Как я изменил свою жизнь к лучшему - Литвинов Сергей - Страница 91

–?Безусловно, остается незначительный шанс, что нам посчастливилось наткнуться на «медузас книдария унцис» – Ланкастер развел руки. – Или смириться с фактом, что перед нами отпечаток крыльев ворона черного из отряда воробьинообразных.

Я не подозревал о принадлежности ворон к отряду воробьинообразных, впрочем – и в частности, и в целом, – мне было плевать на всю эту зоологию. Я взглянул на Риту, она тут же отвела глаза. На ее лице еще теплилась улыбка, тусклая тень нашего общего смеха.

Я хотел ей что-то сказать, но она уже повернулась ко мне спиной.

–?Посмотрите, – Ланкастер наклонился. – Вот тут, видите, едва заметные отпечатки лапок, видите? Вот коготь… На берегу влажность выше, поэтому наст крепче, и птичьи следы почти не разобрать. Тут ворон взлетал, а взлетают они на подскоке – делают несколько прыжков, отталкиваются и…

Ланкастер ладонью изобразил крутой взлет.

–?Ворон – умнейшая птица! У Эзопа есть басня про ворона, который, чтобы напиться, бросает камни в кувшин с водой, уровень воды поднимается, и хитрая птица таким образом утоляет жажду. Можно сказать, ворон – предтеча Архимеда. – Ланкастер улыбнулся. – Кстати, ворон в воздухе имитирует полет хищной птицы. Для придания пущей важности, я думаю.

–?Пижон! – Моника неодобрительно покачала головой и добавила многозначительно:

–?Попадались мне такие… Из отряда воробьинообразных. А что это за гул?

Мне тоже послышался глухой рокот, звук едва различимый и монотонный, похожий на бас гигантского мотора.

Казалось, он шел из-под земли…

–?Метро, – я беспечно пожал плечом и указал на восток. – Вон там, за горкой, станция «Ведьмина Падь», следующая остановка – «Бруклинский мост».

–?Нет, действительно? – спросила Рита. – Похоже на дальний гром.

–?Это голос Ойате-Ду, – Ланкастер повернулся к застывшей реке. – Ведь не поверишь, что под этим мертвым льдом несется неукротимый поток. Исток реки – у озера Шамплейн, течет она строго на восток и впадает в Атлантический океан. Река змеится по границе и если плыть по Ойате-Ду, то попеременно будешь оказываться то в Канаде, то в Америке…

Он замолчал.

Повернувшись к замерзшей реке, мы стояли и слушали.

В этом утробном рокоте мне вдруг почудилась какая-то тайная угроза. Действительно, Рита была права: звук напоминал надвигающуюся бурю. Это был тот случай, когда приближающуюся опасность ощущаешь на уровне животного инстинкта. Небо посерело и навалилось на макушки сосен на северном берегу. Стало зябко, я достал из кармана шапку, натянул до ушей.

–?Тут была земля могикан, на западе жили гуроны. – Ланкастер откашлялся в кулак. – Река представляла особую ценность: краснокожие ведь так и не изобрели колеса, поэтому передвигались пешком или на лодках.

–?Могикане? – спросил я. – Это из Фенимора Купера?

–?Да, «Зверобой», «Следопыт» и прочее. Не знаю, как там насчет литературы, но относительно биологии у меня к нему серьезные претензии. К Фенимору.

–?С литературой там тоже неважно. Каждая вторая сцена открывается с того, что герой слышит, как «где-то рядом, в темноте, хрустнула ветка». И сразу после…

Я запнулся.

До нас донесся вой.

Моника и Рита настороженно посмотрели на Ланкастера.

Звук напоминал вой собаки.

–?Койот, – успокоил девушек наш проводник. – Не волнуйтесь, барышни.

Ланкастер посмотрел вверх, потом на часы.

–?Ну…

–?А вот там что? – перебила его Моника. – Как будто жилище чье-то, хижина какая-то.

Она указывала малиновой варежкой на небольшой затон – там изо льда торчала остроконечная крыша вроде деревенской хаты.

–?Бобры! – оживился Ланкастер. – Это бобровая крепость. Канадский бобер – удивительный зверь! У него самая высокая плотность шерсти на квадратный дюйм: семьдесят тысяч щетинок, представляете? Когда он ныряет, его кожа остается сухой, влага не проникает сквозь шерсть.

–?Смотрите, там настоящая плотина! – Моника, загребая снегоступами, кособоко побежала к затону.

–?Пошли! – махнул рукой Ланкастер. – Там, должно быть, ручей. Бобры обычно устраивают запруды в таких местах.

Из снега в строгом порядке торчали остроконечные бревна внушительного диаметра. Картина напоминала какую-то фортификационную конструкцию – варварскую, но сработанную на совесть.

–?И это все бобры? – Моника изумленно остановилась. – Зубами?

Она достала карманную камеру, блеснула вспышкой. Отошла, сделала еще снимок. Подошла вплотную, стала почти впритык фотографировать бревна, похожие на карандаши, заточенные старательным, но неумелым великаном.

–?Зубами! Надо же! – восторгалась Моника. – Игорь, сфотографируйте нас с Ритой!

Она протянула мне камеру.

–?Там большая кнопка. Рита, иди сюда! – Моника обняла ее за плечи, выставила белые зубы.

Я нажал на большую кнопку. Затвор щелкнул.

–?Давайте еще, чтоб вот эти столбы замечательные попали в кадр. Их видно, Игорь? Столбы видно?

Я отошел назад, захватил в кадр столбы. Сфотографировал.

–?Давайте теперь с бобровым домиком! Рита! Давай с бобровым домиком!

Моника, переступая снегоступами, боком спустилась на лед и обошла «бобровый домик» – сучья, собранные в конус двухметровой высоты.

–?Рита, иди сюда!

Рита явно была не настроена фотографироваться. Она отмахнулась, делая вид, что поправляет ремешки креплений.

–?Ланкастер! – не унималась Моника. – Идите тогда вы сюда. Бобровый домик видно? Игорь! Я вас спрашиваю.

Я мотнул головой, послушно навел камеру.

–?Погодите! – Ланкастер ловко спустился на лед. – Моника, погодите! Туда нельзя, там…

Он не договорил – раздался треск.

Гулкий, с мощным оттягом.

Звук был такой, словно сломалось что-то очень важное, чуть ли не земная ось.

Моника взвизгнула, снег под ней мгновенно потемнел, и она, будто цирковая кукла, вдруг сложилась гармошкой. Из грязно-лиловой полыньи торчала голова в остроконечном капюшоне и руки в ярко-малиновых варежках. Она, словно в агонии, суетливо и бессмысленно загребала руками снежную жижу и визжала.

Меня словно парализовало, я замер, продолжая пялиться в видоискатель камеры. От этого происходящее выглядело еще невероятней.

Ланкастер, не доходя трех шагов до полыньи, бросился на лед и, распластавшись как краб, быстро пополз по мокрому снегу к Монике. Она сорвала голос и теперь сипло выла на одной ноте. Ланкастер дотянулся, ухватил Монику за руку. Ладонь выскользнула, Ланкастер отбросил варежку. Подполз ближе, вцепился в рукав куртки.

Начал тянуть.

Казалось, что Монику там, под водой, кто-то держит за ноги и не пускает. Течение, догадался я, плюс снегоступы – они вообще как плавучий якорь…

Рита спрыгнула на лед и стала обходить полынью слева. Ланкастер, заметив ее, зарычал:

–?Назад! На берег!

Рита испуганно застыла, потом медленно опустилась на корточки, прижав ладони к лицу.

Ланкастеру удалось вытянуть Монику до пояса, он что-то отрывисто говорил ей. Она, безумная, с раскрытым ртом и белыми глазами, помогала, отталкивалась свободной рукой ото льда. Рука беспомощно скользила по снежной жиже.

–?Игорь! – услышал я крик Риты. – Сделайте что-нибудь!

–?Господи, – пробормотал я. – Ну что? Что?

Я осторожно спустился на лед, вытянул из-под куртки шарф. Лег на живот и пополз к Ланкастеру.

Лед поскрипывал – мерзко, стеклянно, – мне казалось, что я ощущаю, как он прогибается под моей тяжестью.

Набросив шарф на снегоступ Ланкастера, я попытался завязать узел. Ланкастер обернулся, красный, с вздувшейся жилой поперек лба. Словно серый червь заполз под кожу.

Мне стало жутко – я слышал, как хрипит Моника, как в полынье утробно шумит река…

Это была быстрая река.

Я затянул узел. Другой конец шарфа намотал на кулак, сжал и стал ползком пятиться к берегу. Шарф натянулся. Уперев локти, я пытался тащить, но вместо этого сам скользил обратно к полынье. Тогда я лег на бок, нашел коленом опору. Мыча и матерясь, принялся наматывать шарф на кулак. Мне показалось, что я их начал вытягивать.