Сын - Майер Филипп - Страница 101

– Доброе утро, миссис МакКаллоу.

– Доброе утро. Ну, как прошла твоя вечеринка?

Долорес отвела взгляд. Джинни почти видела, как стремительно проносятся мысли в ее голове.

– Вечеринка? – переспросила она. – О нет, просто гости заходили, неожиданно.

Она явно подготовилась заранее, и Джинни вновь вспылила.

– Что ж, в следующий раз будь добра сообщить мне. Это пока еще мой дом.

Долорес по-прежнему смотрела в сторону, и Джинни стало не по себе; вот так стоишь на пороге смерти, а кто-то тебя проклинает в последний момент, каково? Она обошла стол, собираясь обнять Долорес, показать, что это все пустяки, что они по-прежнему старые подруги, но экономка то ли не поняла ее намерений, то ли предпочла не реагировать. Со словами «Пойду приберусь в вашей комнате» она направилась к лестнице, оставив Джинни с ощущением, что извиняться должна именно она, а не прислуга.

Вновь это чувство – Долорес более не считает нужным скрывать то, что им обеим хорошо известно: ей больше не нужна Дж. А. МакКаллоу. В своем собственном кругу Долорес богатая женщина, мать большого семейства, люди ищут ее расположения, по праздникам около ее дома машины выстраиваются по обе стороны дороги.

В прежние времена все было бы иначе. Это по особняку Джинни бегали бы здоровенькие ребятишки, здесь устраивали бы праздники по случаю свадеб, дней рождения и выпускного бала, а вот Долорес потеряла бы почти всех, а может, и всех своих детей: дизентерия, недоедание, тяжелая работа, плохое лечение, coraje[130], ревнивые мужья (она читала, там у них принято резать друг друга, в газетах так и пишут – пеон проснулся, а рядом жена с перерезанным горлом). Но сейчас…

Солнце уже высоко. Скоро наступит лето, цвета поблекнут, выгорят. Но сейчас зелено и свежо. Смутное чувство оформилось в ясную мысль: она не доживет и не увидит этого. Взглянула на свои руки. В углу что-то шевельнулось. Она похолодела.

После смерти Хэнка она смотрела на себя в зеркало и понимала, что это лицо ей абсолютно безразлично; хотелось смахнуть его, как муху с окна. Но ее не оставляли в одиночестве. Если в чем и разбирались нефтяники, так это в страданиях и утратах; большинство из них были из первого поколения, выбравшегося из картонных лачуг, и первые недели после смерти Хэнка рядом с Джинни постоянно находились какие-то люди. Неважно, что ей хотелось тишины и покоя. Кто-то толокся в кухне, в гостиной, в гостевых комнатах; все время готовилась какая-то еда, какие-то незнакомые люди приходили, уходили, кто-то отправлял детей в школу, встречал, кормил, она не знала как и кто.

Техасцы безжалостны. Они могут ненавидеть черных и мексиканцев, могут ненавидеть президента настолько, что даже убьют его, но они не оставили ее наедине с горем. Они заботились о ней, как о матери или дочери; едва знакомые мужчины, чье отсутствие в офисе обходилось им в тысячи долларов в час, – она спускалась в гостиную и находила их спящими у нее на диване и вызывала их личных водителей, чтобы отвезли домой.

Впрочем, несколько лет спустя те же самые мужчины отказывались вести с ней дела. Ладно, об этом лучше не думать. Все прошло, все прощены, все они покоятся в земле, все жили только для того, чтобы умереть.

Прошло несколько лет после ухода Хэнка, и в ее жизни появился Тед. Он был старше, а семья его гораздо древнее ее семейства, и большую часть жизни он провел, играя в поло – когда не бегал и не плавал, – хотя производил впечатление старого наркомана, человека поникшего и угасшего.

Не физически, нет; в свои пятьдесят он был выше шести футов ростом, с талией в тридцать два дюйма, мощный и крепкий, как его предки. Однако мозоли он натер клюшками для поло и гантелями; ни одной косточки в жизни он не сломал и волочился за юбками напропалую. Но потом словно повернули выключатель, и он решил остепениться. Тед был умен, хотя она и не сразу это поняла. Он был к ней гораздо внимательнее, чем первый муж, и постепенно она осознала, что Хэнк, как бы хорош ни был, жил в основном для себя. А Тед, напротив, вселил надежду, что она вовсе не полностью познала жизнь и людей, что все может быть совершенно иначе. И это оказалось приятно. Теду было важно, как она выглядит, он замечал новую прическу и новое платье, различал ее настроения, понимал, когда ее можно отговорить от чего-то, а когда не стоит и начинать.

Он не лебезил и не подстраивался, просто был внимателен. И все равно оставался великовозрастным плейбоем, которому нужно общество; он устал флиртовать с каждой стюардессой и официанткой, которая строит глазки. Решил, что постарел и хочет семейного уюта.

Мальчикам он понравился. Они не принимали его всерьез, но он был с ними добр, заполнив лакуну, которую она сама не могла занять, – ездил с ними верхом, стрелял по тарелочкам; он был слишком ленив, чтобы охотиться на оленей, а вот куропатки всех устраивали. Мальчики, похоже, ничему от него не научились; ни скакать, ни стрелять они лучше не стали, но Тед от них ничего и не требовал. Вечерами она обычно заставала всю компанию у телевизора: Тед – с бутылкой вина, мальчишки – с попкорном, «Мстители» или «Бонанца»; они особо не разговаривали, но были довольны, как свора собак зимой у камина.

Сьюзан начала проводить летние каникулы в Мэне, вместе с детьми Джонаса, – три месяца благословенной тишины и покоя. После второго лета она попросила, чтобы ее перевели в «Гаррисон Форест», где учились девочки Джонаса. Мысль о том, что дочь на долгих восемь месяцев исчезнет из ее жизни, не казалась такой уж привлекательной, но все же это лучше, чем терпеть ее выходки здесь. К тому времени Сьюзан стала не просто невыносима, она превратилась в настоящего диверсанта. Рылась в материнских вещах; врывалась в родительскую спальню, выбирая момент, когда они с Тедом были совершенно к этому не готовы; выходила в кухню якобы перекусить поздно вечером в одной футболке, без трусов.

– Эта девочка – сущее наказание, – заметил как-то Тед.

– Ей повезет, если к следующему дню рождения не забеременеет, – вздохнула Джинни.

– Думаю, это тебе повезет.

Он был прав. Но в тот момент ей так не казалось.

Своих детей у Теда не было. Она могла бы родить от него, когда еще позволял возраст, но оба не желали ввязываться в проблемы. Теду хотелось иметь семью, но без хлопот по ее созданию; его устраивала женщина, у которой есть собственные деньги, которая воспринимает его как часть своей жизни, ничего при этом не требуя. Джинни не задумывалась об этом, но на самом деле была с ним счастлива и спокойна как никогда в жизни. Ее, конечно, тянуло к людям, подобным Хэнку, с внутренним огнем. Но этот внутренний огонь – сколько бы они ни уверяли вас в своей преданности, как бы искренне ни любили вас, семью, свою страну, – этот огонь пылает исключительно для них самих.

Пятьдесят один

Дневники Питера Маккаллоу

6 августа 1917 года

Позвонила Салли сообщить, что приезжает.

– За свою маленькую pelado[131] можешь не переживать, – заявила она. – Я вам не помешаю.

На миг показалось, что мир рухнул. Собравшись с силами, я ответил:

– Тебе нечего здесь делать.

– Да, просто это мой дом. Я желаю приехать в свой собственный дом. Да, я слышу всеобщее ликование.

– Я не хочу, чтобы ты приезжала. – Впрочем, я понимал, что возражать бесполезно.

– Знаешь, выбрось из головы эти глупости. Потому что я возвращаюсь.

Отец сидел на террасе с бурильщиком и еще какими-то людьми.

– Я только что говорил с Салли, – начал я.

Он покосился в мою сторону.

– Если что-то случится, я обнародую некоторые факты.

– Ладно, парни, увидимся вечером, – кивнул он рабочим, те сразу поднялись и удалились.