Признания Адриана Моула - Таунсенд Сьюзан "Сью" - Страница 12

Дорогой Башковитый,

Синди написала мне говорит это все вранье про нее и Пэри Фуллбрайта говорит что вовсе не залетела просто немного поправилась потому што стряпает бургеры с картошкой в одной забегаловке клянется жызьнью своей собаки что по-прежнему любит меня и ждет. А не приежжает ко мне потому што у нее разыгралась мигрень из-за твоих слов тебе бы не ее критиковать а на себя в зеркало глянуть а я слыхал всякое про Пандору она шляется с кем ни попадя даже с китайцами и югославами тут есть один охранник так у него сын в Оксфорде он знает Пандору и говорит што она шлюха че ты мне про молочника наплел такая фигня я чуть не рехнулся рассказал бы лучче как дела у ребят на воле приговорили ли спига и вышел ли марвин под чессное слово и лучче воще мне не пиши чем такую фигню и если ты опять ко мне приедеш приоденься мне было стыдно прошлый раз и парни меня доставали я сказал што ты маленько тронутый а еще меня достает мой сокамерник жирная свинья зовут его Клифтон он как встанет так в камере не повернуться я прошу пере-вести меня он чемпион тюрьмы по пердежу а Пэри Фуллбрайт разыскивает тебя. Не дергайся.

Баз.

Дорогой Баз,

Пандора не шлюха, и не смей даже мысли такой допускать! Она общается с китайцами, русскими и югославами, потому что учит русский, сербо-хорватский и китайский в Оксфорде. Несомненно, она развлекает их в своей комнате до позднего вечера, но поверь, Баз, в сексуальный контакт с ними она не вступает. Я точно знаю, что Пандора девственница. В отличие от вас с Синди, у нас с Пандорой абсолютно честные отношения. Если бы она утратила девственность, я бы первым об этом узнал. Ситуацию Синди/Пэри я не намерен более комментировать, замечу лишь, что видел их вместе в магазине «Материнство», они покупали детскую ванночку и два бюстгальтера для кормящих грудью, но отныне на моих устах лежит печать. Жаль, что некоторые пассажи из моего письма ты счел фигней. Я думал, что записка к молочнику развеселит тебя и отвлечет от грустных мыслей о твоем нынешнем положении. Но я не обижаюсь на твои едкие высказывания: два года тюрьмы за сломанную частную изгородь – это чересчур сурово. Я теперь боюсь даже кашлять на улице – а вдруг нарушу новый закон об общественном порядке.

Давненько ты не присылал мне стихов, Баз. Надеюсь, ты не перестал изводить бумагу. В тебе есть поэтический мускул, так зачем зарывать талант в землю? Когда-то ты с успехом и с прибылью выступал в поэтических клубах в качестве База, поэта скинхедов. Почему бы не воспользоваться обстоятельствами и не написать новый сборник?

Твой Адриан «Башковитый» Моул.

Дорогой Башковитый

Дорогой Баз,

Знаю, прошло уже несколько месяцев с моего последнего письма, но я был очень занят, трудился над новым опусом «Головастик», который, надеюсь, опубликуют либо в «Литературном обозрении», либо в «Лестерском вестнике», смотря где больше заплатят. «Головастик» – это рифмованная повесть о трудностях головастика на пути к лягушачьей зрелости. Уже написано 10 000 слов, а мой герой все еще бултыхается в тихой заводи. Ты, Баз, как поэт и коллега, должен понимать мои проблемы. Все свое время, когда не сплю (и кроме часов, проводимых в долбаной библиотеке, где я вынужден зарабатывать на жизнь), посвящаю творчеству. Мне плевать на еду и на отдых, горячую ванну тоже не принимаю. Не меняю одежду месяцами (за исключением трусов и носков); какое мне дело до внешнего лоска мелкобуржуазного общества?

На работе жалуются на мой внешний вид. Мистер Наггет, замдиректора, сказал вчера:

– Моул, даю тебе выходной. Ступай домой, прими ванну, вымой голову и переоденься в чистую одежду!

– Мистер Наггет, – ответил я, – Байрону, Теду Хьюзу или Ларкину вы бы такого не сказали, правда?

Он отпал. Но потом нашелся:

– Байрону и Ларкину уже ничего не скажешь, но с мистером Хьюзом – если, конечно, не произошла трагическая катастрофа или его не сразила внезапная болезнь, – насколько мне известно, еще можно побеседовать.

Какой педант!

«За решеткой» неплохой стих. Но мне пора заканчивать, «Головастик» зовет.

Привет!

А. Моул.

P. S. Синди назвала ребенка Карлсбургером.

Адриан Моул уходит из дома

Весь вечер разглядывал себя в зеркало. Я всегда хотел выглядеть умным, но в возрасте двадцати лет и трех месяцев вынужден признать, что похожу на человека, который слыхом не слыхивал ни о Юнге,[16] ни об Апдайке.[17] На прошлой неделе я был на вечеринке, и какая-то шестнадцатилетняя соплячка сочла своим долгом объяснить мне, кто такая Гертруда Стайн.[18] Я хотел оборвать ее и сообщить, что знаком с госпожой Стайн, но подавился пиццей с сыром и помидорами и упустил момент.

Итак, в зеркале я увидел себя таким, каков я есть. Я темноволос, но недостаточно темен, чтобы быть интересным, – ни намека на кельтскую кровь. Глаза серые. Ресницы средней длины, то есть ничем не примечательны. Нос с горбинкой, но это скорее нос римского центуриона, а не сенатора. Губы тонкие, но, увы, намек на жестокость в них не просматривается, а уголки рта даже немного провисают. Зато у меня есть подбородок Немалое достижение, учитывая мои чисто английские гены.

Со времен моей желторотой юности я потратил целое состояние на лечение кожи и возмутительно угреватого эпидермиса. Я втер и намазал на себя сотни химикалий и лосьонов – увы, безрезультатно. Шарон Боттс, моя нынешняя девушка, однажды заметила, что мое лицо похоже на «пузырчатую пеленку, которую люди с недержанием подкладывают под себя, чтобы ихний матрасы не промокли».