Последний из миннезингеров (сборник) - Киров Александр - Страница 25

В семье деревянных дел мастеров грянул тяжелый скандал: Витаха застрелился. В семье Сашки не прижилась простая хорошая любящая женщина: не уберег. В семье бывает всякое: такова жизнь…

Ремень

Молодая женщина, смеющаяся, слегка кокетничающая, милая и хорошая!

В твоих остановившихся на миг глазах я вижу, как ты привяжешь мою душу к себе крепким ремнем. Поэтому я смеюсь вместе с тобой, и ничего другого между нами не происходит.

А я снова ловлю миг и смотрю на тебя. Твое отражение из моих глаз возвращается обратно к тебе. Отражение отражения медленно и отрицательно качает головой.

Вот он я – возьми. Я обнажаюсь перед тобой, сбрасывая с себя все условности. Надо такого? Нет?

Нет, мы смеемся. Мы просто хохочем, обсуждая какой-то милый пустяк. Фильм, книжицу в яркой обложке, слащавую песенку.

Все смеются. Но они смеются не так, как мы, они смеются, как люди, заплатившие деньги за возможность смеяться – им все до копеечки высмеять нужно, иначе не заснут.

Если мы будем вместе, ты ведь не поймешь, что именно не так в нашем постоянно меняющемся и одновременно неподвижном бытии. Ты живешь от соблазна к соблазну. Рвешься к пустяку, раздутому похмельем купленного смеха до культа этого пустяка. Понимаешь, что это пустяк. Желая отыграться и уж на этот-то раз точно не ошибиться, летишь к другой мелочи.

Дорогая, этот круг – порочный!

– Какой фильм дурацкий! – говоришь ты, улыбаясь.

– Какая книга пустая! – качаешь ты головой в следующий раз.

– Как это все сложно. Я не понимаю. Глупа! – роняешь ты сейчас, прочитав эти строки.

А я слышу сквозь эти слова: «Ты не для меня».

Все очень просто: одни – для жизни, другие – для души.

Я для души. Ты сама же пристегнула меня к ней ремнем. И сразу захотела жизни. Так души. А потом иди в душ.

Мы смеемся, ты болтаешь ножками, только вот себя в твоих остановившихся глазах я больше не вижу.

Не возвращаться

– А ты помнишь, что было после того спектакля? – поинтересовался первый собеседник у второго бесконечным февральским вечером в каком-то тесном помещении, освещенном лишь тусклой лампочкой, стоя перед единственным темным окном.

– Ага. Я затосковал, – кивнул второй собеседник.

– Почему?

– Ну, я подумал, что мы расстаемся с ней. Она, актриса эта, теперь уйдет из моей жизни навсегда. Опять провинция, бытовуха, заснеженный двор, спертый воздух комнат…

– И про жену ты еще что-то подумал! – поднял первый собеседник указательный палец вверх.

– Да. И женщина, которой я в принципе-то не нужен, рядом. И я предался черной меланхолии. Убирал в шкаф реквизит, среди прочего – мундштук и длинные черные сигареты, которые она, актриса эта, вернее, ее персонаж, курила в спектакле… Убирал и думал… Когда-нибудь, через много лет, я случайно наткнусь на мундштук, сигареты… Буду, например, уходить на пенсию – и наткнусь. И вспомню. И как загрущу! – вспомнил второй собеседник и от прошлого представления о настоящем, а может быть, и тоже уже о прошлом, сокрушенно покачал головой.

– Ты мундштук потом подарил актрисе примерно с такими же словами, – не унимался первый. – Не хотел ранить себя в будущем.

– Подарил. Ей тоже было грустно, но она смеялась. Говорила, что расскажет внукам, если вспомнит все это.

– Ну и что из этого всего получилось? – хлопнул в ладоши первый собеседник.

– Мы с ней довольно долго не встречались, после того как премьеру отпраздновали. Потом выяснилось, что она беременна. Я решился… С женой мы развелись. Актрисе я сделал предложение. Тут оказалось, что я ей нисколечко не нужен. А жене нужен был. Или тоже нет… Короче, я остался один.

– Тебе никто ничего не посоветовал вовремя, – кивнул первый собеседник. – А какой совет ты дал бы сам себе тогда, если бы возможно было сейчас перенестись в прошлое?

Человек налил себе полный стакан водки, чокнулся со своим отражением в окне, выпил залпом привычные двести грамм огненной воды, шумно выдохнул воздух, потом взглянул еще раз на свое отражение и произнес:

– Не возвращаться!

Ласточка

Он называл ее Ласточкой, в то время как остальные считали ее стервой последней и недоумевали, что общего может быть между этим человеком и ею.

– Муж да жена – одна сатана, – задумчиво цедили знатоки, и на его репутацию ложилась длинная-длинная тень.

– Ну что же ты, – пожимала она плечами, – брось меня. Я твой талисман наоборот. Расстанемся – и все у тебя в жизни сразу начнет налаживаться.

Он курил, качал головой и крутил пальцем у виска.

Тем временем Ласточка продолжала дурить.

Она закатила истерику на презентации его новой книги, когда ее, юную жену писателя, не пригласили на сцену.

Она прилюдно целовалась с другим писателем, который приходился ее мужу прямым конкурентом, причем все, кто это лицезрел, сочли поцелуи чуть более чем официальными или дружескими.

Она запустила напрочь их небольшую, но некогда уютную квартиру.

– Чего ты терпишь, идиот? – поинтересовался у писателя один из приятелей. – Нафиг тебе все это?

Он хмурился, курил и крутил пальцем у виска.

Потом они отошли в тень. Про него забыли. Начались совсем тяжкие для него, уже немолодого и привыкшего быть в центре внимания, времена.

Вслед за этим грянуло безденежье.

– Ну что, Лев Николаевич, – процедила Ласточка, когда муж подал ей утром кофе в постель, – когда мы создадим бестселлер «Война и мир – 2»?

– Когда деньги будут, – хмуро ответил он, не в силах оставаться веселым и шутливым даже в разговорах с нею.

– День-ги… – задумчиво протянула она. – Сколько же тебе надо для вдохновения, Нехлюдов-Левин?

– Миллион, – буркнул он, окончательно сугрюмившись, и понес чашки на кухню.

– Мил-ли-он… – пропела она.

А через день пропала.

Его приятели крестились локтем и повторяли крылатую фразу про то, что, мол, неизвестно еще, кому повезло. Лучше, дескать, так, чем если бы он всю жизнь мучился.

Писатель с горя запил. Однако через неделю это занятие ему надоело, и он, отключив все телефоны, заперся в окончательно потерявшей облик жилого помещения квартире, поселился на диване и уставился в телевизор.

А вот его приятели телефоны не отключали. И еще через неделю начали лихорадочно названивать друг другу, спрашивая: «Ты смотришь…» – и далее называли один очень популярный телевизионный канал. Ему так и не дозвонились, но он этот канал тоже смотрел, думая, свихнулся ли или все, что он видит, – правда.

Она живее всех живых красовалась на переднем плане телевизионной картинки, отвечала на вопросы и выигрывала раз за разом.

– На кону сто тысяч рублей, – возвестил слащеватый ведущий. – Внимание, вопрос…

Через минуту она выиграла сто тысяч рублей.

– У-у-у, – выдохнули приятели писателя, – давай заканчивай, сто тысяч хватит на приличную книжицу где-нибудь в Архангельске.

Но она играла двести пятьдесят тысяч.

Следующий вопрос должен был убить ее. В прямом и переносном смысле слова. Ведущий проговаривал каждое слово, словно, будучи сладкоежкой, съедал за эклером эклер.

– Зная, чья вы супруга, думаю, что ответить на этот вопрос вам не составит труда. Так вот: в каком году на сцене лондонского театра «Амбассадор» состоялась премьера спектакля по пьесе Агаты Кристи «Мышеловка»? А) В 1951 году. Б) В 1952 году. В) В 1953 году. Г) В 1954 году…

Знать это было в принципе невозможно. Все возможные подсказки она уже использовала. Оставалось гадать. Она угадала.

– Браво! – истерически закричал ведущий тоненьким голоском и снова предложил ей закончить игру.

– Ну!!! – выдохнули у телевизоров приятели писателя.

Писатель молчал. Он только сел на своем диване и впился глазами в экран. Ему было плевать на деньги. Он понимал, что на кону сейчас гораздо большее.