Сын - Майер Филипп - Страница 84

Чувствую на лице ее дыхание.

– Ты меня забудешь.

– Ни за что.

Я все жду. Мы прильнули друг к другу. Поборов робость, хочу поцеловать ее еще раз, но она подставляет лишь щеку.

– Я хотела бы… – говорит она, но вскакивает и уходит.

Тридцать семь

Илай Маккаллоу

1852 год

Спустя несколько недель мы с женой судьи лежали голые на том же диване; я – чтобы досадить судье, она – потому что была под лауданумом[115] и ей было приятно раскинуться нагишом, ничего не стесняясь. Негров она отправила в Остин якобы по делам. Лицо у нее было, как в старинных книгах: бледное, очень нежное, утонченное, и я подумал, что именно за таких женщин мужчины готовы были умирать. И она, наверное, знала об этом, как знала и то, что те времена миновали.

– Сколько тебе лет на самом деле?

– Девятнадцать.

– Знаешь, мне все равно. Просто хочется больше узнать о тебе.

– Семнадцать.

Пристальный взгляд.

– Шестнадцать.

– Числа будут уменьшаться?

– Нет, правда шестнадцать.

– Идеальный возраст.

– Правда, что ли?

– Для тебя – да.

Я подумал, каково такой женщине, как она, жить с таким типом, как судья. Неужели она его любила? Вспомнил о команчах.

– Ты злишься на меня?

– Нет, – ответил я. И спросил: – А почему ты не уехала обратно?

– В Англию? Здесь я благородная дама. – И печально рассмеялась. – Да уж, благородная. Но что мне делать там?

– Там, наверное, лучше, чем в Бастропе.

– Наверное.

Глядя на ее гладкий живот, я подумал, были ли у нее дети, но внутренний голос посоветовал воздержаться от расспросов, так что просто сказал:

– Все равно не понимаю, почему ты не вернулась. Даже мне здесь не нравится.

– Это сложно объяснить, – вздохнула она.

Тем временем, часто бывая в городе, я приметил, что за мной следит какой-то парнишка. Узнал его имя – Том Уиппл, лет тринадцати-четырнадцати, но ростом не выше пяти футов и в придачу косоглазый. И вот я столкнулся с ним около дома судьи, дурной знак. Выследил и подстерег его в лесу.

Но, когда я швырнул мальчишку на землю, он отчего-то не слишком испугался.

– Это ты дикий индеец?

– Ну я.

– Моего отца убили индейцы. Теперь ты, наверное, и меня убьешь.

– Ты следил за мной.

– Говорят, ты воруешь лошадей.

– Я беру их взаймы.

– Еще говорят, ты убиваешь чужих цыплят и свиней.

– Уже две недели, как никого не трогал.

– Говорят, кое-кто собирается тебя пристрелить. Я презрительно фыркнул:

– Пускай попробуют. Я могу запросто уложить любого из ваших храбрецов.

– Мой папа был рейнджером.

Пары дней в городе достаточно, чтобы узнать – парень врет; его отец был землемером, всю их партию перебили команчи. Ну, так говорили. Большинство бледнолицых не отличают апачей от команчей и вообще индейцев от белых, обряженных в индейскую одежду.

– Научи меня воровать лошадей, – тихо попросил он.

Я рассказал Эллен, что Уиппл шныряет вокруг дома. Мы выбрались через черный ход и лесом, минуя город, дошли до знакомой заводи. Я принес для нас пару оленьих шкур.

– Еще пахнут, – удивилась она. – Они что, свежие?

– Несколько недель.

– Мой маленький дикарь.

Она лежала, освещенная солнцем, раздвинув ноги, раскинув руки. Камни под нами еще теплые, ветерок гуляет в верхушках кипарисов, а ветви дубов уже оголились, высоко над головой сквозь заросли виден крошечный кусочек неба. И так целый месяц, и будет так до самого лета. Неплохая жизнь.

– У тебя были другие мужчины?

– А ты мужчина?

– Думаю, да.

– Мужчинам всегда надо это знать.

– А почему бы и нет?

– Тебе нужен правдивый ответ или приятный?

– Правдивый.

– Ты мой первый мужчина. И мне никогда не было так хорошо, как с тобой.

Я вскочил.

– Прости, – удержала она меня. – Я подумала, что раз ты наполовину команч, то не обидишься.

– Я не обиделся.

– Вернись. – Она похлопала ладошкой рядом с собой, и я подчинился. Мы полежали обнявшись. – Понимаешь, иногда я готова раздвинуть ноги перед первым встречным, лишь бы не сойти с ума. А иногда готова дать Генри.

– Тогда тебя точно линчуют.

– За черного-то наверняка. Как думаешь, он меня не захочет?

– Он же негр.

– Но все-таки не захочет. Он понимает, что его за это убьют, поэтому избегает меня. Он меня боится больше, чем Роя.

– Если возвращаться в Англию, то только ради этого.

Я прильнул к ней, приподнял ногу и с легкостью проник внутрь. Очень быстро пришлось остановиться, чтобы подождать ее. Она хотела, чтобы я помог руками. Потом мы кончили, она уснула, а я глазел на окрестности – реку, камни, – слушал трели пересмешника.

Проснулся я ближе к вечеру.

– Когда возвращаются Сесилия и Генри?

– Понятия не имею, – пробормотала она. – Я отправила их в Остин.

– Пора одеваться.

Она не шевельнулась, начинающие седеть волосы укрывали ее.

– Слушай, если ты будешь их так часто посылать по делам, однажды они сбегут в Мексику.

– Очень на это надеюсь.

– Они ведь про нас знают.

– Надеюсь, что нет.

– Наверняка знают.

– Что ж, тогда Рой пристрелит нас обоих.

– Они ему никогда не расскажут.

– Почему это?

– Ну, во-первых, ты им нравишься больше, чем он. А во-вторых, они ниггеры.

– И что это означает?

– Ты сама знаешь. – Я смотрел, как она одевается.

– Боюсь, что нет.

Я знал, что прав, но все равно ощетинился.

– Если ты не любишь судью, почему не уйдешь от него? Это не так уж сложно.

– Конечно, – вздохнула она. – Мы могли бы сбежать с тобой.

– И сбежим.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь, дорогой.

Она собрала волосы, уложила их в узел, потянулась к сумочке за лауданумом.

– Ты думаешь, ты лучше меня, верно? – Она показала пальцами маленькую щелочку: – Вот настолечко, но лучше.

Я пожал плечами.

– Так вот, ты прав. – И протянула мне лауданум: – Хочешь попробовать?

– Нет уж.

– Молодец. Ты молодец.

Она побрела в город, а я выждал полчаса и прокрался за ней. Тропку пересекала еще одна цепочка следов.

Чистокровный узнавал меня издалека. Та к что это и воровством нельзя назвать. Том Уиппл ничего не понимал в лошадях. Когда мы впервые попали в конюшню, они чуть не затоптали его. Я забросил его в седло, сам вскочил позади.

Уиппл пришел в такой восторг, что рта не закрывал, когда мы вернулись, и я подумал, что он обязательно совершит какую-нибудь глупость.

Через несколько дней этот идиот попытался увести соседскую лошадь, здоровенного бельгийского тяжеловоза, но получил заряд дроби, к счастью пришедшийся по большей части в дверь сарая. Но болтать это ему не помешало.

Я ждал, что Эллен навестит меня в тюрьме, но тщетно. В ответ на мой вопрос шериф только покачал головой:

– Эх, сынок, никак не возьму в толк, ты что, не мог блудить с кем-нибудь другим? Ты что, пьяный был?

– Иногда.

– Ну тогда, наверное, аборигены тебе мозги отшибли. А я так на тебя надеялся.

– Думаете, меня будут судить по-честному?

– Если и так, это будет самый короткий суд в истории.

Тридцать восемь

Джинни Маккаллоу

Она сидела на диване и наблюдала, как Сьюзан слюнявит свое одеяльце и заодно Томаса – его чубчик, комбинезончик, и пухлые маленькие ручонки, и красную бандану, словно хотела съесть его целиком. Томас пытался построить башню из кубиков. Солнце ярко освещало его, а она все смотрела и смотрела, и когда башня рухнула в двадцатый или пятидесятый (или сотый) раз, наконец моргнула. Потом стало легче. Томас совладал с кубиками; Сьюзан заснула. Вся прежняя жизнь, до рождения детей, казалась сном. Неужели у нее вообще когда-нибудь был рассудок? Она же просто животное, тупо жующее свою жвачку.