Вице-император. Лорис-Меликов - Холмогорова Елена Сергеевна - Страница 18

Редкий день проходил без каких-либо стычек с непокорными и смелыми мюридами. К февралю поручик Лорис-Меликов вполне освоился с походной жизнью в простуженной палатке и с постоянными тревогами, с привычкой к сну чуткому, в любую секунду готовому оборваться, чтобы вскочить на коня и повести в новый бой казаков. Фельдфебеля Петухова в первых числах декабря убили, и поручику пришлось в одиночку принимать решения и мгновенно соображать обстановку.

С первых дней в отряде Лорис-Меликов положил себе за правило участвовать в допросах пленных и перебежчиков. Он знал немного по-татарски, но на Кавказе татарским языком именуют все наречия местных мусульманских народов, не делая различий между лезгинским и лакским оттенками, а чуткое ухо бывшего прилежного ученика Лазаревского института в разницу вникало.

Смолоду легко привыкаешь ко всякого рода лишениям, стоит только и в этой несуразной жизни найти свой ритм и войти в него. Да ведь и поход – не одни лишь бои и сны на морозе. Немало часов и потехе. На Рождество в лагере оставили дежурных, а в крепости Грозной Роберт Карлович Фрейтаг закатил бал для господ офицеров. На уездном балу Лорис оказался впервые. Наряды местных дам, скопированные с платьев провинциальных помещиц, отдыхавших летом на водах в Пятигорске или Ессентуках, их плохо заученные манеры поначалу смешили гвардейца, недавно покинувшего Петербург и Царское Село, но другого не дано, а люди везде люди, и надо извлекать максимум удовольствий из того, что есть. Капитанша Корабельникова – рыжая львица крепости Грозной – достаточно прочно утвердила Лориса в этой истине.

Как ни освоился поручик с походным бытом, а когда 18 февраля 1848 года отряд был распущен на зимние квартиры, в Тифлис он вернулся с великой радостью. Какое счастье было дома принять ванну! Кто б мог подумать, что возвращенная привычка пофужать свое тело в подогретую воду может доставить столько наслаждения. А потом за завтраком мама вдруг слегка погладит голову, как в детстве, и не хочется ее руку отнимать, и не наслушаешься ее нежного «Мико-джан»…

Во дворце наместника Лориса встретили, как всегда в тихих конторах встречают героев. Его бурно приветствовали, расспрашивали о делах с горцами, но в ответах поручик был скуп и сдержан. Во-первых, он сам себе запретил хвастаться, хотя, если подумать, и предмета для хвастовства особого не было. Даже статские чиновники из окружения князя Воронцова сопровождали его в поездках по бушующему Северному Кавказу. И Щербинин, и барон Николаи хоть в бои не влезали, но в Даргинском сражении от наместника не отлучались. А куда заурядной рубке леса до взятия и оставления Дарго! Храбрость на Кавказе, как давно уже дали понять Лорису, особой добродетелью не почиталась – это качество здесь обыденное, без него просто не выживешь. Во-вторых же, все в его памяти смешалось, и на любой прямой вопрос он мог дать лишь какой-то общий, приблизительный ответ. Таково свойство нашей памяти – она ждет, когда пестрые впечатления улягутся, сами по себе произведут отбор, и где-нибудь в жарком августе, утоляя жажду выстуженным в подвале шампанским, он вдруг вспомнит какой-нибудь морозный день середины января, когда его разбудил, как думалось, налет горцев, и все выскочили из палаток, начали беспорядочную стрельбу в туман, а потом оказалось, что к лагерю выскочил вепрь, и часовой, забывшись, стал палить в зверя и перетревожил понапрасну своей охотой весь отряд.

Светлейший князь в первый день был, как всегда, – не более чем как всегда – любезен, в расспросах ненастойчив, зато работы задал столько, что хватило бы на роту писарей. Иного Лорис-Меликов и не предполагал и погрузился в дела гражданские с головой. Одна беда – огрубевшие руки первое время плохо справлялись с пером и одну и ту же бумагу приходилось по нескольку раз переписывать.

Впрочем, нельзя сказать, что молчание Воронцова было знаком равнодушия. Наместник довольно дотошно расспрашивал о том, как показал себя Лорис-Меликов в делах против горцев, и Роберта Карловича, и бывших в отряде своих адъютантов – ротмистра князя Сергея Васильчикова и, конечно, Дондукова-Корсакова. Стороной поручик все это спустя месяца полтора узнал, конечно, но иного он и не ждал, как не ждал и наград за первое участие в сражениях. Воронцов покончил с практикой отличий заезжих гвардейских офицеров за счет старых кавказцев. А Лорис-Меликов считался пока еще командированным, и его в любой момент могли вернуть обратно в Гродненский полк. После кавказской вольницы, пусть даже и относительной, в гвардейскую муштру ох как не хотелось! И в простой армейский полк тоже не хотелось – тут уж, простите, гвардейская фанаберия.

Время летело в неустанных трудах, мало-помалу в кругах, приближенных к наместнику, стали подзабывать покойного Глебова и привыкать к сменившему его молодому порученцу. Тот был со всеми приветлив и доброжелателен, всякого рода насмешки сносил легко, но и за ответом в карман не лез, так что добродушие его отнюдь не было признаком слабости. Правда, сам светлейший князь не торопился подпускать к своей особе умного и расторопного гвардейца, и в глубине честолюбивой души Лориса грызла досада, трезвым своим умом он постоянно боролся с омерзительной завистью к тому же Дондукову-Корсакову. Слава Богу, никто этой мучительной борьбы не видел, только личный врач Воронцова, умный и злой циник Эдуард Степанович Андреевский, давно разгадал бушующие страсти отдаленного от персоны главнокомандующего адъютанта и позволял себе колкости на этот счет.

Сам Эдуард Степанович, еще в Одессе бывший советником Воронцова не в одних только медицинских вопросах, с каждым месяцем обретал все большую силу и влияние. Воронцов после даргинской переделки стал заметно сдавать. Люди блистательные, избалованные удачливой судьбою при встрече со старостью теряют волю, становятся мнительны и капризны, и хотя воспитание не позволяет обнаруживать слабость и растерянность перед внезапной бедой, они судорожно вцепляются в рукав любого шарлатана, намекающего на свою власть над недугами. Шарлатаном в полном смысле этого слова Андреевский не был, но пользу из своего положения извлекал немалую, поговаривали даже, что он и взяткою не брезгует. В отношениях с доктором Лорис был, как и со всеми, осторожен и приветлив, не позволял себе участвовать в сплетнях по поводу корыстолюбия Эдуарда Степановича, и тот проникся к нему некоторой симпатией. Глаза и уши Воронцова, он не топил молодого адъютанта в глазах патрона, но и к персоне наместника не подпускал, полагая, что со временем светлейший князь сам сумеет оценить этого офицера.

Однако ж война есть война, и настает момент, когда пустеет адъютантская во дворце наместника. К лету 1848 года штаб армии разработал серьезную операцию в Дагестане. Шамиль обосновался в ауле Гергебиль, откуда совершал набеги на прикаспийские давно покоренные области Дагестана и грозил большими неприятностями для нашей крепости Темир-Хан-Шура. Искать некогда главный город Дагестана на современной карте бесполезно – сейчас он называется Буйнакск.

Командовал Дагестанским отрядом знаменитый генерал князь Моисей Захарович Аргутинский-Долгоруков, родной племянник армянского патриарха Иосифа Аргутинского, к фамилии которого за великие заслуги перед русским престолом Александр I прибавил старинное княжеское прозвище. По Кавказской армии ходили легенды о неустрашимости генерала, но еще больше – о его причудах. Держался он со всеми старым добрым барином, кстати, и старость его была тоже легендою – князю только-только перевалило за пятьдесят. Но он, рано поседевший в боях, иссеченный на южном солнце морщинами, всем видом своим изображал дремлющую древность. На военных советах он тихо посапывал, иногда даже легкий храп издавал, и безнадзорные офицеры давали полную волю своим стратегическим фантазиям. Вдруг старик вскакивал с места и совершенно ясным, бодрым голосом излагал полную диспозицию предстоящего боя. И тут все поражались тому, что все-то он сквозь собственный храп слышал, ни одно разумное предложение не миновало его чуткого уха.