Последний из миннезингеров (сборник) - Киров Александр - Страница 7

– Ну что, мужики! Я вас понимаю. Голодно. Денег нету. Выпить всегда охота. А не на что. Давайте я накажу вас морально. Участок видите?

Полуторасотенный коллектив окинул взглядом двухкилометровую площадь пилорамы и дружно закивал.

– В шесть утра начинаем работу. Не умеем беречь – будем учиться… Беречь. Участок обнести колючей проволокой. Поставить металлические ворота. Пять вышек. Провода пустить под напряжение. Если выполните работу за сутки… Или вообще объем работы меня устроит, объявляю коллективное застолье за мой счет. Так что сделать еще барак на сто пятьдесят человек… Нет, два барака! Нет, три барака! Работаем сутки… Нет! Двое! А там хоть запейся! И все забыто! По рукам!

– Так точно! – забывшись, рявкнули в шеренгах.

И не то что всем страшно выпить хотелось, а работы другой в Астафьеве не было. И не предвиделось. А что бывает с людьми безработными, все знали очень хорошо. И судьбы такой себе не хотели…

…Работали трое суток… Без сна, отдыха, еды… Утоляя жажду отвратительной теплой водой. В конце первого адова дня из муравейника рабочих выскочил один, чумазый и сумасшедший, шатаясь, закричал:

– Мужики! Так это мы зону строим! Это мы лагерь строим! Сдурели вы? Ведь это он, гад…

Старшой выстрелил ему в голову. Ряды рабочих сплотились. Все стали работать быстрее и дружнее, забыв про неимоверную усталость.

С этого момента лицемерие колонистов сменилось страшной прямотой. Пристрелили еще двоих слабых и сумасшедших, одного ненадежного и трех подозрительных.

Потом сообразили, что если эдак и дальше пойдет, работать будет некому. Тогда в конце второго дня пригнали всех, кто оставался в деревне, загнали в первый, уже построенный, барак. Двери и окна забили досками. Резко увеличивалось количество людей с автоматами.

– Так, ур-р-роды! Баб и детей ни кормить, ни поить, ни выводить никуда не будем, пока работу не кончите, – весело орал с вышки в мегафон пьяный обдолбанный сумасшедший Мирза, – а через сутки запалим!!!

Мирза кричал одно и то же ритмично, с интервалом в десять минут, уже несколько часов и после каждого выкрика давал поверх рабских голов ломаную, безобразно пьяную автоматную очередь…

…Такую веселую историю поведали трем заключенным мужики по их возвращению «домой».

22

Трое лежали в темноте. Настроение было так себе. Чекушки закончились.

Первая реплика снова раздалась с койки Берроуза:

– Мужики! Простите меня! Я признаться хочу!

– Да в чем?

– Я подельником был, когда доски воровали.

– Ну! А я уже думал, и не было никаких досок. Босса просто переклинило. Клептомания наоборот. Жажда расследования и кары…

– Нобель, гад, подмазал. Уж не знаю, чем он взял меня, как бабу худую. Улыбался все… За руку при всех здоровался… Песни для меня у костра пел… Ну и… В мои смены они доски эти по тихой воде к дороге таскали, а там грузовик какой-то приезжал из города. Да об этом все и знали-то, кроме вас. Только молчали. А во время последнего рейса самоходного шофер пьяный был, ну и разбился. А кто-то из мирзоедов наткнулся на машину. И хана… Простите…

– Ты… это… с Нобелем поосторожнее насчет привлекательности, – осторожно, но с подковыркой посоветовал Фунт.

– В смысле?

– Ну… в прямом.

– Он чего… Это… Сказал кто?

– Нет.

– А откуда знаешь?

– Так видно же.

К беседе подключился Алексеев:

– Ты чего, Фунт, сидел что ли?

– Да не помню я.

– А откуда вещи такие знаешь?

– А чего тут знать, когда видно.

– Вот и поговорили…

– Поговорили.

23

Далее дела на пилораме развивались следующим образом. Старшой по поручению Мирзы разработал «Устав рабочего пилорамы», каковыми считались все находящиеся за колючей проволокой, включая женщин и грудных детей.

Согласно п. 1 Устава, он был действительным до тех пор, пока рабочие, изначально порочные и греховные существа, не сделают следующие две вещи (п. 2): не откроют имена похитителей леса и не вырастят на территории пилорамы количество деревьев, позволяющее возместить ущерб (ворованный лес сгорел вместе с грузовиком, мирзаевы люди поспели лишь к тлеющим головням).

Все это можно было объяснить и проще. Мирзу «клинило». И в своем «клинче» он был уже неудержим.

За выполнением Устава неустанно следили Старшой, Малой и все их люди, число которых доходило уже до двенадцати человек.

Закончив с Уставом, Мирза собрал у себя в кабинете Старшого, Малого и Тугрика на совещание. Оно было коротким.

– Остаешься за меня, – сказал он Тугрику.

– А ты?

Мирза засмеялся. Смеялся он минут десять. А на одиннадцатой, не замолкая, открыл стол, достал пистолет и выстрелил себе в рот.

24

Алексеев на достаточно долгий во времяисчислении пилорамы период выбился из общей струи. До общих работ сторожей не допустили сами же рабочие. И все из-за пайка.

С горя он начал писать книгу, думая назвать ее то ли «История пилорамы», то ли «Летопись пилорамы», то ли «Хроника пилорамы». Так и не выбрав окончательно какое-то одно название, Алексеев начал с главы «Паек». Ах, паек-паек, сколько написано про тебя интеллигентами во всех поколениях и всех поколений… Но что-то заносит автора, и он боится, как бы его настроения не передались персонажу, и удаляется восвояси.

«…А сколько из них просто готовы были глотки друг другу грызть из-за этого пайка. И ведь грызли.

Паек рассчитан на сто пятьдесят порций. Он сносен: вермишель быстрого приготовления три раза в день. „И суп, и мясо, и мука“, по словам еще живого Мирзаева, который успел сделать это нововведение. Плюс емкость из-под лосьона „Троя“ с разведенным спиртом. Крепость этого состава зависит от объема работ, которые нужно выполнить. Тем тяжелее и грязнее работа, тем крепче напиток. Его раздают только после того, как Старшой примет работу.

Сторожей Нобель, выполняющий обязанности „смотрящего“ за порядком, списал на „второй паек“, который дают также женщинам и детям: вермишель быстрого приготовления два раза в день с понедельника по пятницу и один раз в день по субботам и воскресеньям; без спирта.

Внутреннее же распределение пайка происходит следующим образом. Мужики, у которых на пилораму загнали родственников, выменивают у бобылей „бич-пакеты“ на спирт. Бобыли оставляют себе, таким образом, двойную порцию спирта, а семейные несколько упаковок лапши. Бобылей из ста пятидесяти рабочих семьдесят человек, в основном это молодые парни до тридцати и мужики за пятьдесят.

Бывают и сложные ситуации, когда у молодых парней загнаны в барак сестры и матери. В этом случае в семейные обычно уходит отец, если есть такой, а парень смотрит сам, в бобылях остаться или уходить за родителем. Получается по-разному…»

«…Бобыли стали умирать через месяц после введения пайковой системы. Диагноз один (здесь щегольнул знанием медицинской терминологии Старшой): „Доза алкоголя, не совместимая с жизнью“.

Похороны бобыля – единственный повод хоть под охраной вырваться с территории пилорамы, поэтому ближние (те, кто в бараке рядом спал или в одной бригаде работал) находятся в большом количестве. Они и скорбят в похоронной процессии, а потом возвращаются обратно…

…Серьезным испытанием всего бытия пилорамы стала инаугурация ее нового начальника, которым был назначен Тугрик. По словам наиболее компетентных в политологии рабочих, личность последнего не вполне соответствует должности, которую он вот-вот займет. Главный аргумент – слишком малый словарный запас…

…Но тут неожиданно выяснилось, что в лексиконе Тугрика появились новые фразы. И пилорама содрогнулась.

Начался передел, и у рабочих появился веский довод безо всяких кавычек добрым словом вспоминать Мирзу.

Первая неделя правления Тугрика унесла жизни тринадцати бобылей, трупы появились и в женском бараке…»