Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ) - Аредова Дарья Владимировна - Страница 29

Так, все, довольно. Ну-ка, соберись, товарищ командир, и вообще, отставить истерику.

Отставить истерику!

Ну, вот. Стыдно, черт побери... Здоровый мужик, а веду себя не лучше нервной девицы пубертатного периода.

А, ну да, я же псих... давно пора смириться...

За всеми этими размышлениями я и сам не заметил, как узенький коридорчик завернул налево, где и раздался вширь, разделившись продольным бортиком на две неравные половинки, за одной из которых, более низкой, тихо плескалась вода. Видимо, она когда-то вырвалась на свободу из обвалившейся трубы, большой дохлой змеей высовывающей из мутного потока шершавый, покрытый рыжей ржавчиной, бок.

Стоп, а с чего это я, собственно, навоображал тут себе трубу? Я ее видеть не должен – будь я хоть десять раз безумец, а глаза-то у меня все же человеческие.

Секундой позже окончательно уставшее сознание соизволило-таки выдать мне информацию о карманном фонарике, лежащем на выступе стены над головой и тусклым синеватым светом озарявшем картину. Кто и зачем его туда закинул – лично для меня оставалось загадкой, но интересовало меня вовсе не это.

Голос впереди – там, где коридор протягивал в темноту еще одну, более узкую ветку. Там, впереди, в потоке что-то смутно белело.

Я, дотянувшись, ухватил фонарь, и он тяжелым цилиндриком лег в ладонь, обжигая металлическим холодком обнажившиеся нервы. Я привычно стиснул зубы – и вдруг ощутил неприятный холодок в груди. Сердце забилось чуть быстрее.

Фонарь был покрыт солидным, промокшим, слежавшимся слоем пыли.

Но он горел.

Горел так, будто в него только что вставили новые батарейки.

При этом, вероятно, к нему не прикасаясь.

Я где-то читал, или, может, слышал о сбоях пространственно-временного континуума, когда время и расстояние сминаются, подобно листу бумаги, на котором нарисована карта. И все, что есть на этой карте, перемешивается самым непредсказуемым образом. Так, можно войти в дверь ребенком и через минуту вернуться дряхлым стариком на сто лет назад в своем реальном времени.

Лесли!..

Только не это. Боги, только не это. Прошу вас, спасите ребенка... только спасите ребенка, с остальным я и сам как-нибудь справлюсь... Честное слово! Только спасите ребенка...

Ребенок, тем временем, не замедлил себя явить.

— Кто здесь?!.. – Голосок оборвался частым, неровным дыханием из темноты – будто у перепуганного щенка. А я выдал самую идиотскую фразу, на которую только был способен в подобной ситуации.

— Патруль... все хорошо, не бойся. Я не причиню тебе вреда.

— Правда? – строго уточнили из темноты. Я зачем-то кивнул, хотя ребенок и не мог меня с такого расстояния увидеть. Для него я оставался ярким синеватым пятном фонаря.

— Обещаю, – вслух отозвался я, делая шаг вперед. Дальше пол обрывался, внизу тихонько журчала вода, поблескивая в свете фонарика. Я спрыгнул вниз, подняв каскад мутных брызг и едва не ухнув носом в почти целиком состоявшую из воды субстанцию. Правда, ведь, навскидку шестьдесят процентов – почти целиком?.. Правда-правда?.. Не ломайте мне сказку, я сказку хочу.

— Я здесь, – сказал ребенок, призывно замахав рукой. Я перевел луч фонарика, уловив движение в темноте.

Девочка. Маленькая пухленькая девочка в некогда белом платьице, с копной растрепавшихся черных волос, и густая челка щеткой лезет на нос. Глазищи большие, мокрые и синие-синие, как кристаллы, которые в мини-генераторы вставляют и лампочки. Они хорошую проводимость обеспечивают, и действуют вроде усилителя, поэтому свет лампочек всегда синий. Бывает, правда, и белый свет, и даже желтый, но таких лампочек, чтобы с нитью накаливания, у нас нет. Я о них только в старых книгах читал. Говорят, электрические лампочки – они совсем другие, как в книгах. А эти, наши, излучают свет по-другому. Но их тоже зовут электрическими – по привычке. Вот и в этом фонарике тоже есть кристаллы... Девочка слабо, жалобно всхлипнула, цепляясь за обломок все той же трубы пухлыми дрожащими ручонками. У меня даже сердце защемило – а как здесь, под землей, на достаточно большой глубине, да в полной тварей заброшенной канализации оказался ребенок – сия умная мысль в мою пустую голову, разумеется, заглянуть не догадалась, а то, как же. Наверное, все возможные умные мысли просто-напросто брезгуют моей башкой, и правильно, надо сказать, делают. Я их понимаю.

— Помоги, – сказала девочка, беспомощно барахтаясь в мутной луже.

— Сейчас. Не двигайся, хорошо?

— Не могу!.. – Голосок беспомощно задрожал. – Я падаю! Я падаю в темноту... дай мне руку... прошу тебя, скорее, дай мне руку... мне хо-олодно... – Тут курносый грязный носик сморщился – и девочка беспомощно разрыдалась, так, как плачут только в детстве – бесконечно обиженно, отчаянно, да настолько жалобно, что ни один взрослый этого вынести не способен. Я, естественно, моментально ускорил шаг.

— Да иду я!.. Погоди, не плачь, пожалуйста. Тут я. Сейчас вытащу...

Я и, правда, приблизился достаточно быстро, учитывая скользкое от слоя грязи дно потока и – резко остановился в двух шагах. Примерещилось, будто со всего маху что-то двинуло по затылку. Во всяком случае, ощущения были именно такие – голова закружилась, а глаза захотелось протереть, чтобы проверить реалистичность картинки.

Ну, разумеется, я видел из-под воды только верхнюю девочкину часть.

Нижняя была намертво придавлена здоровенной бетонной плитой. Почти по пояс. Плита была такого веса, что должна была расплющить детское тело до толщины стандартного листа акварельной бумаги.

Селиванов, ты идиот. Трижды идиот. Идиот в геометрической прогрессии. Тебе мама в детстве не говорила, что ты идиот?.. Нет?.. А где ты посеял мозги, она не напомнила?..

Нет бы, тебе задуматься при виде фонаря!

Призрак зашевелился и поднял заплаканное личико.

— Почему ты остановился, Дэннер?.. Мне больно...

— Слушай. – Я осторожно, стараясь не тревожить окончательно разболевшийся сустав на ноге, уселся на плиту. – Ну, чем я могу тебе помочь? Сама подумай.

Говорить «ты умерла» нельзя. А как ей еще это объяснить – не знаю. Прикасаться к ней тоже нельзя. Впрочем, я без того успел нарушить первое правило поведения с нечистью. Я с ней заговорил. Теперь не отвяжется. Так что мне терять? Призрак безобидный, на тот свет не утянет.

Я протянул руку.

— Держись.

Девочка тут же вскинула навстречу ладошку – но касания не последовало. Моя рука прошла сквозь ее руку, и больше ничего. Только обдало влажным холодком.

Девочка вскрикнула и уставилась на меня. Голосок прозвучал полуслышно, будто его душил ужас, который сознание из последних сил отказывается принять.

— Н-не получается... почему?! Дэннер, почему не получается?!

— И не получится, – внезапно охрипшим голосом проинформировал я. Рука моя задрожала. Она была настолько маленькая, напуганная и беззащитная... и раздавленная плитой в кровавый фарш. Она даже пожить не успела.

— Я к маме хочу... – всхлипнула девочка. – К маме... где моя мамочка... почему она за мной не приходит... мамочка...

— Замолчи!! – заорал я, резко распрямляясь. Нервы сдали. Проклятье, да этого ни одна психика не выдержит! – Ты умерла, ясно тебе! И никто за тобой не придет! И не выбраться тебе отсюда никогда, понимаешь ты это, или нет?! Никогда!

Повисла пауза. Я глядел куда-то в район потолка – не видеть бы только больше нечеловеческой боли в детских глазах.

— Ты не переживай, – неожиданно сказала девочка. – Все будет хорошо. Я, наверное, быстро умерла. Пожалуйста, помоги мне отсюда выбраться. Ты можешь. Я скажу тебе, как.

Я вздохнул и отцепился от плиты. Поглядел на нее.

— Без тебя знаю. Но я при всем желании не смогу сдвинуть плиту. Ты это имела в виду, когда просила помочь?

Она согласно кивнула.

— Я иногда себя не помню. Говорю что-то не то. Дэннер, ты же меня не бросишь. Ты не сможешь меня бросить, я же вижу. Помоги мне, пожалуйста. Я тебе тоже помогу.