Записки 1743-1810 - Дашкова Екатерина Романовна - Страница 49

Княгиня Долгорукая, женщина выдающаяся по своему уму и сердцу, как настоящий искренний и сердечный друг, занялась упаковкой всевозможных вещей, которые, по ее мнению, могли облегчить и скрасить мою жизнь в крестьянской избе без мебели и удобств. Она старалась скрыть от меня свое горе по поводу обрушившегося на меня несчастья, но в мое отсутствие слезы ее текли обильно. Накануне моего отъезда я застала ее всю в слезах и, нежно целуя ее, упрекнула ее в том, что она так мало пользуется присущими ей высокими умственными качествами. Я просила ее запастись терпением еще на двое суток, так как я, если Господу Богу не угодно будет продлить мою жизнь для ниспослания мне новых несчастий и бедствий, вследствие состояния моего здоровья, по всей вероятности, не выдержу и двух дней предстоящего путешествия; если же по истечении этого срока не привезут мой безжизненный труп, то она может быть убеждена, что свежий воздух и движение вернули мне силы, так что я когда-нибудь еще вернусь и буду еще наслаждаться ее обществом. Мое пророчество исполнилось: по возвращении моем из ссылки мы с ней увиделись. Но два года тому назад ее унесла преждевременная смерть, и я до конца своих дней оплакиваю этого верного и умного друга.

Я не могла ни стоять, ни ходить без посторонней помощи и велела повести себя в церковь; попросив своих родных и приказав прислуге не отнимать у меня слезным расставанием небольшой запас нравственных сил, которыми мне с трудом удалось вооружиться, я по выходе из церкви села в кибитку[228] и пустилась в путешествие, цель которого мне даже была неизвестна: до меня накануне дошли слухи, ходившие в деревне, о том, что в некотором расстоянии от Троицкого меня заставят изменить маршрут и отвезут в отдаленный и уединенный монастырь. Но ничего подобного не случилось. Наоборот, день за день силы мои прибавлялись; я была в состоянии проглотить несколько ложек плотно замороженных щей, которые, будучи распущены в кипятке, представляли из себя отличный суп. Напрасно также мои близкие боялись, что, вследствие непривычной мне езды в кибитке, усилятся мои ревматические боли. Вместо этого я чувствовала себя лучше, чем в последние шесть недель. Между Троицким[229] и городом Тверью мы два раза чуть не погибли, в особенности во второй раз.

Страшная метель замела все дороги, и мы семнадцать часов блуждали, не зная, где находимся. Жилья не было видно, и лошади выбились из сил. Мои слуги в ожидании неминуемой смерти плакали и молились. Я велела кучеру остановиться, сказав, что с рассветом ветер, несомненно, утихнет, лошади отдохнут, и тогда, можно будет попытаться найти какое-нибудь жилье.

Действительно, через три четверти часа кучер заметил огонек на некотором расстоянии. Указав самому здоровому и сильному из своих людей, в каком направлении светился огонек, я послала его узнать, что это такое; через полчаса он вернулся и сообщил, что это маленькая деревушка в пять изб. Мы поехали к ней. Лошади тащили нас шагом, но, по крайней мере, и мы и эти несчастные животные были спасены от ужасной, медленной смерти. Оказалось, что деревушка лежала совершенно в стороне от дороги, что мы в эти девятнадцать-двадцать часов отъехали всего на шесть верст от места нашего ночлега.

В Твери нас ожидал приятный сюрприз: губернатор Поликарпов приготовил мне отличную квартиру. Этот почтенный человек тотчас же посетил меня, и я выразила ему свою благодарность и опасения, что его сердечное отношение к ссыльной навлечет на него гнев мстительного монарха.

— Я не знаю, княгиня, какими частными письмами вы обменялись с императором, — ответил он, — но указа о вашей ссылке нет; следовательно, позвольте мне поступать с вами, как мне то подсказывает чувство глубокого уважения, которое я питаю к вам с тех пор, как себя помню.

Он прислал нам отличный ужин, несмотря на то что все улицы были запружены гвардейскими войсками, отправлявшимися в Москву на коронацию Павла.

На следующий день мы уехали после легкого завтрака; так как нам предстояло совершить все путешествие на одних и тех же лошадях, то мы не делали более шестидесяти четырех верст в сутки, а иногда и менее.

В городе Красный Холм городничий оказался, к счастью, воспитанным и порядочным человеком. Его фамилия была Крузе, и он приходился племянником знаменитому доктору Крузе. Он был вежлив и услужлив и дал нам с собой провизии, которой нельзя было достать в крестьянских деревнях и избах. Отдохнув несколько часов, мы рано утром отправились дальше. В этот день мы убедились в том, что курьер, то обгонявший нас, то отстававший от нас, был шпион, посланный Архаровым (император облек его властью инквизитора, и эти обязанности не претили его грубой и жестокой натуре) и каждый день доносивший ему обо всем, происходившем в нашей маленькой колонии. Лаптев вошел в избу, только что оставленную шпионом, и нашел в ней забытое им письмо на имя Архарова; оно не было запечатано; он писал, что я была очень больна и что Лаптев все еще сопровождал меня; вероятно, для придания большего интереса своему письму, он сообщал еще, что мои люди украли у мужика тулуп, хотя эта кража была совершена его слугой, имевшим только жалкую шубенку, тогда как накануне своего отъезда я подарила всем моим людям по прекрасному тулупу. С этого дня мы всегда поднимали доску, которою крестьяне прикрывают в избах спуск в погреб, чтобы убедиться, не подслушивает ли клеврет Архарова наши разговоры. Вскоре мною овладели более жгучая тревога и беспокойство, которые улеглись только по возвращении моем в Троицкое, когда мой брат и другие друзья письменно сообщили мне, что мой сын не подвергся гонениям со стороны государя. Мы приехали в Весьегонск, где городничим был двоюродный брат самого надежного орудия тирании и деспотизма Павла I, Аракчеева[230]; чтобы доставить ему это место, недавно был смещен занимавший его офицер, служивший около сорока лет, имевший девять ран и поставленный самой покойной императрицей. Меня посетили оба городничие, и бывший и настоящий. Мне стоило большого труда утешить бедного служаку и отвлечь разговор на другие темы, так как он все время возвращался к обсуждению своего увольнения от должности. Наконец я попросила его проводить мою дочь и мисс Бете на ярмарку, бывшую в то время одной из самых значительных в империи. Не успели они уйти, как ко мне вошел офицер и передал мне письмо. Оно было от моего сына; он послал этого офицера повидаться со мной, отдать приказание крестьянам села Коротова (место моей ссылки), чтобы они оказывали мне повиновение как собственной барыне, и привезти ему весточку от меня. Молния, упав в мою комнату, кажется, не испугала бы меня так, как это письмо. Мое воображение уже рисовало мне ссылку сына в Сибирь за ослушание приказания императора, запретившего рассылать офицеров с депешами[231]. В глазах государя сын, вероятно, показался бы преступным еще потому, что принимал участие в судьбе своей матери, гонимой им. Я спросила у Шрейдемана, не видал ли его кто в городе и не встретил ли он городничего. Он ответил отрицательно, но я все-таки умоляла его немедленно уехать в Коротово, лежавшее всего в тридцати трех верстах от Весьегонска, где обещала переговорить с ним, и убедила его немедля покинуть город и вернуться другой дорогой, минуя эту. Тотчас же по возвращении с ярмарки моих спутниц мы уехали и поздно вечером прибыли в место жительства, указанное мне императором.

Моя изба была довольно просторная; напротив нее была кухня, а лучшая изба в боковом переулке была приготовлена для моей дочери. Прежде всего я отправила Шрейдемана, но каково было мое удивление и беспокойство, когда слуга моего сына сказал мне после его отъезда, что Шрейдеман не только видел городничего, но по легкомыслию и тщеславию объявил свое имя, вследствие чего городничий потребовал его паспорт и оставил его у себя. Я не знала покоя ни днем, ни ночью, так как даже во сне мне грезилась ссылка сына в Сибирь. Я написала моему брату и некоторым друзьям, умоляя их сообщить мне сведения о сыне, но даже их уверения, что он был назначен командиром полка[232], не вполне успокоили меня. Что касается до меня лично, я была покойна и радовалась тому, что моя изба была лучше и просторнее, чем я ожидала. Правда, ночью мои три горничные спали со мной (днем они сидели в комнате мисс Бете), но они так внимательно за мной ухаживали и были так чисты, что ничуть меня не стесняли. Кроме того, мисс Бете догадалась захватить с собой зеленый суконный занавес, которым и отделила мое помещение от помещения горничных.