Сын - Майер Филипп - Страница 43

– Благословенным MRS[69], – картинно воздел руки Нельсон.

– Да бросайте вы эту свору потаскух и перебирайтесь в Портер. Мы все устроим. В этом чертовом Гринфилде вы ничему не выучитесь.

И так несколько часов кряду. Все, что она знала, было давным-давно известно этим взрослым парням, обо всем они уже успели переговорить. Наконец они с Джонасом пошли прогуляться по кампусу.

– Они просто подшучивают над тобой, Джинни.

– Ненавижу их, – надулась она. – Вообще всех здесь ненавижу.

Она думала, что хотя бы вечер они проведут вдвоем, но Джонасу нужно было работать. В следующий раз, предложил он, Джинни могла бы остаться в его комнате и познакомиться с остальными друзьями. Они славные ребята. Ничего не стоит пристроить ее в Барнард[70], когда придет время. Но прямо сейчас он ужасно устал и не успевает с подготовкой к зачетам. Потому что весь день пил с дружками, подумала она.

Джинни хотела было напомнить ему, что три часа провела в поезде, чтобы повидаться с ним, и ей предстоят еще три часа обратного пути, но слишком разозлилась, чтобы говорить. В Нью-Йорк она вернулась уже затемно, поезда на Коннектикут надо было ждать. Она прогулялась неподалеку от станции, разглядывая витрины ломбардов, при этом поминутно натыкаясь на прохожих. Мужчины глазели на нее так, что в Техасе их если и не пристрелили бы, то уж наверняка задержали для допроса. Газетные заголовки в истерике вопили о войне, Германия захватила Польшу. В Гринфилде она чувствовала себя настолько несчастной, что на этом фоне даже начало войны прошло незамеченным.

В Гринфилд она вернулась, когда уже начинали гасить свет, поесть забыла, так что пришлось ложиться спать голодной. Утром Корки сообщила, что скоро в школе состоится бал. Нужно пригласить приятеля, а лучше нескольких. Даже Корки, которую такие вещи не интересовали, составила список из двух дюжин молодых людей, намереваясь разослать приглашения всем сразу. Джинни, извинившись, сбежала в библиотеку и просидела там весь день.

Это катастрофа. Мало того что ей некого пригласить (единственные ее знакомые парни – это приятели Джона са), но в прошлые выходные, когда девочки веселились на вечеринке у родителей Корки и затеяли танцы, выяснилось, что она не знает ни одного движения. Чарльстон, хэт-дэнс, вальс, бокс-степ. Ей незнаком ни один из этих танцев. Корки попыталась показать, но все без толку, абсолютно бесполезно; на то, чтобы выучить все эти штуки, нужны годы и годы. А значит, ее ждет позор. Ведь даже верховая езда в компании этих девиц – а в этом-то она была мастером – превратилась в унижение.

Между тем все вокруг только и говорили что о предстоящих танцах, особенно о рождественских балах; им уж по четырнадцать, почти взрослые. Джинни осознала, что ее одноклассницы всю жизнь готовились к этому событию. Пока она ездила к Джонасу, остальные барышни провели день в беготне по магазинам в компании своих матушек, выбирая бальные платья. И, разумеется, у каждой из них полно знакомых достойных парней, которые с радостью приедут из других школ.

В субботу она собрала небольшой чемоданчик, сказала Корки, что решила еще раз навестить Джонаса. Села в поезд до Нью-Йорка, а там попыталась отыскать банк – на путешествие, которое она замыслила, денег не хватало, – но выяснилось, что все банки закрыты на выходные. Все-все? Да. В конце концов она добралась до ломбарда рядом со станцией. Человеку за прилавком на вид было за пятьдесят, выглядел он так, словно постоянно недоедал и редко выходил на свежий воздух. Говорил мужчина с сильным иностранным акцентом. Джинни никогда прежде не видела таких евреев. Она протянула ему бабушкин жемчуг.

– Он настоящий?

– Разумеется, – удивилась Джинни.

Мужчина посмотрел куда-то ей за спину, на улицу, наверное решил, что ее там кто-нибудь ждет. И вдруг сунул ожерелье в рот, будто собирался его съесть. Но только потер каждую жемчужину о передние зубы. Потом осмотрел их через лупу.

– Вас сюда прислал полисмен?

– Нет.

– Я интересуюсь, зачем вы принесли мне эту вещь.

– Увидела вашу вывеску, – недоуменно пожала плечами Джинни.

– Это ваше, что вы хотите продать?

– Да.

Он внимательно посмотрел на нее, но больше ничего не сказал.

– А что это у вас за шапочка? – спросила она, стараясь быть вежливой.

Он пробормотал что-то вроде кичпа.

– Я иудей. К сожалению, плохой, работаю в Шабат. Не волнуйтесь, я не ем детей. Но и купить ваш жемчуг тоже не могу.

– У меня нет денег. Банки закрыты, а мне нужно ехать домой, к родным.

– Мне очень жаль.

Некоторое время оба молчали, потом мужчина заговорил:

– Пойду разбужу своего брата. Но он лишь повторит вам мои слова.

Из задней комнаты вышел еще один мужчина, гораздо приличнее одетый. Он тоже попробовал жемчуг на зуб, изучил через лупу под очень яркой лампой и, наконец, при помощи устройства, похожего на микроскоп.

– Этот жемчуг стоит несколько тысяч долларов…

– Двадцать, – уточнила Джинни.

– Восемь. В удачный день, у идеального покупателя.

– Мне это подходит.

Он улыбнулся:

– Я не могу купить у вас ожерелье. Вы слишком молоды. Простите.

Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Захотелось выхватить у него ожерелье и бежать отсюда, но она заставила себя остаться на месте, чтобы спекулянты увидели, как она плачет.

– Вы слишком молоды, – повторил он.

– Это неважно, я не уйду.

Мужчины переглянулись и принялись что-то бурно обсуждать на непонятном языке. Наконец тот, что был лучше одет, предложил:

– Мы дадим вам пятьсот долларов. Я бы рад предложить больше, но не могу.

– Согласна на тысячу, – сквозь слезы проговорила она.

Вечером она села в поезд до Балтимора. Спустя четыре дня бабушка встретила ее в Сан-Антонио; ей она сказала, что ожерелье украли.

Джинни мало кому рассказывала эту историю, даже Хэнк не понимал ее глубокого смысла. Но на самом деле это был поворотный пункт ее жизни, а в некотором смысле и самый важный момент. Она вышла в большой мир и отступила, а Джонас, при всех своих неудачах, не сдался. Бывали времена, когда она представляла, как сложилась бы ее жизнь, останься она тогда на Севере. Стала бы чьей-нибудь женой, жила бы стабильно и комфортно, как Джонас. Но она не хотела стать такой, как он.

Зато у Джонаса четверо детей, которые его обожают, и дюжина внуков, а ее три особняка стоят пустые. Бессмысленные памятники. Труд всей ее жизни перейдет по наследству к внуку, с которым она едва знакома, – и тот, скорее всего, рухнет под непосильным грузом. Это несправедливо, подумала она, сдерживая рыдания.

Она огляделась. Сомнений не осталось – в комнате пахло газом.

Восемнадцать

Дневники Питера Маккаллоу

1 ноября 1915 года

Из Остина приехал Финеас. Мы теперь любимчики столицы – как же, прикончили девятнадцать своих соседей, да еще двое членов семьи ранены по ходу дела. Финеас поговаривает о должности помощника губернатора.

Гленн дома, но чувствует себя неважно. Они с моим братом долго беседовали о чем-то. Мальчики всегда любили Финеаса: им он представляется юной версией Полковника, вместилищем мужских достоинств. Я, разумеется, не стал делиться с ними своими подозрениями, хотя не уверен, что он оказал бы мне подобную любезность, сложись ситуация иначе, – наверняка вывел бы меня в поле да и пристрелил.

Как двое детенышей из одного помета могут оказаться такими разными?.. Отец, наверное, подозревает, что мама спуталась с каким-нибудь поэтом, нотариусом или иным сопливым очкариком, недомужчиной. Во мне всегда жили два человека: один – еще до маминой смерти, бесстрашный, как мои братья, а второй – после, похожий на сову, неподвижно застывшую на темной ветке при первых проблесках дневного света.