Лицом к лицу - Лебеденко Александр Гервасьевич - Страница 91

В личную канцелярию Порослев приводил только тех, с кем нужно было ему переговорить конфиденциально, Здесь бывали комиссары запасных дивизионов, партийцы из райкомов и военкоматов. Здесь комартформ исповедовал инструкторов из бывших офицеров.

Самое интересное — это когда приходили офицеры. Наверное, каждый хранит дома свежий френч или китель, может быть даже с погонами. Но в управление формирований идут в обмотках и солдатской шинели. Впрочем, под простой шинелью Катин глаз сразу угадывает ловкую фигуру бывшего поручика, может быть даже гвардейца. Увидев секретаршу «из интеллигентных», офицеры подтягиваются — прямее плечи, выше голова. Иные даже постукивают каблуками, забыв, что шпор уже нет, а каблуки растоптаны и сбиты.

Спокойных дней у Порослева нет. Окружной штаб, главком, фронты, парторганизации, Совет письмами, телеграммами, приказами, телефонными звонками, заседаниями торопят, жмут, бодрят, требуют батарей всех систем и калибров. Но процесс формирования — это долгая скачка с препятствиями. Есть орудия — нет панорам. Есть лошади — нет сбруи. Есть телефонный провод — нет пушечного сала. Есть жесткие сроки формирований, но есть и требование посылать на фронт только снабженные, укомплектованные части. Бывают не дни, но недели, когда никто в управлении не спит, все суетятся, все нервничают, скачут ординарцы, летают мотоциклисты, стынут комиссарские обеды в котелках, и Порослев, как серая птица, на крыльях ветхой солдатской шинели носится над всем, не признавая никаких «невозможно» и никаких «завтра».

Его энергия электризует весь штаб, вплоть до вахтеров и уборщиц, и наконец захлестывает и Катю.

Тогда все происходящее внезапно покажется Сашиной неизмеримо важным, и она сама готова сутками не отходить от стола и телефонов. В ней загорается колючий огонек — кусочек пламени, сжигающего туберкулезного комартформа.

В такие дни комартформ кладет ей руку на плечо и говорит:

— Конечно же, вы наша.

И Катя говорит:

— Конечно! — и два или три дня прибегает на Охту лишь к ночи…

Однажды Порослев принес Екатерине Андреевне стопку анкет. Облокотившись на стол, он прочел ей все девятнадцать вопросов так, как проголодавшийся человек читает меню роскошного обеда. В сущности, вопросы были очень обыкновенны: фамилия, год рождения, боевой стаж, ордена. Но дойдя до девятого пункта — «Как вы относитесь к Советской власти?» — комартформ прищелкнул языком, провел ногтем под строкой и накрыл анкету ладонью.

Но Катя решительно не понимала, в чем здесь соль.

Комиссар разочарованно отошел от стола.

На следующий день один за другим офицеры заходили в личную канцелярию и заполняли анкеты.

Проворно бегала рука, небрежно выводя:

Петр

Иванович

Козловский

поручик

и так далее, на девятом вопросе перо застывало, и лицо становилось напряженно-сосредоточенным. Потом перо клали на стол, и на сцену являлась спасительная папироса.

Катя подумала: если бы Порослев наблюдал из соседней комнаты, он получил бы полное авторское удовлетворение.

И Катя стала наблюдать за приходящими.

Иные в конце концов писали ответ на девятый вопрос лаконично. Другие лепили буквы так, что растекшиеся по плохой бумаге чернила давали сплошное грязное пятно. Седой полковник спросил, нельзя ли написать ответ на особой четвертушке бумаги. Многие писали со вздохами.

Только высокий артиллерист, не останавливаясь, вывел: «Полностью сочувствую» Это так поразило Катю, что она запомнила его фамилию. Это был Аркадий Александрович Синьков.

Вечером комиссар читал анкеты. Вооружившись толстым синим карандашом, он пробегал первые пункты, изредка ставил вопросительный знак или птичку, но слово за словом изучал политическую исповедь по девятому пункту. Катя заключила, что офицерам комартформ, как правило, не верит. Он комментировал эти ответы вслух краткими и резкими восклицаниями «Врет!», «Гад!», «Хитрит, подлюга!». Иногда в его голосе появлялись нотки раздумья. Он тихо шептал:

— Все может быть, все может быть, посмотрим.

Дойдя до анкеты Синькова, он стукнул по столу карандашом и сказал:

— Вот это да! Коротко и ясно.

Перед тем как вызвать к себе того или иного командира, Порослев обязательно смотрел анкету, и через несколько дней Катя установила с точностью, какие ответы на девятый вопрос нравятся Порослеву, какие приводят в сомнение и какие вызывают неудержимое недоверие.

Для Кати анкеты стали очередным развлечением. Когда Порослев уезжал, она ножом открывала его личный стол и просматривала стопку анкет. Кто? откуда? какой чин? женат или холост? Она заметила, что ответившие на девятый вопрос удовлетворительно получали высшие должности, тогда как другие, несмотря на высокий чин в старой армии, назначались младшими инструкторами.

Худой белокурый офицер в щегольских сапогах на кривой колодке и даже при шпорах писал анкету больше часа. Он выкурил коробку папирос. В комнате никого больше не было, и Катя слышала, как дышит этот красивый блондин с острым, нерусским лицом, у которого нежные завитки волос выходят из-под фуражки. Катерина физически чувствовала, как страдает этот человек. Случайно она поймала его взгляд. Зеленоватые глаза, золотые ресницы и детская растерянность.

На девятый вопрос он дал пространнейший ответ. Какие-то слова были зачеркнуты. Слово «делах» было написано через «ять». Катя покачала головой и положила анкету в самый низ стопки, на дно ящика. Но, уходя, она вторично открыла стол ножом и спрятала анкету в ридикюльчик.

В первых графах анкеты стояло: Гораций Карлович Дефорж. Интересно, какое у него «де» — с большой или с маленькой буквы? Бывший поручик Кексгольмского полка. Сейчас адъютант запасного артиллерийского дивизиона.

Проходя мимо мортирного, Катя зашла в штаб. Здесь знали секретаря комартформа. Дефорж шел по коридору, звеня савеловскими шпорами. С Катериной он поздоровался за руку.

— Гораций Карлович, вы не скоро домой?

— Я?.. Да, пожалуй, сейчас, — растерялся и что-то быстро соображал адъютант. — Может быть, нам по дороге?

— Я на Охту.

— Я провожу вас до Суворовского.

Растерянность уходила. Он уже оценивал девушку глазами знатока.

На углу 8-й Рождественской Катя остановилась. Она открыла сумочку и протянула Дефоржу две вчетверо сложенные бумажки.

— Вот ваша анкета… и бланк…

Дефорж читал свои ответы и удивленно смотрел на секретаршу.

— Комартформ еще не видел?

— Лучше как-нибудь иначе…

Дефорж понял.

— Я перепишу дома.

— Да, да, как-нибудь проще.

Она вскочила в трамвай, мелькнув ловкой мальчишеской ножкой. Дефорж встал было на подножку, но Катя прощально махала рукой. Повернувшись лицом к движению, он спрыгнул на мостовую и энергичными шагами пошел по Суворовскому к Таврической, где жил Малиновский.

Через два дня Дефорж принес анкету. Катя положила ее в папку. Еще до прихода комиссара она прочла новый вариант. Ответ был еще пространнее, в нем было много лживых и высокопарных слов. Это было еще хуже. Ясно, что Порослев скажет: «Гад!»

Катя позвонила в мортирный.

— Гораций Карлович?

— Ах, это вы. Что, теперь лучше?

— Хуже…

Молчание.

— Напишите два слова.

— Но какие?

Молчание.

Потом робко:

— Вполне… и так далее…

— Ага… понимаю. Вы говорите — так будет хорошо?

— Вполне.

— Я еще зайду сегодня.

Катерина ждала, что скажет Порослев. Она даже задержалась лишнее время. Вот анкета Дефоржа в руках комиссара. Хорошо иметь такое острое зрение. Синий карандаш, вздрагивая, ходит над анкетой. Уткнулся в девятый пункт… Комартформ откинулся в кресле.

— Врет, как зеленая лошадь. «Полностью сочувствую». Ах, сукин сын! — Он обратился к Катерине Андреевне: — Вы адъютанта на Виленском знаете? Тонконогий такой, белобрысый, как вошь.

— Видела как-то…

— Он мне пишет: полностью сочувствую! — Он встал и подошел к Кате: — Я, знаете, Катерина Андреевна, физиономист. Я ему ни на копейку не верю. Я в трамвае еду и угадываю по лицам, по одежде, кто чем занимается, кто что думает, кто чем жив. И я уверен, Катерина Андреевна, — он постучал кулаком в худую грудь… — редко, редко я ошибаюсь. Такой я с детства. Я ведь маленьким в люди пошел. Всех насквозь вижу. И он мне пишет: вполне сочувствую. Вот гад! Ну, написал бы что-нибудь там. Ну, я тебя рассмотрю, что ты за петух такой, — говорил он, возвращаясь на свое место.