Внимание: «Молния!» - Кондратенко Виктор Андреевич - Страница 17

Но путь к Днепру был не прост. Горячие дни сменялись бессонными ночами. Короткий привал и снова поход. Триста километров огня, дыма, пыли и зноя с двумя месяцами почти беспрерывных боев остались за спиной солдата. Он быстро шел по родной земле, чтобы не позволить фашистским подрывным командам и отрядам факельщиков превратить ее в сплошные зоны пустыни. Перед его отвагой один за другим падали вражеские оборонительные валы. Гитлеровцы не смогли создать прочной обороны на подступах к Днепру. И сейчас Ватутин видел, как лихо шагал солдат, как реяла на ветру его плащ-палатка. С какой важностью, сидя на козлах, подкручивал усы ездовой. С какой гордостью раскуривал цигарку. Как весело покрикивал на вороных. И вечное «но-о!» звучало сейчас на степной дороге без надрыва, словно победный клич.

Конники в бурках пролетали как черные орлы. Танкисты, качаясь в люках, из-под ладони всматривались вдаль.

Скоро Днепр. Вперед, марш!

Все шагало, катилось, гремело, сигналило...

Но этот дорожный гром отзывался в душе Ватутина тревогой. Быстрый темп наступления отрывал войска от баз. Горючее было на исходе. Его совсем немного оставалось в танковых баках, подвозка снарядов замедлилась. Артиллерийские части с каждым броском вперед растягивались и отставали. Тяжелые понтонные парки при форсировании рек понесли потери, буксирные катера требовали ремонта. Из-за частых налетов «юнкерсов» вся эта сложная техника могла передвигаться только ночью, да и тогда над степными дорогами висели осветительные фонари и, подобно горному обвалу, гремела бомбежка. Рассчитывать на помощь железных дорог он тоже не мог. Мосты взорваны, и от рельсов остались одни куски. «Но надо не ждать подхода тяжелых парков, стремительно форсировать Днепр на самодельных плотах и рыбачьих лодках. Спустить на воду все, что может плавать, зацепиться за правый берег и сразу налаживать паромные переправы, строить мосты. Быстро подтягивать артиллерию, подвозить боеприпасы и горючее». Битва за Днепр занимала в пути все его мысли.

После пятичасовой езды открылись грозные днепровские кручи. Вершины островерхих курганов и крылья ветряков освещало заходящее солнце.

За Днепром гремел, охваченный пламенем, маленький хутор Монастырек. На склонах холмов сверкало выстрелами большое село Григоровка. В реке отражались пожары.

На опушке дубового леса был оборудован временный наблюдательный пункт командующего Третьей танковой армией. Рыбалко доложил Ватутину, что бой идет не только на северо-восточной окраине Григоровки, штурмовые группы овладели за Днепром Зарубинцами, потом Луковицами, и сейчас мотострелковый батальон улучшил свои позиции вблизи села Подсенного. Он особо отметил храбрость местных партизан и похвалил их за оказанную помощь. Все заранее затопленные ими и замаскированные в камышовых зарослях рыбачьи лодки пригодились первым десантникам.

Маленькие пятачки плацдармов, захваченные за Днепром, быстро росли. Они сливались в один большой Букринский плацдарм. Он требовал бесперебойного снабжения боеприпасами, горючим, танками и артиллерией.

Маскируясь на низком берегу в кустарнике, Ватутин навел бинокль на огненные холмы.

— Мы продвигаемся к Григоровке. Я одобряю вашу решительность, Павел Семенович. Нельзя терять время... Иначе Манштейн превратит эти горы в новый Верден. Не медлить, переправляться с помощью любых средств. Фронтовые инженерные части подойдут к Днепру только через два дня. — Он с горечью в душе опустил бинокль, понимая, что борьба за Днепр на холмах и в оврагах теперь выльется в самую ожесточенную битву.

Рыбалко, сверив карту с местностью, собрал ее в гармошку и озабоченно глянул на Днепр:

— Паром сработан на скорую руку, но попробую перебросить первые машины. Когда рокочет танковый мотор, пехоте веселей.

— На Большой Букрин нацелены главные силы. Здесь, как вы знаете, ключ к обходному маневру и освобождению Киева. У нас будет в излучине шесть паромных переправ и понтонный мост. Но этого мало. Они смогут работать только ночью. Надо на правый берег проложить более надежную дорогу жизни. Я уже прикинул: мост длиной в три четверти километра... Каждая свая будет под жерлами орудий, а строить надо. — За Днепром на холмах потрескивают и сверкают автоматные очереди, а на низком лесном берегу раздается стук топоров и пение поперечных пил. Шумно падают срезанные под корень высокие деревья. Прислушиваясь к этому звуку, Ватутин окидывает взглядом лес.

Под охваченными осенней желтизной дубами танкисты маскируют КВ. Рядом стоит замаскированная пушка. Старший сержант Козачук только что положил на башню тяжелую ветку и со лба смахивает ладонью пот. Усатый солдат-артиллерист сидит на лафете и относится ко всему скептически, любит задираться, говорить колкости. Кряжистый сапер примостился на старом пне и с аппетитом ест кашу, поскрёбывая в котелке ложкой. Два бородатых крепких деда, отдыхая, курят большие «козьи ножки». Это первые добровольцы-колхозники. Они помогают бойцам чинить лодки, сколачивать плоты, тесать бревна. На траве аккуратно разложены лопаты, веревки, тросы, якоря. Все готово для переправы.

— Смотрите, хлопцы, Ватутин! — восклицает Козачук.

— А хто з них Ватутін? — дымя «козьей ножкой», интересуется дед в затрапезном картузе с потертым кожаным козырьком.

— Вот он бинокль вскинул... Ростом чуть ниже нашего командарма, — отвечает Козачук.

— У простому комбінезоні? — удивляется дед.

— Он! Точно он, — уверяет Козачук.

— А ты что, небось, с командующим знаком? — задиристо произносит усач-артиллерист.

— Знаком, — кивает Козачук.

— Чай пил? Заливай баки! — продолжает задираться усач.

— А чего заливать? — Козачук пожимает плечами. — Правду говорю.

— Знаем мы эту фронтовую быль-пыль, — старается острей поддеть усач.

— А ты — шершень, — Козачук косится на усача-задиру. — Зачем мне людей обманывать? — Поворачивается к дедам-колхозникам. — Мы в селе Чепухине стояли, после Курской битвы пополнялись. Наш экипаж в одной хате жил. Хозяйка такая услужливая. Уже старенькая, а в руках все так и горит. Борщ нам варит, белье стирает и даже словом не обмолвится, что ее сын — Николай Федорович — фронтом командует. — Поворачивается к усачу и кряжистому саперу: — А на третий день такое случилось... Командующий! Вскочили все без сапог, в трусах, в майках. Мы в «козла» резались. Вот положение! Так в струнку и стали. А потом разговор зашел. «Вы, —говорит, — в моем доме остановились. Ну что же, живите, на то и хата».

— Так и сказал тебе? — недоверчиво покачивает головой усач.

— Чистая правда!

— Приглашал остаться? — допытывается с усмешкой усач.

— Приглашал, но кто же останется в доме командующего? — Козачук подносит указательный палец к виску. — Понимать надо.

— А ты представься командующему, тогда поверим. Вот слабо, а? — язвительно замечает усач. — Заливного судачка нам подавал...

Козачук, задетый за живое, застегивает комбинезон, поправляет шлем.

— Кому, мне слабо? А что? Представлюсь!

Все застыли. Следят за Козачуком. Даже кряжистый сапер перестал есть кашу, вскочил с котелком и ложкой в руках.

Ватутин выходит из-за кустов на лесную тропу. Рыбалко задерживается. Он дает какие-то указания офицерам.

Козачук рубит шаг, идет навстречу Ватутину, прикладывает руку к танкистскому шлему:

— Здравствуйте, товарищ командующий! Помните Чепухино? Это я, Козачук. Вы меня жить оставляли в своем доме.

Все переглядываются. Сапер толкает локтем усача:

— Видал — миндал? А ты подначивал...

Ватутин протягивает Козачуку руку.

— Что ж вы тогда не остались?

— Малость растерялся, — признается Козачук.

— А теперь за Днепр надо. Тоже растеряетесь? — пытливо прищуривается Ватутин.

— Я первым переправлюсь. Меня Иваном зовут, товарищ командующий. А Иван все может.

— Это верно. Ивану все под силу. — Ватутин смотрит на приготовленные канаты, тросы, осмоленные рыбачьи челны. — Вижу, вы хорошо поработали.