Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920 - Аринштейн Леонид Матвеевич - Страница 37

Войдя в кабинет, я только хотел начать с титула, как Скоропадский не дал мне даже рта открыть, протянул руку и сказал: «Садись и рассказывай, я получил сведение, что ты едешь, и очень рад тебя видеть». Я был радостно удивлен и даже опешен таким дружеским приемом! Мне почему-то казалось, что встречу строго официальный прием – как у владетельного принца, а оказалось, что был принят, как в былое время.

Скоропадский имел совсем бодрый вид, почти не изменился за два года, которые я его не видел. Одет был в белую черкеску без погон, на груди висел белый орден Св. Георгия на георгиевской ленточке. Видимо, было решено, что модернизированный запорожский зипун лучше всего подойдет под черкеску.

Оправившись от приема, я уже без всякого титула поблагодарил за память о былом, передал привет от Краснова.

– Знаешь что, – сказал Скоропадский вставая, – нам немало о чем придется переговорить, мне также хочется узнать, что делается на Дону, и о Краснове, которого хорошо знаю, но сейчас я с утра сижу, да и мой приезжий ком патриот заговорил меня, поэтому не откажи мне в удовольствии сопутствовать в прогулке по саду; разомнем ноги, по дышим воздухом и поговорим.

Я с большим удовольствием согласился, и мы двинулись.

Подходя к двери, я увидел на стене приколотую большую карту, расцвеченную красками. Присмотревшись к ней, вижу, что она изображает юг России с прилагающимися к нему соседями.

– Украинская Держава, – пояснил мне Скоропадский, – как видишь, не малое государство.

Карта была прекрасно выполнена. Рассматривая ее границы, которые были оттенены полосой яркой краски, я вижу: западная граница идет, как былая наша с Австрией, а не востоке в Украинскую державу включены – Донецкий угольный бассейн и далее Таганрогский округ, город Ростов и вся Кубанская область и порт Новороссийск.

Взглянул на Скоропадского, который с видимой гордостью смотрел на меня – какое впечатление производит на меня карта с обширными владениями его гетманства!

Приехав сюда с дипломатической миссией, мне следовало похвалить издание карты, но не удержался:

– А не далеко ли авторы карты заехали в чужие края? – показав рукой на юго-восток.

– Нисколько, ведь Кубань – это прежние запорожцы, и все говорят по-украински.

Так как в мою задачу входило отстоять Таганрогский округ от притязаний на него, мне не хотелось затевать теперь спора, но меня взяла бесцеремонность отношения к чужим территориям, и я горячо возразил:

– Тебя, я вижу, дорогой Павел Петрович, неправильно информировали, с каких это пор города Таганрог и Ростов с их округами, где имеются казачьи станицы, стали Украйной? А далее Азов, доблестно отстаиваемый казаками от турок. По-видимому, все это включение сделано, чтобы соединиться с кучкой переселившихся на Кубань запорожцев, твоих предков, они действительно говорят по-украински, но их лишь часть. При таком широком размахе, может статься, что Украйна найдет нужным претендовать на Волгу, Урал и Сибирь, чтобы соединиться с рядом поселений на р. Амуре переселенцев из бывшей Малороссии и сохранивших на новом месте свой язык.

Мне хотелось указать, что скорее Украйна могла претендовать на Галицию, но воздержался: составители карты поцеремонились присоединить эту действительно старую украинскую область, боясь раздражить австрийцев, которые теперь с Германией были хозяевами Украины. Но и без этого моя длинная тирада, произнесенная с жаром, немало опешила гетмана, и он лишь возразил:

– Ну, и твой аргумент с Волгой и Сибирью тоже не с малым размахом!

Я рассмеялся: «Не стоит нам ссориться и спорить о раз-махах. В мои намерения не входит портить твое настроение перед прогулкой. Лучше предоставим решать такой вопрос ученым историкам вашего университета, пусть для этого они составят историческую справку, и все будет ясно».

Скоропадскому мое предложение, видимо, было по душе, и он ухватился за это:

– Вполне согласен с тобою, конечно, нужно сперва исторически разобраться в этом. А теперь пойдем гулять.

Мы прошли через залу в сад, находившийся по другую сторону дома от улицы. Стоявший в нескольких шагах немецкий часовой с ружьем отдал честь. Посмотрев на Скоропадского, я заметил, что это было ему неприятно, и, не удержавшись, сказал:

– Тебя, я вижу, охраняют!

– Да я просто узник, – с оттенком грусти ответил он. – Не думай, что мое положение легкое. Избран я был «хлiборобами», т. е. хозяйственными крестьянами-собственниками, но, увы, нельзя скрыть, что это было и желание немцев, которые предпочли гетманские порядки социалистическим экспериментам петлюровцев и иже с ними. Но рука германцев тяжело лежит на нас, и с этим приходится считаться. Большевики дали им победу над Россией, и они господствуют над нами; выход из борьбы России облегчает их положение на западе. Я полагаю, что война окончится победой немцев.

– А у меня такой уверенности нет, – перебил я. – В войну вступили американцы, с их огромной индустрией.

– Это так, но американцам нужно время, чтобы перебросить через океан людей, оружие, снаряжение и пр., да и обучить для борьбы с германской армией, обладающей такими высокими качествами.

– В этом ты отчасти только прав, нужно учесть и их усталость, тяжелые потери, голодовку населения.

– Вот как раз голодовки, – ухватился Скоропадский, – и понудили их на нашу оккупацию. Я с правительством беспокоимся и очень заняты вопросом об урегулировании требуемых немцами поставок и, поскольку возможно, урезываем их желания в получении зерна и жиров. Правда, они за всё платят. Но деньги теперь имеют меньшую ценность, чем хлеб. Наше положение очень трудное, кроме поставок, требуемых через правительство, хитрые немцы, недаром обезьяну выдумали, организовали отправку к себе на родину еще почтовыми посылками: немецкий солдат имеет право отправлять своим родным и знакомым еженедельно посылку в три кило; понятно, каждый из них все свои деньги готов отдать, чтобы накормить своих. Платят за все немецкими марками, кои население принимает, увы, охотнее наших денежных знаков. Они установили курс: наш карбованец – пол немецкой марки. Наши финансисты уверяют, что курс для нас неплохой.

Некоторое время мы шагали молча. Посматривая на Скоропадского, я подумал: «Тяжела шапка Мономаха!». Тщеславие, которое у него было и раньше, вылилось в стремление к карьеризму, легко дававшемуся при его больших связях, но вот волна событий выдвинула его на пост суверенного владыки, что безусловно льстило ему и удовлетворяло самолюбие! Но что происходит в его душе? Ведь не может он не отдавать себе отчета в неустойчивости положения в грозные переживаемые времена? И я задал ему вопрос: как, полагает он, сложатся отношения его Украйны с Россией?

Он не сразу мне ответил, лишь пройдя с десяток шагов, сказал:

– Трудно мне, в нескольких словах, ответить о своем личном мнении. Во всяком случае – я не «расчленитель». Не скрою от тебя, что в нашем правительстве идет не высказываемая громко борьба, но все делают вид, что Украйна, волей судьбы, стала отдельным государственным образованием – «Украинская Держава», но это одна видимость. Большинство членов правительства в сердцах смотрят, что мы переживаем временную эпоху, что Украйна, на каких-то условиях, вольется в Россию, но сейчас кривят душой, делая вид сторонников самостийной политики в угоду меньшинству членов правительства, действительно искренних сторонников Украйны как отдельного государства. При таком положении я стараюсь найти средний выход, для примирения, но, понятно, теперь, да еще при немцах, это не легко. Само время укажет выход.

Помолчав, он продолжал:

– Сюда в Киев стеклись и стекаются немало убегающих от большевиков русских людей, никого мы не преследуем и даем приют. Среди прибывших немало знакомых и друзей. Многие, осуждая меня, просто не приходят ко мне, но многие приходят и как будто понимают мое положение, другие – чтобы получить помощь или выхлопотать себе тепленькое местечко, третьи – наружно льстиво, а в душе у них сидит мысль: как ты, русский генерал, обласканный Государем, коему присягал, а теперь для удовлетворения своего тщеславия идешь на расчленение России! Разве неверно говорю? Да ты, вероятно, это и слышал. Но хотелось спросить моих хулителей: а что же случилось, не по моей вине, в создавшейся трагедии для России, что ухудшило ее положение от моего согласия принять по избранию Гетманскую Булаву? Некоторые, не стесняясь, мне пишут – «продался немцам!» Приняв гетманство, дал многим укрыться, отдал распоряжение не чинить препятствий переходящим к нам, а сделали бы это петлюровцы? Думаю, что нет. Хулители приехали – едят, пьют, спекулируют, устраивают свои дела, под охраной того же немецкого сапога, за который мечут на меня громы и молнии… А своим пребыванием здесь – не продались ли тоже немцам? Я не согласен с руководством Добровольческой Армии, в тяжелое время для России, когда все мы должны объединиться, а они заняли отрицательную позицию не только против немцев, что еще можно понять, хотя противодействовать не можем, но и против меня. Но я уважаю их за жертвенность, которая горит у них в борьбе за Россию. Они ведут тяжелую борьбу, как совесть им велит, но почему же здешние хулители, обливая меня грязью, предпочитают оставаться тут, а не едут на борьбу туда?