Операция «Цитадель» - Сушинский Богдан Иванович - Страница 2

Однако это уже страсти. Если же рассуждать трезво, то по-настоящему Скорцени не скорбел ни по кому из них и в конечном итоге никого не собирался жалеть. Уже хотя бы потому, что всегда помнил о древнем тевтонском заклинании: «Никогда не щади врага, никогда не скорби о геройски погибшем воине, и никогда не пытайся спасти обреченного!» Только так: никогда не щади врага!

Другое дело, что штурмбаннфюреру Скорцени по-человечески понятно было первое, непроизвольное смятение Гитлера, когда ему представили целые тома списков высокопоставленных военных и гражданских, которые уже схвачены гестапо и СД или занесены в реестр покончивших с собой. И еще более внушительную «перепись» военных, министров, дипломатов и полицейских служащих, которых, по глубокому убеждению чинов Главного управления имперской безопасности, еще только следовало арестовать.

Фюрер не мог не понять, что взлелеянный им рейх превращается в поглощающего самого себя удава, поскольку тень подозрения в той или иной степени очерняла чуть ли не весь цвет нации. Но если всех этих людей действительно арестовать и казнить, – мир вынужден будет задаться теми же вопросами, которыми, вчитываясь в строки этих списков, уже не раз задавался сам Адольф Гитлер: «На кого же в таком случае опирается рейхсканцелярия?! На ком держится рейх, с его идеей мирового господства? И может ли этот монстр, этот рассадник измены и предательства претендовать на такое господство? Имеет ли он на это моральное право?!»

И ни для кого в Главном управлении имперской безопасности не было секретом, что в отдельные дни Гитлер часами просиживал над этими списками, то ли перечитывая их, то ли просто пребывая в молчаливом бездумии, словно чернокнижник, загадавший свою судьбу по сатанинской метке и теперь покорно ожидавший вещего знака.

Как бы там ни было, а с начала августа, как только первая волна арестов и казней немного поулеглась, Скорцени вдруг действительно почувствовал, что Гитлер, Гиммлер и их ближайшее окружение начинают сдерживать его; что все большее неудовольствие рейхсминистров, верхушки СС и самого фюрера вызывают невесть откуда появляющиеся новые и новые легионы «предателей рейха». Дело шло к тому, что Гитлер мог остаться единственным человеком, который не опасался бы, что в следующем поминальнике врагов рейха окажется он сам.

Впрочем, в последнее время Скорцени уже не был уверен в том, что фюрер действительно не опасается этого. Гитлер не мог не видеть, что запущенный им бумеранг святого отмщения давно породил смерч всеобщей подозрительности и мести, никем уже по существу не управляемый, всеуничтожающий и в то же время порождающий все новых и новых врагов.

В такие дни вождь национал-социализма находился в том же состоянии шокового апокалипсического прозрения, в котором еще недавно, в июне сорок первого, пребывал его недавний кремлевский кумир, внезапно открывший для себя, что раскрученное им чертовое колесо «борьбы с врагами» раздавило половину генералитета и почти половину офицерского корпуса Красной армии. При этом Скорцени никогда не забывал, что восхождение свое фюрер начинал с унизительного подражания Сталину-Кобе, усматривая в его концлагерном советском социализме очертания столь же концлагерного германского национал-социализма.

Но, даже осознавая всю сложность ситуации, в которой оказались и фюрер, и генералитет, «первый диверсант рейха» не позволял себе какой-либо жалости, или хотя бы снисходительности, по отношению к врагам рейха. И не потому, что многие из них действительно стремились избавиться от фюрера как такового. А потому, что с гибелью Гитлера неминуемо погибла бы сама идея германского национал-социализма, идея мирового рейха, а, следовательно, идея создания Франконии, «страны воинов СС», основать которую фюрер давно и клятвенно обещал.

И что произойдет тогда с ним, Скорцени, с его людьми, с воинами рыцарского ордена СС, поверившими, поклявшимися, положившими на алтарь идеи свою молодость?!

Нет, враги рейха все еще существовали. Их было много, очень много. И это они стремились убить идею мирового господства арийской расы, идею тысячелетнего рейха, затоптать сапогами суть национал-социализма, извести эсэсовское братство. Ради чего? Да хотя бы ради того, чтобы снова ввергнуть Германию в полусонное-полуживотное бюргерское существование, при котором высшие свойства арийца-эсэсовца: мужество, преданность рейху, ненависть к унтерменшам оказались бы погребальной плащаницей для мужественнейших, достойнейших рыцарей черного легиона!

Но только он, Скорцени, не позволит им этого. Не позволит! Крючьев тюрьмы Плетцензее хватит на всех!

2

– Хайль Гитлер! – сдержанно приветствовал Скорцени бригаденфюрера Кранке, выполнявшего теперь обязанности адъютанта и личного секретаря Гиммлера. – Доложите рейхсфюреру, что я прибыл по его приказанию.

– Рейхсфюрер знает и просил подождать, – опустил Кранке глаза на кипу каких-то бумаг.

– Как долго это может длиться?

– В приемной господина рейхсфюрера СС это всегда длится долго, – невозмутимо просветил его адъютант.

В СД ни для кого не оставалось тайной, как Кранке, этот несостоявшийся диверсант, получивший генеральский чин, несмотря на несколько бездарно проваленных операций, по-черному завидовал Скорцени. Но как же болезненно, в какой тоске и безнадежности это проявлялось!

Правда, к чести бригаденфюрера, до сих пор зависть эта не сопровождалась жаждой мести. Он как бы не замечал Скорцени, в упор не замечая при этом и его достоинств, его подвигов. Может быть, только потому, что завистников оказалось слишком много, он, первый диверсант рейха, все еще ходит в майорах СС. Но что поделаешь, смиряться с придворными завистниками – всегда было уделом героев нации.

– Ждать действительно придется долго, – едва заметно улыбнулся генерал СС улыбкой слуги, которому приказано вежливо унизить гостя томительным ожиданием в прихожей. А то и вовсе выставить за дверь.

– И с чем это связано? – суховато поинтересовался Скорцени.

– Видите ли, у рейхсфюрера сейчас находится генерал Власов.

– Простите?.. – поморщился обер-диверсант рейха, которого даже фюрер теперь не решался надолго задерживать в своей приемной.

– Я сказал, что рейхсфюрер принимает русского генерал-лейтенанта Власова, – высокомерно объяснил непонятливому диверсанту адъютант Гиммлера. – Бывшего командующего какой-то из разгромленных нами советских армий.

Скорцени ошалело промычал что-то нечленораздельное и удивленно повертел головой, словно пытался вернуть себе утраченную ясность сознания.

– Да-да, – вежливо добивал его бригаденфюрер, – того самого красного генерала, предавшего свою армию и вместе с поварихой сбежавшего к врагу. Какая мразь!

– Очень точное определение.

– Лично я не стал бы принимать его, Скорцени, – теперь уже доверительно сообщил адъютант, почувствовав в нем единомышленника. – Понимаю, рейхсфюрер вынужден исходить из высших интересов империи, тем не менее лично я принимать бы его не стал.

– Почему бы вам так прямо и не заявить об этом рейхсфюреру, господин адъютант? – осадил его начальник диверсионного отдела Главного управления имперской службы безопасности.

– Очевидно, вы не так поняли меня, – растерянно уставился на него Кранке. – Это я к тому, что понимаю всю обязательность решения своего шефа.

Скорцени спокойно выдержал вопросительный взгляд генерала, снисходительно ответил на него многозначительной паузой и лишь затем примирительно произнес:

– Значит, рейхсфюрер все же вызвал к себе этого русского генерала Власова? Любопытно-любопытно. Думаю, что вскоре для моих парней появится много интересной работы.

– В России диверсантам работы всегда хватало, уж мы-то с вами, Скорцени, понимаем это, как никто другой, – некстати намекнул на свое причастие к диверсионному братству несостоявшийся обер-диверсант рейха. И сразу же благодушно добавил: – Если учесть, что этот русский только что вошел, томиться вам выпадет еще минут двадцать. Поэтому советую присесть.