Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим - Страница 18

Купеческий богатей рассмеялся. Поиграл бородой, потом сказал:

— Правду говоришь, шейх наш. Я никого круче их не видал в составлении всяких посланий да заклинаний, чтобы дождь отвратить. Люди на Севере все жалуются на действия их дьявольских амулетов — вот уже два года подряд вся Хамада от засухи стонет.

Вождь повернулся к Анаю:

— Ты про волшебство, чтобы гиблый наш ветер утихомирить, у людей Аира спрашивай. Все чары Сахары родом оттуда.

Анай улыбнулся, прежде чем ответить на шутку:

— Чары наши в силах повязать самого зловредного джинна, только Гиблый — ифрит[107] незаурядный, грозится нас одолеть.

Единственный, кому вздумалось вступиться за Гиблого, был имам, заявивший вдруг с важным видом:

— Гиблый тоже вправе свое взять. Никто не отрицает, у него свои интересы имеются. Неспроста ветер дует.

Подошел один из чернокожих слуг с медным подносом, уставленным стаканчиками зеленого чая, увенчанными аппетитными колечками пены… Он обошел всех по кругу, и имам, пригубив пену и сделав глоток, продолжал свое:

— Землю от болезней ветер очищает и опыляет пальмы в оазисах и растения всякие на Хамаде.

Вождь зажал стаканчик чая в руке, а второй рукой стянул с губ покрывало лисама, приготовившись сделать глоток, и произнес:

— У твоего ветра одна злая черта все добрые перекрывает.

Он замолк, привлекая внимание сидящих вокруг, и сделав свой глоток, закончил:

— Засыпает он источники вод и колодцы хоронит!

Однако имам не сдавался:

— Говорят также, он откапывает погребенное.

— Он это и вправду делает, — сурово произнес вождь, не прекращая натиска, — да только раз в тысячу лет. Когда поколения людей сгинут. Вот так оно и было в прошлом с нашим колодцем.

Молчание воцарилось надолго. Его нарушали лишь жужжание мух да доносившийся издалека шум рынка.

— Если мы не найдем средства для защиты колодца, — заговорил вновь шейх, — то я не поручусь за дальнейшее существование Вау на этой земле.

Он рассмеялся:

— А может, это силы тайные, с того света, намеренно на гиблый такую задачу возложили — вернуть назад свой таинственный город?..

Анай, с трудом скрывая беспокойство, сказал:

— А что вождь думает — как нам город наш от исчезновения уберечь?

— У меня ответ готов. Давайте кончать отпаивать всех верблюдов из колодца. И караван надо направить в долину аль-Аджаль[108], чтобы люди там помогли равнине и возместили здешнюю нехватку воды. А еще надлежит им также послать людей в помощь — укрепления вокруг колодца возводить, да сравнять эти холмы песчаные, барханы, вместо того, чтобы дать им расти все больше, а со строительством медлить.

Анай допил до конца свой стаканчик и объявил:

— Я не вижу в словах шейха ничего невозможного. Все предупредительные меры будут тотчас же приняты.

Вождь поднял взгляд в небо, словно прочитывая послание ветра, а потом произнес в загадочной манере:

— Раб божий предполагает, а Аллах вершит. Гиблый временами — посланец, а в иную пору — чистое проклятье!

Поднимаясь на ноги, он сказал:

— Гадалка в этом году отказалась раскрыть нам его тайну. Надо вам попробовать жертвы принести.

6

Пыльная туча опала — ветер надумал перевести дух.

Вся компания разделилась, рынок рассеялся, и Анай пошел проводить вождя. К северу от подножия горы они пересекли целую цепочку песчаных волн, надвигавшихся на колодец. Вокруг толпились караваны в полном обличье, женщины и дети. Все боролись с ветром и страстно пытались отвоевать свою долю воды. На вершине холма мужчины трудились над уничтожением песчаной гряды. Наполняли песком огромные меха, маленькие корзины из пальмовых веток и обыкновенные мешки и скрывались один за другим внизу, на другой стороне холма.

Вождь наблюдал за их работой: буря не прекратилась, и он не знал, то ли это люди вызвали вихри, подняв тучу пыли, то ли сам гиблый принялся их всех дразнить, возобновив в очередной раз свой натиск.

Он налетал безумными шквалами и развязывал узлы на чалмах, раздувал полы широких одежд, надувал их воздухом, словно бурдюки, полные воды, чтобы облегчить себе задачу — вырывать и похищать свои жертвы, выпуская их прочь, на чистое пространство.

Вождь, набычив голову, сопротивлялся таким порывам. Анай тоже.

Громким голосом, чтобы перекричать вой ветра, вождь сказал:

— Я с тобой уединился, чтоб о нашей задумке потолковать.

Он прихватил чалму на голове обеими руками и продолжал все так же громко:

— Фатиху прочитаем, как только ветер этот гиблый позволит. Ты видишь, в этом году в его упорстве какая-то тайна есть, а?

Налетела еще одна волна — их обоих кинуло вперед. Полы одежд на мужчинах захлопали и залопотали, пока они, противясь напору, согнули спины.

— А что, если ветер не успокоится? — прокричал Анай. — Ты же знаешь, гиблый — что рок для Сахары!

— Верно. Но в этом его упорстве в нынешнем году есть загадка. В Сахаре одна природа предписывает людям, что делать, а не наоборот. Уха у нас отвечает за безопасность колодца с самого первого дня.

Он подождал, пока не стих очередной шквал, затем продолжил:

— Я у него сегодня в глазах такую печаль заметил, какой давно не видал — с тех дней тоскливых в пору правления шейха из братства. Такого у него во взгляде не было, даже когда его отец погиб в походах. Это — печаль отчаяния.

— Ну, я попытаюсь что-нибудь сделать в помощь. Правда, некоторые говорят, что он сам из сподвижников был и вместе с шейхом братства участвовал в войне за реку.

— Ну, кто ж из молодых не принимал участия в набегах шейха братства на реку? А что, сам Фарук Омар не был, что ли, самым жестоким вождем язычников, пока не внушил ему Аллах веру ислама?..

— Я не вижу причины, чтобы ждать чего-то. Гиблый — рок Сахары испокон веков.

— Они наша судьба. Сама Сахара нам жизненный путь указывает. А если гиблый нам отсрочку не дает — стало быть, в том воля Сахары.

Он учащенно задышал, превозмогая ветер, затем произнес:

— Говорят, что эмира готовит свое обещание — Праздник[109] устроить. Вся молодежь обещанного Вау ждет. Большинство парней отказалось выезжать на смотр верблюдов в пустыню, ждать предпочитают. Так когда этот срок-то?

— Скоро. Не долго и ждать. Не позволим мы, чтобы гиблый своими кознями такой день испортил.

Рот вождя забило пылью, и он замолчал.

7

На равнине объявился новый посланец.

Прибыл он с наступлением сумерек. За собой тащил тощую верблюдицу. Ветер раздувал его широкий голубой джильбаб[110], словно пытаясь оторвать его этаким нехитрым способом от земли и унести его в небесные просторы. Путешественник вцепился в уздечку и звал за собой бедную верблюдицу. Сам он был худой, обгоревший, с кожей, изъеденной оспой, изрывшей ему и лицо, и руки.

Направился он к подножию населенного духами Идинана. Верблюдицу стреножил на равнине, а сам поднялся повыше — занять горную пещеру, чем возбудил у народа немалое любопытство. Вождь послал к нему человека предупредить этого поселенца о джиннах, но тот над ним посмеялся и сказал, что, мол, принадлежит к числу тех, что сокровища ищут. Заметив изумление в глазах племенного посланца, незнакомец потребовал от него, чтобы тот известил шейха, что собратья по отысканию золота и народ духов происходят родом из одного корня. Да еще заявил нагло, будто они все одну грудь сосали — у одной и той же ифритки, и сопроводил это свое откровение раскатистым хохотом.

Несмотря на то, что равнина, в принципе, привыкла к появлению всякого рода посланцев, путешественников и странников, возникавших почти ежедневно, тем не менее неустрашимость данного гостя произвела на народ впечатление. Изумило людей прежде всего то, что нашелся в Сахаре несведущий в историях джиннов человек, не знающий об их давнем выборе и извечном проживании на Идинане. Да и в последующие дни они видели, как он спускается по склону, исследует расщелины и пещеры, роется в старых могилах в порыве соучаствовать в делах с джиннами и разделить с ними сокровища.