Дневник. Том 2 - де Гонкур Жюль - Страница 49

себе ваш взгляд среди всякого хлама, нагроможденного в На

циональном музее *.

Изящный поворот этого зеленоватого, словно тронутого тле

нием, торса предвосхищает движение, которому надлежит отче

канить время, и кажется, будто видишь его, несмотря на пол

ную неподвижность всадника; правая нога скелета с костистой

ступней, застыв в напряжении, подгоняет неторопливого ска

куна; наклоном головы мертвец как бы приветствует вас. Ана

томическая точность, естественность, грация этой загробной

скачки; наконец, изысканность, филигранная тонкость, правдо

подобие деталей этого всадника-трупа, контрастирующие с вар

варской грубостью, наивной монументальностью, детской фан

тазией в изображении льва, вылепленного по рисунку из ге

ральдической книги, — все это вместе являет один из самых ра

зительных, самых характерных, самых удачных образчиков

искусства, влюбленного в небытие и поклоняющегося смерти, —

искусства средних веков.

24 октября.

Вчера, когда я обедал, уткнувшись носом в газету, — только

так я еще могу есть, обедая в одиночестве, — я вдруг прочел

сообщение о смерти Тео, которого никак не ожидал.

Сегодня утром я поехал в Нейи, на улицу Лоншан. Бер-

жера провел меня к покойнику. Его изжелта-бледное лицо об

рамлено длинными черными волосами. На груди — четки, и их

белые зерна, окружающие розу, которая вот-вот увянет, напо

минают осыпавшуюся ветку окопника. В своей безмятежной

суровости поэт похож на варвара, погруженного в небытие. Ни

что вокруг не говорит о том, что умер наш современник. Не

знаю почему, мне вдруг вспомнились каменные изваяния Шар-

трского собора и предания времен Меровингов.

Самая комната, с дубовым изголовьем кровати, бархатным

требником, алеющим как кровавое пятно, веткой букса в про-

164

стой глиняной вазе — все это вдруг создало у меня ощущение,

что я попал в cubiculum 1 древней Галлии, в примитивный, гран

диозный, страшный и трагический романский интерьер. Эту

иллюзию еще усилила стыдливая скорбь сестры, растрепанной,

с пепельно-седыми волосами, — она стоит, обернувшись к стене,

охваченная неистовым и страстным отчаянием, являя собой не

кое подобие Гвангумары *.

25 октября.

В церкви Нейи — той самой, где всего несколько месяцев

назад я присутствовал на свадьбе дочери Тео, сегодня хоронят

отца.

Похороны пышные. Трубы военного оркестра воздают по

следние почести кавалеру ордена Почетного легиона. Самые

трогательные голоса Оперы поют «Реквием», написанный авто

ром «Жизели».

Процессия идет пешком за дрогами до кладбища Монмартр.

В одной из карет я замечаю Дюма: он читает угрожающее нам

надгробное слово толстяку Маршалю, который продавливает

откидное сиденье напротив своего знаменитого друга. Клад

бище кишмя кишит мелкими почитателями Готье, его безымян

ными собратьями, писаками из бульварных газет, провожаю

щими журналиста, но не поэта, не автора «Мадемуазель де

Мопен». Что до меня, то мне кажется, мой труп содрогнется

от ужаса, если за гробом последует весь этот литературный

сброд. Для себя я хочу только одного — чтобы меня провожали

талантливые люди и... шестеро преданных сапожников, кото

рые были на похоронах Генриха Гейне *.

29 декабря.

Только несколько дней назад я опять начал трудиться. Я ре

дактирую примечания ко второму изданию «Искусства XVIII

века». Надеюсь, что эта жалкая работа послужит толчком, кото

рый вновь заставит меня работать над стилем, подстегнет мое

воображение.

30 декабря.

По существу, если хорошо изучить Гюго, такого, каким его

теперь считают, то выяснится, что он старомоден и что его ро

мантизм — большей частью не что иное, как раскрашенный и

звонкий классицизм.

1 Спальня ( лат. ) .

ГОД 1 8 7 3

22 января.

На этой неделе Тьер пригласил Эдуарда к себе на обед, что

бы выслушать его впечатления о Германии. Однако Тьер не дал

Эдуарду и рта раскрыть: весь вечер сам президент рассказывал

о своих переговорах с Бисмарком.

По словам историка Революции *, хорошо изучившего Бис

марка, — это честолюбец, свободный, однако, от каких бы то ни

было дурных чувств в отношении Франции. Несмотря на все его

коварство, которого Тьер почти не отрицал, он все же отпустил

Бисмарку все грехи, по правде говоря, за то, что в дни пере

говоров в Бельфоре * прусский министр, зная о привычке Тьера

отдыхать среди дня, велел укутать ему ноги пледом — чтобы

тот не простудился. Можно только поздравить себя с тем,

что Франции за такое внимание не пришлось заплатить Бель-

фором. Эдуард ушел от Тьера ошеломленный пошлой стар

ческой болтовней нашего великого государственного деятеля.

26 февраля.

Сегодня Флобер очень красочно сказал.

«Нет, ей-богу, негодование — вот единственное, что меня

держит. Негодование для меня все равно что стержень в теле

куклы, который не позволяет ей упасть. Когда я перестану не

годовать, я свалюсь». И он набросал карандашом силуэт марио

нетки, растянувшейся на полу.

Куда бы вы ни пошли сегодня, непременно натолкнетесь на

какое-то дурацкое раболепие перед Литтре *. Благодаря рек

ламе и поклонению всего свободомыслящего стада этот верхов

ный Бешерель вот-вот станет чуть ли не господом богом.

166

5 марта.

Сегодня обедал у принцессы в обществе Сарду. Раз или два

я встречал его в салоне, но мне пока не довелось с ним беседо

вать.

В Сарду нет решительно ничего от небожителя Дюма,

от его напыщенной важности. Сарду — добрый вельможа. Со

всеми он на равной ноге. По натуре он болтлив, но его бол

товня — это болтовня делового человека. Он говорит только о

цифрах, о доходах. Ничто не выдает в нем писателя. Когда ему

случается быть веселым, острить, на его тонких губах, на всем

его безбородом лице играет усмешка комедианта. < . . . > .

16 марта.

Альфонса Доде, которого я лишь мельком видел на пред

ставлении «Анриетты Марешаль», я сегодня снова встретил у

Флобера; он рассказывал о Морни — Доде был у него чем-то

вроде секретаря *. Всячески щадя Морни, затушевывая выраже

нием своей признательности ничтожество его личности, Доде

рисует его нам как человека, наделенного одним качеством:

изрядным знанием людей, умением с первого взгляда отличить

бездарность от таланта.

Доде очень забавен и достигает высокого комизма, когда

представляет Морни в качестве сочинителя, опереточного либ

реттиста. Он рисует нам картину одного утра: Морни заказал

ему песенку — смешную чепуху на мадагаскарский лад — что-

то вроде «добрая негритянка любит доброго негра, добрая не

гритянка любит доброе жаркое». Когда вещица была состря

пана и Доде ее принес, Морни, увлекшись ее исполнением, за

был о сидящих в передней Персиньи и Буателе. И вот Доде,

музыкант Лепин и сам Морни в ермолке и халате, которые он

надевал, чтобы походить на Кардинала-Министра *, — все трое

скачут верхом на табуретах, крича во все горло «трам-та-та-там,

там-та-та-там!», в то время как Внутренние дела и Полиция

дохнут от скуки в прихожей!

Вторник, 29 апреля.

Бароде избран *. Вот это славно — это начало всевластия

ничтожества, нуля.

На днях Жюль Симон ответил какому-то человеку, который

бросил ему в лицо: «Вы вертите Тьером, как вам только забла

горассудится», — такими словами: «Это было бы действительно