Следствие сквозь века - Голубев Глеб Николаевич - Страница 36

Как поверить в это, когда за окном видны среди молодой зелени привычные стеклянные крыши институтских оранжерей, а за ними вздымается среди деревьев высокое здание Вычислительного центра. Все такое привычное, знакомое до мелочей, словно и не уезжал никуда.

Первые дни ему было не до лирических переживаний. Сразу захлестнула горячка работы.

Три пробирки с заветными образцами, добытыми из гробницы, все-таки разбились во время купанья в разбушевавшейся Усумасинте. Одну пробу Андрей забраковал: были опасения, что стерильность нарушилась. Но остальные уцелели, ему удалось довезти их благополучно до лаборатории.

Теперь надо было узнать, какие невидимки прячутся в этих пробирках.

Нелегкая задача, а вернее — множество трудных задач стояло перед Андреем. Ведь неизвестно, какие именно микробы или вирусы могут находиться в привезенных пробах. Их предстояло точно определить, опознать, а для этого нужно было сначала разделить, подобрать для каждого возможного вида такую питательную среду и температурный режим, чтобы в данной пробирке заведомо оказалась лишь одна разновидность микроскопических обитателей и притом в наилучших условиях для своего размножения.

Целыми днями сидя в изолированной от всего мира камере-боксе, Андрей занимался рассевом привезенных культур по чашкам Петри и плоским флаконам-матрацам с питательными средами. Затем эти посевы помещались в термостаты, где на обильных «хлебах» невидимки начнут быстро размножаться, и тогда их удастся опознать под микроскопом.

Работа эта была кропотливой и медленной. Но еще больше возни с вирусными пробами. В отличие от микробов вирусы могут жить и размножаться лишь в культурах живых тканей. Лучше всего для этого подходят обыкновенные куриные яйца с только начавшими развиваться зародышами. Берут шприц с пробой, которую надо проверить и размножить, прокалывают иглой скорлупу и вводят туда порцию неопознанных вирусов-невидимок. Теперь остается тщательно заделать крошечное отверстие, поместить яйцо в термостат и ждать.

Ожидание было самым томительным и трудным. Пока Андрей был занят рассевом, время летело. Но потом оно вроде сразу остановилось.

Он пытался заставить себя не торчать целыми днями без толку в институте, хитрил сам с собой, придумывая хоть какие-нибудь занятия. Начинал писать отчет, но тут же бросал, потому что ведь оставалось неизвестным самое главное — результаты его путешествия. Старался заставить себя заняться другими исследованиями, которые отложил на время поездки. Темы были интересные, но сейчас они все как-то потускнели.

Он уходил бродить по улочкам, свободно змеившимся между домами и незаметно переходившим в лесные тропинки, где, разглядывая его, на соснах цокали и приветственно размахивали хвостами любопытные белки, а из-под ног вдруг выскакивал затаившийся, перепуганный заяц.

Но мысли его все время оставались в лаборатории, где в термостатах медленно зрели ответы на вопросы и загадки, не дававшие ему покоя. И рано утром, в предрассветной темноте он уже спешил, все убыстряя шаг, к зданию института, на фронтоне которого еще по ночному сияла неоновым светом романтическая эмблема — витая загадочная спираль молекулы ДНК, таинственной хранительницы наследственности. Сразу же проходил в лабораторию. Убедившись, что все благополучно и автоматика точно выдерживает нужный режим, Андрей уныло брел в свой кабинет или отправлялся на какое-нибудь ученое обсуждение. Но вскоре снова возвращался в лабораторию — лишний раз убедиться, что все в полном порядке и делать ему пока нечего…

А вечерами дома, со стены на него с загадочной усмешкой смотрел древний жрец — копию погребальной маски, так понравившейся Андрею, подарил ему при прощании профессор.

Жрец словно спрашивал его:

— Ну, так что же ты надеешься найти в своих пробирках: следы пришельцев из Атлантиды или космических гостей?..

От Альвареса шли письма, проникнутые нетерпением, хотя он и предостерегал от поспешности, которая могла бы испортить исследования:

«…Хочу напомнить вам, дорогой друг, что у древних майя был неплохой обычай: историков; искажавших факты, там неукоснительно и без всякого снисхождения казнили…

А нам с вами, ведущим следствие сквозь века, ведь очень легко что-то недоучесть и просмотреть, второстепенное принять за главное под гипнозом любимой и давно лелеемой гипотезы — и вот ты уж незаметно для себя начинаешь, пусть даже невольно, без злого умысла, искажать истину. И неважно, что наш либеральный и прогрессивный век смотрит на это более снисходительно, чем древние майя. Мы будем потом казнить и терзать себя сами, когда выяснится, что забрели по ложному пути совсем в иную сторону от истины…

Мне сейчас приходится много выступать с лекциями и в печати, рассказывая о наших открытиях, и подавать их в несколько сенсационном плане: затерянные города, гробницы в пирамидах, бесценные находки в пучинах священного колодца… Вы знаете, как я этого не люблю. Но ничего не поделаешь, надо добывать деньги на дальнейшие исследования.

Однако, изучая привезенные материалы в тиши своей ученой кельи (Андрей невольно улыбнулся, вспомнив, какой беспорядок царил в этой самой «келье»), я все время стараюсь допрашивать их с пристрастием, спорить с собой и опровергать себя.

Очень уж много загадок и темных мест! Поторопили бы вы весьма уважаемого мною профессора Юрия Кнорозова, чтобы он поскорее завершил работу над дешифровкой всей письменности древних майя. Как нам стало бы легче!..

Но шутки в сторону. Есть некоторые вещи, вызывающие у меня смутные сомнения — это скорее интуиция, неосознанная тревога, чем логичные доводы. И я не хочу вам забивать голову археологическими тонкостями, пока сам в них не разобрался.

С тем большим нетерпением жду весточки о ваших исследованиях и хотя бы самых первоначальных выводах…»

Эти непонятные сомнения Альвареса тревожили Буланова. Но, к счастью, томительное ожидание близилось к концу. Снова начиналась горячая пора.

Науке известны тысячи различных микроорганизмов, и никто не мог бы предсказать, какие именно из них окажутся в пробах, привезенных из Мексики, лучше всего, если вовсе пока никому не ведомые. Одним, чтобы дать «чистые посевы», как называют их микробиологи, и тем -обнаружить себя, достаточно всего несколько часов пребывания в термостате на плотной питательной среде из агар-агара. Других, чтобы опознать, Андрею приходилось долго тоже «допрашивать с пристрастием», подвергая воздействию различных химикатов. А если и это окажется недостаточным, исследования затянутся, надо будет проверять неопознанных микробов на лабораторных кроликах и морских свинках.

Вирусы еще неуловимее. Их можно увидеть лишь под электронным микроскопом, но, чтобы отделить одни вирусы от других, надо часами гонять проверяемые взвеси культур в мощных и грозно ревущих центрифугах, вращающихся с бешеной скоростью. И среди вирусов могут оказаться особенно коварные — носители так называемой латентной, или скрытой, инфекции. Они способны неделями и месяцами находиться в живых клетках и ничем не выдавать своего губительного присутствия, даже переходя из поколения в поколение. А потом в самый неожиданный момент вдруг нанести внезапно смертоносный удар… Очень непросто их обнаружить и опознать!

Много времени, обливаясь потом в защитном костюме и маске, Андрею приходилось работать в термальной комнате, где царила такая же влажная, оранжерейная духота, как и в тропическом лесу. Пожалуй, даже хуже: тридцать семь градусов, глухие стены без окон, никакого притока свежего воздуха.

Защитный костюм и маску снять нельзя ни на миг. И все исследования надо вести очень тщательно и осторожно. Ведь невидимки коварны и вездесущи, и микробиолог, как и сапер, говорят, может ошибиться лишь однажды…

Наступало время жатвы. И сразу начались неожиданности.

Первым, кого Андрей опознал, был вирус черной оспы.

Никаких сомнений. Он отлично был виден на мерцающем экране электронного микроскопа — настоящий гигант среди других вирусов: крупные, почти правильные прямоугольники, внутреннее смертоносное тельце надежно прикрыто плотной белковой оболочкой. И новый метод, на который так надеялся Андрей, подтверждал тоже по давним следам губительной работы — это вирус оспы.