе из включенного где-то телевизора. Я попыталась избавиться от ощущения раздробленности и напрасной траты сил, от восприятия своей жизни как кастрюльки с потрохами и прогорклым маслом.