Сын - Майер Филипп - Страница 53

Для обычного бледнолицего индейские имена звучат бессмысленно и похожи на клички животных, потому белым трудно было понять, с чего бы относиться к этим ниггерам прерий как к человеческим созданиям. Дело в том, что у команчей было табу на использование имени умершего прежде человека. В отличие от бледнолицых, миллионы которых зовут себя одинаково, поколение за поколением, у команчей имя человека живет и умирает вместе с ним.

Имя ребенку дают не родители, а остальные родственники или кто-нибудь из уважаемых членов племени, иногда в честь поступка, который он совершил, иногда в честь события, поразившего воображение. Если имя не очень подходило человеку, его можно было сменить. К примеру, Дразнящий Врага рос робким, застенчивым и слабым ребенком и родные подумали, что новое отважное имя поможет исправить положение дел, – так оно и вышло. Кое-кто в племени менял имя по два, а то и три раза, когда случалось что-то важное и интересное, по мнению друзей и семьи. Хозяина пленницы-немки, Желтые Волосы, которого при рождении назвали Шесть Оленей, в юности переименовали в Ленивые Ноги, и это имя пристало к нему уже до конца жизни. Сына Тошавея назвали Жирным Волком, потому что воин, который дал ему имя, накануне видел очень толстого зверя, а это и знак важный, и сам он похож, так что имя подошло. Имя Тошавея означало Блестящие Пуговицы, так его назвали еще при рождении, но мне это казалось странным, и я предпочитал думать о нем просто как о Тошавее. В ходу были и испанские имена, которые не имели особенного значения, – Писон, Эскуте, Кончо. У нас был воин по имени Хисуу-анчо, его похитили у родителей лет в семь или восемь, и на все вопросы он отвечал, что его христианское имя Хесус Санчес, – ну, так его и прозвали.

Многие имена у команчей звучали совсем неприлично, во всяком случае на бумаге, и тогда белые их изменяли. Вождя, совершившего знаменитый налет на Линнвиль в 1840 году (в ходе которого пять сотен воинов ограбили склад дорогой одежды и умчались, наряженные в шелковые сорочки, свадебные платья и цилиндры), звали По-ча-на-квар-хип, что означает Член-Который-Всегда-Стоит. Понятно, что такое имечко, даже в деликатном варианте Эрекция-Которая-Не-Ослабевает, невозможно опубликовать в газете, поэтому его обозвали просто Бизоний Горб. Та к его и звали долгие годы, вплоть до самой смерти, много лет спустя, после того как он тщетно пытался стать фермером, живя в резервации, потеряв и свои земли, и свое доброе имя. Но для самого себя он всегда оставался Членом-Который-Всегда-Стоит.

Лекаря, который в 1874-м вместе с Кваной Паркером повел команчей против бледнолицых в войне на Красной Реке, звали Исахата’и, Пизда Койота. В газетах его называли Исхтаи, Эсхати, даже Эсчити, никак не переводя имя на английский. У Тошавея был племянник по имени Хотел-Трахнуть-Кобылу, которое он не без причины получил в ранней юности, а Жуткую Лентяйку прежде звали Одинокой Птицей. Команчи были добродушным народом и к своим прозвищам относились с юмором, хотя когда Хотел-Трахнуть-Кобылу заполучил свой первый скальп и решено было переименовать парня в Человек-На-Холме, никто не слышал, чтобы он жаловался.

К февралю начался голод. Уже больше года у нас не было бизона, а всех оленей, лосей и антилоп за зиму перебили. Редкие выжившие звери выходили из укрытий только по ночам, пощипать сухие ветки. К тому времени мы уже выслеживали древесных крыс и поедали найденные в их гнездах запасы сухих фруктов и орехов, да и самих крыс, если удавалось их поймать. И каждый понимал, что скоро начнут умирать самые маленькие, самые старые и больные, и они непременно погибли бы, если бы нам не попалось стадо бизонов, кочующих к северу.

Все посчитали это добрым знаком, что полоса несчастий кончилась и Создатель-Всего-На-Свете простил нас. Время Первой Весенней Красоты мы встречали с обновленными запасами мяса и шкур и уже ждали лета и тепла. Для наших женщин это означало, что работать придется в два раза больше, все шкуры должны быть готовы к приезду команчеро.

Май – пора военных походов. Треть племени погибла в прошлом году, большую часть табуна мы тоже потеряли, и если этот летний рейд не принесет удачи, неизвестно, сколько мы еще сможем протянуть. Возглавит поход Тошавей, но Эскуте, который все еще не мог натянуть свой лук, останется в лагере, а его место займу я. Неекару тоже собирался, но в отличие от остальных молодых воинов не спешил вслух предвкушать будущие победы.

– Да что ты такой кислый, – пытался взбодрить его Эскуте. – Приведешь какую-нибудь мексиканскую красотку и будешь с удовольствием слушать, как я ее пользую.

Неекару печально покачал головой.

– Погоди, дай-ка угадаю. У тебя дурное предчувствие.

– Заткнись. – Неекару взглядом показал на меня.

Эскуте тоже меня заметил.

– У этого зануды вечно дурные предчувствия. Не слушай его.

– В прошлый раз мне тоже было не по себе.

– А, ты же великий пуха тенахпе[88], вечно я забываю, – усмехнулся Эскуте.

– Времена меняются, – продолжал Неекару. – Хотим мы это признавать или нет. Вот пенатека…

– Да к дьяволу этих убогих пенатека. Они были таи’и бледнолицых и получили по заслугам.

– Их было в четыре раза больше, чем нас.

– И они были подстилками для бледнолицых и заразились их болезнями.

– А, ну конечно. Воины, которые совершили величайший набег на бледнолицых, были, оказывается, их подстилками, – не уступал Неекару.

– Десять зим назад.

– Они владели табунами мустангов, таких же мощных, как бизоны.

– Неекару, у нас был всего один тяжелый год, а ты унылый говнюк, и лучше тебе остаться дома, потому что если ты будешь продолжать свое нытье, вместо того чтобы петь вохо хубийа, то кто-нибудь заткнет тебе рот томагавком.

– Еще один такой поход, как в прошлом году, – огрызнулся Неекару, – и некому вообще будет затыкать мне рот.

– Не обращай на него внимания, Тиэтети. Вот именно такое настроение и убивает людей. Помни, вы вернетесь домой с сотней скальпов наших врагов и приведете тысячу лошадей и пятьдесят рабов-мексиканцев. Так и будет. И нечего терять время на пустые разговоры.

– Ладно, – вздохнул Неекару.

– Рука так болит, что я даже спать не могу, но ты ни разу не слышал, чтобы я жаловался и хныкал, точно младенец. Перебей всех мексиканцев, умри как герой – мне наплевать, но вести такие разговоры нет никакого смысла. С таким же успехом можешь просто перерезать себе горло и даже горло всем своим людям, если ты такой дурак.

– Мы не собираемся нападать на бледнолицых, – сказал Тошавей. – Но…

– Обо мне можешь не беспокоиться, – успокоил его я.

– Отлично. – Тошавей окинул взглядом деревню, год назад она была существенно больше. – Жаль, что ты не родился лет на двадцать раньше, Тиэтети. Это было славное время. Стаи койтов шли следом за нами в каждом походе, они знали, что всегда найдут чем поживиться. Но может, те времена еще вернутся, – задумчиво поскреб он подбородок.

Мы спустились с плоскогорья, вновь появились холмы и каньоны, деревья – чаще всего дубы и тополя, – трава густая и высокая, и цветы пестрым ковром устилали прерию до горизонта.

Разыскивая родичей Тошавея, которые жили в верховьях Сан-Саба, мы наткнулись на недавно разоренный лагерь команчей. Семь десятков тел, все без скальпов. Несколько воинов, но в основном женщины, дети и старики. Тошавей нашел и своих родственников. Это были котсотека, отделившиеся от главного племени. С женщинами и девочками поступили так же, как с моей матерью и с сестрой, и так же изуродовали. Мы хоронили их целый день.

– Их мужчины, наверное, все еще в походе, – сказал Писон.

А еще там были следы ботинок, изготовленных в Остине или в Сан-Антонио, в общем, где-то на Востоке. И повсюду разбросаны странные мелкие мушкетные пули; и следы подкованных лошадей. Типи, оружие, все имущество племени сожжено в костре. Мне было ужасно горько и стыдно, но команчи, с суровыми невозмутимыми лицами хоронившие своих близких, сказали лишь, что еще несколько лет назад ближайшее поселение белых находилось за сотни миль отсюда и то, что они наткнулись на этот лагерь сейчас, очень дурной знак.