На линии огня - Тамоников Александр Александрович - Страница 23

Но сверхсрочники находились не в том состоянии, чтобы адекватно воспринимать реальность. Первым сорвался сержант:

— Да я тебя сейчас закопаю здесь, капитан!

И двинулся на Черникова. Он допустил ошибку, попытавшись нанести Александру боковой удар. Капитан легко отбил руку озверевшего сержанта и провел прямой ответный удар в челюсть. Шалый отлетел к стойке и рухнул на пол, потеряв сознание. Гриня не успел сориентироваться и получил от Черникова удар ногой в промежность, от которого взвыл и упал на пол. Александр шагнул ко второму младшему сержанту, но тот поднял руки:

— Все, капитан, все! Признаю ошибку.

Черников рявкнул:

— Приводи в чувство своих дружков, и чтобы через минуту я вас здесь не видел! Разбор полетов продолжим завтра.

— Понял, все понял!

Гриня очухался сам, он же помог Брусу поднять и сержанта, который пришел в себя, но явно еще находился в прострации. Через минуту дверь за сверхсрочниками закрылась. Они не заплатили за водку, на что никто не обратил внимания. Выгнав хулиганов, Александр вернулся за свой стол. К нему подошли чехи. Старший из них сказал:

— Позвольте пожать вам руку, пан капитан.

Чехи пожали руку Черникову, расплатились и покинули кафе. В зале остались Александр и Злата.

Капитан встал и подошел к стойке:

— Я приношу вам свои извинения за свинское поведение сослуживцев. Скажите, сколько я должен заплатить с учетом водки, выпитой этими ублюдками?

— Оплатите свой счет. А за них… Я, наверное, должна поблагодарить вас?

— Вы мне ничего не должны. А я просто обязан проводить вас до дома — если, конечно, за вами не заедет ваша мама.

— Она не заедет, но и провожать меня не надо. Я живу недалеко отсюда, дойду как-нибудь.

— Это небезопасно. Возможно, сержанты, устроившие здесь скандал, не направились в часть, а затаились где-нибудь в кустах аллеи и поджидают вас.

— Я могу позвонить друзьям, — сказала Злата. — Они приедут и проводят меня.

— Почему же не вызвали их раньше? И не сообщили об угрозе в полицию?

— Я растерялась. Мы не привыкли к такому поведению наших парней, даже если они пьяны.

— Не стоит беспокоить ваших друзей. Я лучше чем кто-либо смогу усмирить своих сослуживцев. Нам не обязательно идти вместе, я могу держаться на расстоянии. И этого будет достаточно. Впрочем, решать вам, я все равно пойду за вами. Пойдете ли вы одна или с друзьями.

— Хорошо! Вы правы, — согласилась девушка.

— Тогда возьмите с меня деньги! Думаю, сегодня можно закрыть кафе и раньше.

— Да, клиентов уже ждать не приходится. Да и время, — Злата взглянула на массивные напольные часы, — уже почти десять.

Она рассчитала заказ Черникова; за водку, выпитую сверхсрочниками, деньги не взяла. Закрыла кассу, попросила капитана:

— Подождите, пожалуйста, меня на улице. Я переоденусь и выйду.

— Я буду у входа.

Вскоре Злата вышла, и они не спеша направилась по аллее вдоль квартала. Александр поглядывал по сторонам, но сержантов не замечал: им, видимо, хватило урока, полученного в кафе, и они ушли в гарнизон.

— Вы давно служите в Чехословакии? — спросила Злата.

— Год.

— Где же вы научились вполне сносно говорить по-чешски?

— Учиться этому необязательно, достаточно общения с местными жителями. А вы откуда знаете русский?

Злата вздохнула:

— Мой отец в свое время увлекался историей. Россией.

— Увлекался? А сейчас, что потерял к ней интерес.

— Да, вместе с жизнью.

Черников взглянул на девушку:

— Не понял.

— Он любил вашу страну. Говорил, что именно Россия вскоре станет самой влиятельной и цивилизованной страной в мире. Но когда в августе 1968 года в Чехословакию вошли ваши танки, он был шокирован и пошел на митинг протеста. Здесь, в Бардовицах, на площадь у Ратуши. Пошел и не вернулся. Сюда тоже вошли русские танки. Ваши солдаты убили его.

— Подождите, Злата, но насколько мне известно, наши войска имели приказ открывать только ответный огонь, и не по мирным жителям.

— А они и не стреляли. Просто один танк, когда его окружили люди с транспарантами, резко развернулся и пошел к вокзалу. Когда он разворачивался, под гусеницы попали несколько человек. Среди них мой отец, так любивший и боготворивший Россию. Мне тогда было 8 лет, и я помню, как плакала мама, когда ей сообщили о гибели отца. А потом ваши танки ушли, и в Бардовице вошли другие войска. То ли Венгрии, то ли Польши. Отца и троих, кто погиб на площади, похоронили. Тихо, ночью, на местном кладбище. Позже здесь встал ваш гарнизон.

— Так вот откуда у вас ненависть к русским! Вы не можете простить гибель отца.

— Ненависть — сильно сказано; наверное, больше подойдет неприязнь. Мне неприятно видеть на улицах города солдат чужой страны. Тем более обслуживать их в кафе. Хорошо, что они редко к нам заходят. И только вы почему-то стали каждый вечер проводить у нас. Случай с сержантами я не считаю. Это действительно случайность. Но вот вы… Почему вы выбрали это кафе? Ведь в городе много заведений гораздо лучше нашего.

— Вы хотите, чтобы я сказал правду? — спросил Черников.

— Конечно. Да и зачем лгать? Вопрос, по-моему, несложный.

— Ну это еще как сказать…

— Скажите, как есть.

— Хорошо. Так действительно будет лучше. По крайней мере для меня. Первый раз я зашел к вам потому, что шел дождь, и кафе, где я обычно ужинаю, так как живу здесь, а не в военном городке, было закрыто. До вас ближе всего, я и прошел к гостинцу «Под каштаном». Там я увидел вас. И теперь я прихожу в кафе, чтобы видеть вас.

Злата искренне удивилась:

— Видеть меня? А что во мне такого, что вызывает у вас интерес?

— Понимаете, вы можете подумать что угодно, смеяться надо мной, оскорбиться, потребовать, чтобы я больше не приходил; в конце концов, не поверить мне. Но я скажу правду: я… полюбил вас, Злата. С того самого мгновения, как впервые увидел, а именно в дождливое воскресенье, 17 июня. Вот и вся правда.

Девушка выглядела немного растерянной, но было заметно, что слова Черникова ее приятны. Ответила:

— Это все глупость.

— Для вас, может быть и глупость, для меня — нет. А насчет того, что произошло в августе 1968 года, я соболезную вам, но и вы должны понять: офицеры и солдаты вошли на территорию Чехословакии, да и других стран Варшавского договора, не по своей воле — они исполняли приказ вышестоящего руководства. А руководство Союза, насколько мне известно, действовало по просьбе вашего же законного правительства, вашего президента. Я бы предпочел находиться здесь, скажем, в качестве туриста, однако мне приходится служить в войсках, которых вы называете оккупационными.

Злата молча выслушала капитана, затем неожиданно спросила:

— А ваша жена знает, где вы проводите время по вечерам?

— У меня нет жены. Была, но после моего возвращения из Афганистана мы развелись, и я приехал в Чехословакию один. Но почему вы задали этот вопрос?

— Потому, что вы живете в отдельной квартире, и даже не в военном городке. А мне говорили, что ваши холостые офицеры проживают в общежитии.

— Это так, но в отношении меня было сделано исключение.

— Почему?

— Наверное, потому, что я прибыл из Афганистана.

— А это правда, что там идет настоящая война?

— Правда.

— Я иногда слушаю «Голос Америки», там много говорят о бесчинствах советских военнослужащих. Что самолеты бомбят мирные кишлаки, пленных мятежников расстреливают без суда и следствия. Или это тоже неправда?

— Понимаете, Злата, война всегда сопряжена с жестокостью. Были случаи, когда бомбили и кишлаки. И гибли мирные люди, но пленных не расстреливали, их передавали местной милиции. И, вообще, там все так запутанно…

Злата посмотрела в глаза капитану:

— А вы убивали мятежников?

— Да. Но только тех, кто стрелял в меня или в моих подчиненных.

— Жестокость, кругом одна жестокость… А почему вы развелись с женой?

— Потому что не любил.