Чекистские будни - Федичкин Дмитрий Георгиевич - Страница 3

— Как вы смогли перенести такое? — спросил я с содроганием.

— Человек, видно, способен все перенести, — горько усмехнулась она, и по ее бледному, худому лицу струйками потекли слезы…

Да, в этом захолустье люди жили по обычаям глубокой древности со всеми ее чудовищными традициями и законами. Полный неизбывной горечи и боли рассказ русской женщины, очутившейся в чужой стране, среди чужих людей, испытавшей на себе весь ужас чуждого ей образа жизни, разбередил мне душу. До сих пор передо мной иногда встает это жалкое, затравленное, искалеченное существо, прижимающее к груди маленьких тряпичных уродцев.

…Я никак не думал, что когда-нибудь еще раз встречусь с Зинаидой. Но это все же случилось через несколько лет, правда, в другом месте и в другой обстановке.

Осенью 1929 года служебные дела опять привели меня на Амур. Китайские милитаристы устраивали всё новые и новые провокации на КВЖД, пытались захватить ее. Они разгромили советское консульство в Харбине, арестовали многих его сотрудников, систематически обстреливали мирные села и станицы на советском побережье Амура и Уссури, пароходы речного флота, угоняли скот, чаще стали перебрасывать на нашу территорию белогвардейские банды. Нужно было принимать какие-то меры. Вот меня и командировали в Благовещенск — помочь здешним товарищам разобраться в сложившейся ситуации.

Как-то ранним утром, возвращаясь на извозчике домой, я увидел женщину. Она сидела на скамейке, кутаясь в замусоленную кацавейку. Ее лицо мне показалось знакомым. «Да это же Зинаида!»

— Здравствуйте. Не узнаёте?

Она подняла усталые глаза, пристально посмотрела на меня и после большой паузы сказала:

— Кажется… Тогда на Хингане, да?..

— Ну конечно. А как вы попали сюда?

Оказывается, последнего мужа Зинаиды, поручика, недавно перевели в Сахалян, и она решила бежать на родину. Как раз минувшей ночью один русский рыбак на своей лодке доставил ее в Благовещенск.

— А что делать дальше — не знаю, — закончила она свой сбивчивый рассказ. — Я ведь так больна, так… — и, зарыдав, уткнулась лицом в мое плечо.

Я посадил ее в экипаж, отвез в горздравотдел и попросил там направить ее в больницу.

Долгое время о судьбе Зинаиды я ничего не знал. Но однажды случайно встретил того самого заведующего горздравотделом из Благовещенска, который с большим пониманием отнесся тогда к беде женщины.

— Ну как же, отлично ее помню, — сказал он в ответ на мой вопрос. — Мы ее вылечили, она вышла замуж. У нее ребенок… Да и ходит теперь нормально, всей ступней, наши врачи избавили ее от конского волоса.

…Мы медленно двигались по перевалу. Каждый километр давался с невероятным трудом. Нередко приходилось вытаскивать машину из трясины или топи лебедкой, предусмотрительно установленной на ней еще в Сахаляне. Порой мы вынуждены были настилать гати. Хорошо еще, что дело происходило в мае — промерзлая земля, топи и трясина оттаяли только сверху, ниже был твердый грунт — вечная мерзлота.

Несмотря на всю сложность обстановки, «горные специалисты» усердно копали шурфы, промывали песок и породу, складывали желтые крупинки в специальные кожаные мешочки, которыми обычно пользуются золотоискатели. Заодно убедились, что драгоценного металла здесь почти нет — не зря прииски забросили. В наших мешочках хранилась главным образом так называемая обманка — желтоватый минерал, сходный по внешним признакам с золотом.

Данные для топографической карты мои спутники записывали в особые тетради. Пользовались они для этого условными знаками. Мало ли что! В случае чего записи эти не выдадут истинных целей нашей экспедиции. Принимая меры предосторожности, топографы сделали много фотоснимков, которые оказались весьма полезными в будущем.

Примерно на середине пути, когда мы немного научились преодолевать таежное бездорожье, у нас случилась крупная неприятность: у машины лопнула полуось. Общими усилиями мы подставили под задний мост толстую жердь, и наш автобус на трех колесах едва дотянул до затерянного в горах крошечного селения из нескольких фанз.

Машина здесь была тогда в диковинку. Местные жители передвигались главным образом на ослах или пешком. Кто побогаче — располагал двухколесной арбой. Босоногие мальчишки вертелись вокруг — того и гляди, растащут весь инвентарь и нечем будет копать шурфы. Пришлось выставить караул. При виде солдат любопытные, даже мальчишки, разбежались. Китайцы знали: раз военные — добра не жди. Только старики в стеганых ватниках и таких же штанах, с прокуренными трубками в пожелтевших от табака зубах, издалека наблюдали, что будут делать приезжие со своим поломанным домиком на колесах.

До Цицикара оставалось еще добрых двести километров через перевал — по горам и ущельям. Надо было что-то предпринимать. Подходим к старикам, спрашиваем:

— Где у вас тут можно отремонтировать машину?

— Ехай далеко-далеко, мало-мало, — ответил один из них, кивнув куда-то в сторону.

Трудно сказать, сколько времени прошло, пока мы добились более вразумительного ответа. Оказалось, что «далеко-далеко, мало-мало» — это без малого километров сто по горным тропам.

Старики утверждали, что где-то там, на паровой мельнице, имеется токарный станок. Но можно ли на нем выточить злополучную полуось? Этого никто не знал. Все-таки мы решили рискнуть. Достали из машины железный лом, который на всякий случай захватил с собой водитель автобуса, наняли двух осликов, и наш шофер вместе с одним из солдат отправился в путь.

Две недели мы ждали их возвращения. Кончились продукты. Ни крошки хлеба, ни песчинки соли. Питались единственно тем, что удавалось купить у местных жителей — чумизой да квашеным без соли луком, распространявшим вокруг убийственный, тошнотворный запах.

Топографы делали свое дело. Для отвода глаз они копали шурфы, собирали в мешочки желтый песок-обманку. Я же с двустволкой бродил по окрестностям в поисках дичи-авось удастся что-либо подстрелить. Но почему-то ничего не попадалось.

Однажды из густого кустарника поднялись несколько птиц. Летят медленно, лениво. «Фазаны!» — мелькнуло у меня. Всматриваюсь… Конечно, фазаны. Это куда вкуснее всякой другой дичи. Гурманы считают их мясо особым лакомством.

Вскидываю ружье, хочу уже спустить курок и в этот момент слышу сзади истошный крик. Оглядываюсь: из кустов выбегают два китайца. По одежде — монахи, невдалеке видна кумирня. Один из них осторожно подходит. Руками и мимикой показывает, что стрелять в фазанов не надо.

— Почему не надо? — спрашиваю с досадой, нехотя опуская ружье.

Оказывается, фазаны у них — священная птица. Ее нельзя убивать. А убьешь — можешь сам прощаться с жизнью. Китайцы растерзают на месте…

В общем, попробовать фазана не удалось. Голодный и злой я вернулся в селение к нашему колченогому автобусу, стоявшему возле полуразрушенной глинобитной фанзы.

А есть все-таки хочется. Мои топографы — люди выдержанные, терпеливые, но и у них, смотрю, ноги подкашиваются. Квашеный лук и чумиза без соли и масла уже не идут в горло. От одного вида их все внутренности готовы вывернуться наизнанку. Передохнув, опять отправляюсь на поиски. На этот раз бреду в соседнюю деревушку в надежде пусть хоть и за большие деньги, но найти что-нибудь съедобное.

Когда я по тропинке, проложенной сквозь густые заросли, вышел к лощине, где дымилось несколько труб, сделанных из полых стволов деревьев, до моего слуха донесся знакомый с детских лет веселый петушиный голос:

«Ку-ка-ре-ку!..»

«Есть петух, значит, должны быть и куры», — обрадовался я и уже бодрее зашагал вниз.

Как только я спустился в лощину, перед моим взором открылась чарующая картина: на лужайке у фанзы, в окружении примерно полутора десятков кур важно прохаживался красавец Петька с громадным красным гребешком на гордо поднятой голове.

Неподалеку стоял лысый, костлявый китаец с козлиной бородкой и пристально разглядывал меня — чужестранца, непонятно откуда и зачем явившегося в эти глухие края.

Приблизившись на достаточное расстояние, я тут же попытался завоевать расположение хозяина и, только израсходовав весь наличный запас китайских приветствий и все известные мне знаки глубокого почтения к собеседнику, приступил к делу.