Внимание: «Молния!» - Кондратенко Виктор Андреевич - Страница 11

— К сожалению, дьяволу наших желаний не подвластна оперативная обстановка, — вставил Шульц-Бюттгер.

— Нет, мы будем отстаивать каждый метр земли. И если даже отойдем с боями, то «белгородский замок» все равно намертво закроет выход Советам в просторы Украины. Мы можем смело поступить так, как я уже говорил. Интуиция меня не обманывает.

— Будем надеяться, господин фельдмаршал. Интуиция всегда помогает нашему фюреру одерживать блистательные победы.

«В этих словах — злая насмешка», — Манштейн хотел тут же сделать резкое замечание, но сдержал себя и спокойно произнес:

— Интуиция полководца — это не мистика, а чутье, основанное на мастерском расчете и строгом анализе обстановки. Послушайте, Бюттгер, я ценю ваши оперативные способности. Но... у вас злой язык. Острые словечки могут быть услышаны в верхах, и вас предадут анафеме. — Манштейн поправил у пояса железный крест. — Итак, господа, на основе нашего разговора подготовьте соответствующие приказы. Я подпишу.

Буссе с Шульц-Бюттгером засели за приказы. Вскоре они были подписаны фельдмаршалом, и начальник оперативного отдела пошел в свое купе. Он запер на ключ дверь и, опустив плотную штору, зажег свечу. Достав из потайного кармана письмо, принялся за его расшифровку.

«Берлин, 14/VII.

Дорогой Бюттгер!

Руководство нашего кружка, ознакомившись с твоим письмом, одобряет предпринятые тобой действия и обращается с настоятельной просьбой: сделать все возможное, чтобы, соблюдая прежнюю осторожность и осмотрительность, снова переговорить с Манштейном. Известная тебе акция, которая должна избавить немецкий народ от тирана, может произойти в любой час. Очень важно, чтобы командующий группой армий поддержал новое правительство или же не противодействовал его распоряжениям. Война проиграна окончательно и бесповоротно. Только мир может спасти немецкий народ от ненужных потоков крови и неоправданных дальнейших страданий. Ты должен понять: одними «руками генералов» мы не сможем изменить существующий режим. В борьбе с тиранией нельзя бояться немецкого народа, нам нужна его помощь. Вот почему с моего согласия член кружка Лебер устанавливает связь с активными силами Сопротивления из рабочего класса и вступает с ними в союз. Это принципиальное решение, и, я надеюсь, ты станешь его сторонником».

Шульц-Бюттгер перечитал последние строчки дважды.

«Боже, что происходит?! Полковник генерального штаба, награжденный рыцарским крестом за Тобрук... Граф Штауффенберг и союз с коммунистами. В это можно поверить, только заглянув в карты провидения. Но верить приходится. Я надеюсь, Клаус, на твой ум и прозорливость». И Шульц-Бюттгер принялся за дальнейшую расшифровку письма.

«Руководство кружка понимает: разговор с Манштейном таит опасность. Не забывай старую пословицу: всякая сеть состоит из дыр. В случае неудачи немедленно действуй так как этого потребует обстановка».

Шульц-Бюттгер сжег расшифрованное письмо. «Страшно.... Не стоим ли мы на краю обрыва? А впрочем, к дьяволу все сомнения. Мы далеко зашли. К прошлому нет возврата... Только нам, фронтовым офицерам, под силу убрать маньяка, погубившего под Сталинградом цвет нашей армии. Сегодня же я вновь попытаюсь переговорить с фельдмаршалом, а там посмотрим... Пустить себе пулю в лоб я всегда успею...» Он потушил свечу и поднял штору.

Над кронами дубов сверкали молнии. Низко пенились грозовые тучи. Матово лоснились мокрые тропинки и уходили в лесную чащу.

«К чему мы все-таки придем, Клаус? Окажется ли верным избранный нами путь, не затеряется ли в каком-нибудь дремучем лесу, подобно этим тропинкам?» Если бы он находился сейчас в Берлине, то непременно пошел бы к гадалке или астрологу, как это уже делал не раз в трудную минуту жизни. Но ни одна гадалка и ни один составитель гороскопа, пожалуй, не смогли бы предсказать дальнейшую судьбу... Пройдет чуть меньше года, и Клаус фон Штауффенберг совершит неудачное покушение на Гитлера, а через день гестаповцы схватят Шульц-Бюттгера, и военный трибунал приговорит его к смертной казни через повешение.

В оперативном отделе, просматривая только что поступающие из дивизий донесения, он старался сосредоточиться и побороть растущее чувство тревоги. В окно стучались дождевые капли и ветки молодого дубка. Он знал: ровно в семь вечера фельдмаршал совершает прогулку. Подполковник все чаще поглядывал в окно. Сменились часовые, прошел усиленный патруль, и, кутаясь в порыжевшее кожаное пальто, на тропинке показался Манштейн.

Начальник оперативного отдела бросился к выходу:

— Господин фельдмаршал, разрешите доложить.

— Пойдемте, Бюттгер, слушаю вас.

— «Великая Германия», согласно приказу, выступила на север по указанному маршруту.

— Я доволен. Теперь следует укрепить фронт на «донецком балконе» и дать надлежащий отпор Советам.

— Да, но... Ватутин снова потеснил нас...

— Что вы скисли, Бюттгер?

— Нашим танкам приходится так нестись, что броня трещит. Становится тяжело.

— Не унывайте. Я вижу вас впервые таким. Кадровый офицер должен знать: на войне нет отчаянных положений, есть отчаявшиеся люди.

Они подошли к оврагу. Манштейн сел на пень у самого обрыва. Внизу в темной зелени шумел ручей.

«Сейчас решусь... Прыгну, как с обрыва», — подумал Шульц-Бюттгер и сказал:

— Битва на Курском выступе окончательно убеждает в том, что армию должен возглавлять не бывший ефрейтор, а настоящий фельдмаршал.

«Это предложение сулит веревку и два столба с перекладиной. Хотя полковник фон Трепов, подложивший в самолет фюрера бомбу, казнен, но его единомышленники существуют, и Бюттгер выполняет их волю. Надо еще раз дать им понять, что в своих расчетах они заблуждаются». И Манштейн сказал:

— Я уже однажды говорил вам и сейчас придерживаюсь той же позиции: его устранение будет означать революцию. Неожиданные события, подобно лавине, начнут сметать все на своем пути. Они приведут к катастрофе на фронте. Русские проникнут в Германию. Это конец войне. А я надеюсь прийти даже в самом худшем для нас положении к ничейному результату.

«Прав Штауффенберг, «руками генералов» Германию не преобразить», — мелькнула у Шульц-Бюттгера мысль, и он столкнул с обрыва куски гнилого дерева.

Возвращаясь в штабной поезд, Манштейн думал: «Если молодые офицеры уберут фюрера, то я надену траурную ленту только ради приличия. — И неожиданно шевельнулась тайная надежда: — Может быть, провидение поставит меня во главе нашей армии?» Осмотревшись, он произнес:

— Я ничего не слышал, Бюттгер. Ни единого слова... Но это в последний раз. — И строго добавил: — Продолжайте с тем же усердием заниматься оперативной обстановкой. Наш долг — любой ценой устоять на поле боя.

3

Маленький домик наполнен жужжащим звуком зуммеров. Не смолкают полевые телефоны. После двадцатидневных боев войска генерала армии Ватутина отбросили гитлеровцев к исходным рубежам, с которых они начали наступать на Курск. Враг, прикрываясь сильными танковыми заслонами, цеплялся за каждую высотку. Но Ватутин не давал ему ни малейшей передышки. Натиск с фронта, удары с флангов! И гвардейцы снова вернулись в свои траншеи, блиндажи и окопы. Это еще больше воодушевило воинов. Бои усилились. Совсем близко лежала многострадальная украинская земля, и велико было желание как можно скорее освободить ее. Но Ватутин приказал прекратить атаки.

Фронт остановился и замер...

Ватутин остановил его согласно директиве Ставки. В течение одной недели он должен незаметно для противника подготовить войска к огромной по своему размаху операции. Подходили танки и артиллерия! На марше находились стрелковые дивизии. Все это требовало самой что ни на есть строжайшей дисциплины и маскировки.

— Если мы хотим добиться внезапного удара, так наденем же на войска шапку-невидимку, — говорил командующий штабным офицерам. И по всем проводам летело властное слово приказа: маскируйся!