Николай Крючков. Русский характер - Евграфов Константин Васильевич - Страница 7

И с такой злостью и ненавистью занес над бедной Кларой кулак, что она непроизвольно развернулась и хорошенько влепила ему!

– Ну молодец! – рассмеялся Крючков, потирая щеку. – Но, честно говоря, совсем не ожидал, что у тебя такая тяжелая рука.

Обошлось без травм, зато сцена получилась великолепная.

Это было в Сухуми. Два артиста, Николай Крючков и Лев Поляков, приехали накануне поздно и на другой день после завтрака решили ознакомиться с городом. Они вышли из гостиницы и сразу же попали в водоворот разноязычной толпы. Набережная в Сухуми – это местный Бродвей. Жизнь здесь кипит круглосуточно. Абхазы, дагестанцы, русские, молдаване, украинцы о чем-то договариваются, обнимаются, целуются – и все довольны.

И тут актеры услышали истошный женский крик. Как истинный рыцарь, Николай Афанасьевич бросился на помощь. Оказалось, у лоточницы цыганка вырвала из рук деньги и убежала. Уже недалеко – в нескольких шагах от места происшествия – она смешалась с группой своих соплеменниц, но лоточница сразу узнала ее.

– Вон она!

– Пойдем! – коротко приказал Крючков.

Они подошли к цыганкам. Николай Афанасьевич остановился, поманил воровку пальцем, и когда она подошла, вытянул руку ладонью вверх.

– Сейчас ты, – сказал, – положишь на эту ладонь деньги, которые взяла у этой женщины. И быстро.

И только теперь Крючкова узнали по голосу.

– Чавэлы, это же Крючков!

– Коля Крючков!

– Долго мне еще ждать? – не опуская руки спросил Николай Афанасьевич.

И тут все цыганки разом загалдели и набросились на свою подружку с руганью. Той ничего не оставалось, как положить на протянутую ладонь деньги.

– Больше такого не делай, – по-отечески укорил ее Крючков, отдал деньги лоточнице и собрался уходить, но цыганки окружили его кольцом и не хотели отпускать.

– Николай, ты прости ее – она еще молодая, глупая. Ну что ты хочешь, только скажи – все для тебя сделаем.

– Ну если так, тогда спойте что-нибудь, – попросил Николай Афанасьевич.

– Чавэлы, «Величальную»!

Откуда-то появился поднос с рюмкой, зазвенела гитара и грянул хор:

Ну и как положено:

Пришлось Николаю Афанасьевичу уважить таборное племя. Проходя мимо лоточницы, спросил:

– Тебе цыганка все отдала?

Лоточница смутилась.

– Даже больше – по-моему, она и свои отдала.

– Лучше возврати, – наказал Николай Афанасьевич и с чувством исполненного долга зашагал с приятелем дальше: знакомиться с городом.

После того как Крючков сыграл в фильме «Горожане» роль таксиста Бати, для всех таксистов страны он стал своим, родным человеком. Они делились с ним самым сокровенным, доверяя ему свои сердечные тайны. И никогда не брали с него плату за проезд, чем ставили его в неловкое положение.

Как-то Николай Афанасьевич остановил машину с шашечками, за рулем которой сидел молодой симпатичный водитель. Конечно же, он сразу узнал артиста и, посадив его рядом с собой, улыбнулся.

– Куда поедем, Батя?

– Недалеко.

Крючков назвал адрес. Поехали.

– Это хорошо, что я вас встретил, – после длительного молчания начал водитель и представился: – Володькой меня зовут.

– Ну и что, Володя, есть проблемы? – спросил Крючков.

– Есть одна… Не знаю, как и сказать.

– С начальством, что ли, конфликт?

– С начальством лады. С невестой закавыка.

– А что такое?

– Регистрироваться не хочет! – Володька от досады даже пристукнул ладонью по баранке. – Год уже живем вместе, а в загс – ни в какую! Давай, говорит, поживем так, узнаем друг друга получше, а там видно будет. А чего видно-то? Будто и так не видать… Прихожу каждый раз со смены, и если ее нет – сразу к столу, ищу записку: мол, так и так, прости, не сошлись характерами, ушла к мамане… Это еще ничего. А то: ушла к Борьке или к Ваньке.

– А что, – поинтересовался Крючков, – есть у нее на примете и Борька с Ванькой?

– Я к примеру, – смутился Володька. – А был бы штамп в паспорте – совсем другое дело.

– И была бы она вроде клейменой овцы? Так, что ли? Вот здесь притормози, – Крючков положил рядом с собой на сиденье пятерку, – я приехал. – И, выходя из машины, обернулся: – Запомни, Володенька: волк и меченых овец крадет… если баран безрогий. – Вздохнул и вышел из машины.

Через несколько дней произошла новая встреча. Как-то Николай Афанасьевич вышел из своего подъезда, и его окликнули:

– Батя, куда поедем?

Это был Володька. Он подошел к Крючкову и сунул ему в нагрудный карман пятерку.

– Это вы зря тогда оставили, – сказал. – Если б ребята узнали, что я с вас деньги взял, они б меня отвалтузили. А насчет барана безрогого помните? Так теперь я рогатый.

– А-а, дошло? – обрадовался Николай Афанасьевич.

– Не-е, вы меня не так поняли: это она сама мне рога наставила. – Володька помолчал и смущенно пожал плечами. – Только зачем они мне теперь? Она ведь, стерва, все равно ушла… Поехали?

– Поехали, брат, – кивнул Крючков и добавил: – Только ведь и мой совет тебе был безрогий. Не обиделся?

– Об чем речь, Батя! – Володька открыл переднюю дверцу и пригласил: – Прошу.

В Одессе снимали фильм, в котором должен был участвовать Крючков. Но Николая Афанасьевича задержали в Москве, он приехал только на третьи сутки и сразу же приступил к работе. После съемок на площадку не пришел, а будто вкатился почти круглый толстячок средних лет, в светлой клетчатой тройке, с котелком на голове и золотозубой улыбкой от уха до уха. Не хватало только тросточки для завершения портрета опереточного героя. Он помахал всем пухленькой ладошкой, обнялся с оператором, и Николай Афанасьевич понял, что этот одессит со всеми уже знаком.

Между тем оператор подвел аборигена к Крючкову и представил:

– Знакомьтесь, Николай Афанасьевич, – знаменитый одесский поэт Борис Яковлевич Кац. Местная, так сказать, достопримечательность. Советую воспользоваться его услугами.

– Да что вы все объясняете Николаю Афанасьевичу! – прервал его одессит. – Он без вас знает, кто такой Боря Кац. И у нас наверняка уйма общих знакомых: композитор Сигизмунд Кац – мой дядя, поэт Коля Доризо – мой лучший друг, дядя Миша Зощенко качал меня на своей ноге, когда я был еще маленький…

– А дядя Саша Пушкин? – серьезно спросил Крючков. – Он ведь тоже был здесь у вас.

– О! – обрадовался поэт. – Хорошо, что напомнили! Александру Сергеевичу мой предок пошил отличный сюртук, который потом испоганил великосветский шкода сволочь Дантес. Потом этот сюртук Пушкин завещал Далю, который назвал его «выползиной» – это когда змея меняет кожу. Ну об этом вы уже знаете без меня… – Во время монолога Кац неотрывно смотрел Крючкову в рот и, наконец, не выдержав, спросил: – Николай Афанасьевич, а кто вам сочинил такой шикарный протез?

Крючков изобразил голливудскую улыбку и провел по зубам ногтем.

– Это сочинил мне тоже Кац, только московский.

– Я так и знал! – хлопнул в ладошки поэт. – Это мой шурин Сеня. Вы только открыли рот, таки я сразу понял – это Сеня! Ну кто еще мог сочинить такой шикарный протез! И нигде не жмет, верно?

– Нигде, – подтвердил Крючков, – ни в плечах, ни под мышками. В самую пору.

Кац оценил шутку и рассмеялся.

– Дорогой вы наш Николай Афанасьевич, – сказал он, – я хочу познакомить вас с нашим легендарным городом. Уверяю вас, вы в него впишитесь как свой. Вот так, в гриме, и пойдем, чтобы вас не узнали: две знаменитости сразу – это даже для Одессы слишком.

Крючков не стал возражать, и они пошли: экстравагантный поэт и артист с приклеенными усами, в морском кителе и в надвинутой на лоб капитанской фуражке с крабом. На Крючкова никто не обращал внимания, зато каждый второй или третий кланялся Кацу, или пожимал ему руку, или похлопывал по плечу. Иногда ограничивались короткими репликами: