Дневник. Том 2 - де Гонкур Жюль - Страница 76

Вторник, 7 мая.

Меня всегда поражало следующее: люди, наделенные вооб

ражением, творцы, лишены острого художественного чутья в

искусстве, взгляда, подмечающего пластическую красоту; у тех

же, кто этим обладает, нет ни выдумки, ни творческого дара.

Они — всего только критики.

Четверг, 9 мая.

Сегодня вечером мы трое — Флобер, Золя и я — даем обед

в честь молодых писателей, реалистов, натуристов, натурали

стов, которые в прошлом году устраивали для нас торжествен

ный пир.

В одиннадцать часов Золя покидает нашу компанию и от

правляется в Пале-Рояль узнавать, каков сбор за «Бутон

розы» *. Вот он уже и превращается в Деннери.

Пятница, 17 мая.

Обедаем у Шарпантье, своей Пятеркой, как нас называют.

Госпожа Золя сегодня, пожалуй, слишком раздражена и по

хожа на тощую женщину из простонародья. Золя, пожалуй,

слишком много говорит о своей пьесе и, по его словам, даже

доволен, что она провалилась: «Я чувствую себя помолодев

шим... Словно мне двадцать лет... После успеха «Западни» я не

сколько обмяк... А между тем всю вереницу задуманных мной

романов можно создать, как мне кажется, лишь в пылу борьбы

и негодования».

Реалисты, мои собратья, в сущности, становятся весьма смеш

ными. Шел разговор о бале у Чернучи. Золя сказал, что он

260

устал, и явно не хотел туда идти; тогда его жена заявила: «При

дется пойти мне... надо сделать кое-какие заметки».

Наблюдения, которые делаешь непроизвольно, почти что про

тив своего желания, — это я понимаю; но наблюдения, для кото

рых надо являться в свое министерство, — нет уж, благодарю

покорно!

Понедельник, 27 мая.

Сегодня я обедаю дома; в гостях у меня Доде с женою, —

она на сносях, того и гляди, родит тут же за столом.

Доде посвящает меня в замысел своей новой книги «Короли

в изгнании». Замысел действительно хорош, он дает возмож

ность показать действительность в поэтическом и ироническом

освещении. Некоего сторонника старого режима, сына демо

крата, хотят сделать королевским наставником, и за ним, в го

стиницу в Латинском квартале, заселенную студентами, где по

лестницам слоняются девки в стоптанных туфлях, приходят два

монаха-францисканца. Эта сценка *, при тонкости выполнения,

будет отмечена живым духом современности.

Внезапно Доде останавливается, затем добавляет: «Но вот в

чем беда... Вы меня несколько смутили. Да, вы, а также Фло

бер и моя жена... Я не стилист, да, да, это бесспорно... Люди,

родившиеся за Луарой, не умеют крепко делать французскую

прозу... Я, в сущности, фантазер... Если бы не вы, я ничуть не

заботился бы об этом чертовом языке. Я бы с легкостью вына

шивал и давал жизнь замыслам, которыми полна моя голова».

Четверг, 20 июня.

В мой кабинет врываются веселые и грубые звуки отдален

ного парада-смотра, и мне становится грустно, когда я, оторвав

шись от занятий, думаю о том, что вся французская армия нахо

дится на службе у Гамбетты; еще более грустно становится мне

при воспоминании о том, что сегодня годовщина смерти Жюля.

Среда, 17 июля.

Сегодня у меня на завтраке — супруги Доде (это первый вы

ход г-жи Доде в свет после родов), супруги Шарпантье и Бюрти,

у которого отрастает брюшко, а спина вздымается горой.

Доде был очарователен. Его манеру рассказчика можно опре

делить двумя словами: талантливая импровизация. Это фейер

верк забавных анекдотов, тонких наблюдений, милых шуток

261

вперемежку со смелыми поэтическими образами. Беседу на лите

ратурные темы он расцвечивает смешными историями, то о вы

копанной им невесть откуда кормилице-морванке, то о ново

рожденном младенце-сыне, которого он, к великому негодова

нию супруги, называет последышем.

Четверг, 18 июля.

Размышляя о том, насколько мы с братом по самой своей

природе не похожи на других людей, насколько необычной была

наша манера видеть, чувствовать, судить, — причем безо всякой

надуманности или позы, — короче говоря, насколько естественно

своеобразие нашего мы, которое не было вымученным, как

у д'Обрие и в какой-то мере у Бодлера, — я не могу не прийти

к выводу, что и наше творчество в целом — явление совершенно

исключительное.

Понедельник, 22 июля.

Сегодня, наконец-то, я покончил с работой историка, с рабо

той, которая, требуя много времени, в сущности, не увлекает,

не завладевает вами всецело. Теперь я волен делать то, что мне

по душе, и посвятить себя в последние годы жизни подлинному

творчеству: игре воображения, оттачиванию стиля, созданию

поэтической прозы.

Понедельник, 29 июля.

Отъезд в Бар-на-Сене.

Я сижу один в пустом вагоне, и вот под легкое покачивание,

среди наступающей тьмы, мысль моя сосредотачивается на ро

мане «Два акробата». Вскоре мой мозг охватывает возбуждение,

он начинает лихорадочно работать, и вот уже вырисовываются

целые сцены: найден первый эпизод * — привал цыган на фоне

подернутого некоей дымкой пейзажа: воды Сены, насаждения

по ее берегам, небо. Затем моя мысль переносится к заключи

тельным сценам, к тем грустным сценам, в которых, создавая об

раз калеки-акробата, я постараюсь передать отчаяние моего

брата, почувствовавшего, что он уже никогда не сможет рабо

тать.

Воскресенье, 8 сентября.

<...> Нет, не количество затраченного времени, как пола

гает Флобер, создает высокое качество произведения, но душев

ный жар, который ты в него вкладываешь. И не страшны ни

повторы, ни синтаксическая небрежность, если произведение

262

в целом свежо, замысел своеобразен, если то тут, то там блес

нет эпитет, уже сам по себе стоящий сотен страниц безупречно

написанной, но, по сути дела, посредственной прозы.

Четверг, 12 сентября.

< . . . > Теперь, на этих улицах, скучно прямолинейных, зали

тых резким современным освещением, наполненных тарабарщи

ной иноязычных говоров, я уже не чувствую себя в своем родном

Париже. Париж производит на меня впечатление вольного го

рода, наводненного, захваченного проходимцами со всей Ев

ропы.

Суббота, 21 сентября.

Флобер, при условии, что вы разрешаете ему играть первые

роли, а также поминутно открывать форточку, не смущаясь тем,

что друзья простужаются, — будет вам добрым товарищем. Его

чистосердечная веселость и искренний смех заразительны, а когда

встречаешься с ним изо дня в день, запросто, он выказывает

такую пылкую дружественность, что невольно подкупает тебя.

Среда, 9 октября.

Сегодня вышла в свет «Госпожа де Помпадур» *.

Понедельник, 21 октября.

Обедаю у Доде; все лето он страдал от суставного ревматизма

в правой руке и по сей день еще вынужден фехтовать левой.

Он читает мне начало «Королевы Фредерики» *. Замысел

удачен: в рамках злободневной действительности он дает про

стор и фантастике и поэзии; много выдумки, увлекательное по

вествование, — и все же мне не особенно нравится, а почему —

этого я не смог бы определить... Нет, пожалуй, вот в чем дело:

в посредственности стиля, — это стиль хорошо написанного фель

етона. <...>

Пятница, 25 октября.

<...> Мне кажется, что мой роман о двух акробатах должен

выйти удачным: в последнее время я чувствую в мозгу какую-то

легкость, текучесть, что соответствует этому произведению,

стоящему вне рамок обыденной жизни.

263

Глубокомысленное замечание одной женщины в ответ на вы