Как я изменил свою жизнь к лучшему - Литвинов Сергей - Страница 5

Ребенок смотрит на тебя так… что хочется реветь. А тут еще воспитательница со своими жалобами и наставлениями. Тащишь детеныша домой, и снова хочется реветь – от жалости к себе и к нему.

Дома – разобрать сумки, приготовить ужин, выкупать ребенка, почитать на ночь. Запустить стиралку, разморозить что-нибудь на завтра – как все надоело! – погладить мужу рубашку и юбку себе – все ненавижу, все. А после всей этой гадости – улыбнуться мужу и выслушать его.

Да! Еще вымыть пол и посуду. А назавтра – тот же сценарий.

И это в лучшем случае.

Все. Я устала.

А у меня все не так.

Я сплю по утрам. Завтрак мужу приготовлен заранее – обязанностями я не манкирую, нет. Потом пью кофе, кормлю ребенка, отправляю его в сад или в школу, болтаю по телефону и не спеша – не спеша! – подчеркиваю, – принимаюсь за домашние дела.

Днем я могу поваляться с книжкой, и к вечерней улыбке я вполне готова. Поди плохо, да?

Но вот ребенок выучился и даже окончил институт. Ушел в свою жизнь. Муж… пытается заработать. А ты – ты по-прежнему дома. Валяйся, высыпайся, читай, болтай по телефону. Не спеши! Занимайся собой, в конце концов. Бассейн, аэробика, выставки, посиделки в кафе с подружками. Наконец, магазины.

И опять пресловутое «но» – на все это необходимы деньги. На все удовольствия. Ну, чтоб не так сильно грустить. Без них никак. И не потому, что я такая корыстная. Такая меркантильная. Нет. Это закон жизни. А я не из тех, кто – счастливый! – умеет радоваться просто так, безо всяких «подпиток» в виде приятного «женского».

И к сорока годам мои подруги засобирались на работу. Одна пошла преподавать в школу. И при всей ее любви к детям… через полгода стала их ненавидеть. Другая – юрист – тоже было собралась. Но тут вышла неувязочка – дочь поспешила родить ей внучку. Подруга «пошла в бабушки».

Моя американская подруга негодовала: как вы так можете?!

В смысле – не работать. Это же неприлично, в конце концов! И дело не в деньгах – хотя помощь семье не возбраняется. Здесь даже богатые заняты делом. Идут, например, в благотворительность. В приюты – кошачьи, собачьи. Кормят нищих. Помогают престарелым и одиноким. А вы там… Живете тупо и бесполезно!

На благотворительность, как известно, тоже нужны средства, и средства немалые. И еще – здоровье.

Ни того ни другого тогда не было.

Да и самой благотворительности, кстати, тоже тогда у нас не было. В смысле – в стране.

Но мы с подругами нашли две семьи, где одинокие матери воспитывали не очень здоровых детей. Стали их опекать – по возможности. Возможности были слабенькие, однако все равно это было для них подспорье. Собирали по знакомым вещи, американская подруга тоже прислала целый мешок одежды и игрушек. Помогали продуктами, привозили подарки на праздники. Собирали какие-то деньги. Все на уровне самодеятельности, но помощь все-таки была реальной и искренней, от души. Это меня немножко вытягивало и прибавляло жизненных сил. Хотя и отнимало тоже – как любое дело, в которое вкладываешь душу и за которое переживаешь.

Но даже это благое дело не умалило моей тоски и неприкаянности. Душа томилась дальше и глубже.

Вот что человеку нужно?!

Про «полное счастье» не говорим, все мы большие, взрослые, умные – и так все понятно.

Что нужно, чтобы просто существовать в ладу с собой? Не томиться, не тосковать, что проживаешь пустяшную и ненужную жизнь? Что нужно, чтобы поверить в себя, открыть, простите за пафос, новые горизонты, пуститься, наконец, в авантюру – рискнуть, попробовать, ошибиться и снова рискнуть и попробовать, не испугавшись?

В те годы я мечтала только об одном – о душевном равновесии. О душевном комфорте. Чтобы мне просто было хорошо и спокойно. Разве это преступление? Что-то из области невозможного и нереального? Фантастического?

Я разглядывала добившихся успеха, довольных собою женщин. Они были прекрасны. У них горели глаза. Они были уверены в себе, значительны в глазах окружающих. Они чувствовали вкус к жизни!

А у меня, похоже, атрофировались рецепторы радости и удовольствий.

В медицине, которую я окончательно забросила, есть такой термин – аносмия. Потеря чувствительности к запахам. И еще авгезия – потеря восприятия вкуса. Я и потеряла. Ну, если честно – почти.

Я проживала жизнь, а не жила. Я тащила ее за собой, как Сизиф тащил свой тяжелый, никому не нужный камень.

Ежедневный «день сурка» вытягивал из меня последние силы.

Хорошо было только вечером – этот день я уже прожила. Впереди – целая ночь. Когда не надо будет задумываться, как дотянуть до вечера. Вот оно, мое счастье!

Здорово, да? Жизнь девальвировалась. Свои «задания» я исполняла как робот – здесь работали мои прирожденные ответственность и обязательность.

Чувство долга, только и всего. На нем я и держалась.

От всех этих «радостей» снова и уже окончательно посыпалось здоровье – так шустро, словно долго дожидалось своего часа. Я снова не успевала координировать записи к врачам. Врачи сначала предполагали ужасные диагнозы, потом не находили им подтверждения и опять разводили руками.

Пройдя все круги, я поняла, что помочь себе смогу только я.

Я сама.

Пришло время разобраться с собой.

Я перечитала свой текст. Только что.

И поняла – не убеждает.

Я получилась истеричной и капризной особой. Из тех, кто бесится с жиру.

А это, поверьте, не так. Я никогда не была ни истеричкой, ни плаксой. Я всегда была бойцом и борцом.

Я не хотела об этом писать. Потому что…

До сих пор – больно.

Но рассказ этот автобиографический. Значит, надо быть честной.

Я напишу об этом коротко, ладно?

Ох…

В тот год было еще одно испытание. Моральное и душевное.

Не получилось то, о чем мы с мужем сильно-сильно мечтали. И очень шаткий стул, на котором я, образно говоря, кое-как, но сидела, окончательно рухнул – подкосились ножки, и все.

Я полетела. Упала. Разбилась. И встать, подняться – уже не могу.

Кое-как «доковыляла» до лета.

И наконец – дача! Я так любила ее…

Пусть мой сад скромен и беден, но у меня на участке растут огромные елки, а прямо за забором зеленеет малахитовый лес. На заборе пристроились две бесстрашные сойки – переливчатые, перламутровые, коричнево-синие.

По веткам яблони пробежала пегая шустрая белка. Под крыльцом ворчит огромный, как футбольный мяч, напыщенный еж. Поют птицы, и расцветает сирень…

Я одна, и мне хорошо!

Я долго сижу в саду, иногда закрывая глаза, слушая звуки леса и поскуливание электропилы на соседнем участке.

Как я люблю природу! Я – человек леса и средней полосы. Но это не отменяет мою любовь к морю и восторг перед величием гор…

Мне стало спокойно. Впервые за долгое время.

Я поняла, что хочу жить!

И это открытие меня ошеломило. Я прислушивалась к себе – недоверчиво и пугливо.

Я боялась спугнуть эти мысли. Очень боялась.

Наверное, именно в этот день я взяла лист бумаги и ручку. Точно не помню. Да и какая разница?

Ведь это случилось.

И я начала оживать. Просыпаться. Жить.

Помню то утро, которое впервые было хорошим.

Это было огромное счастье – проснуться и не бояться прожить новый день!

Я вышла на веранду и села пить кофе. Солнце деликатно просвечивало сквозь темное кружево листвы. Разумеется, меня подбадривали и поддерживали, призывая разделить всеобщую радость, отчаянные птичьи пересвисты и переливы. Звуки природы – тактичные, ненавязчивые, успокаивающие. Целительные…

Потом я разложила листы А4 и – начала писать.

Мне было все равно, что из всего этого получится. Произойдет что-нибудь или нет. А уж про все остальное я просто не думала – да и помыслить не могла. Нахальства, наверное, не хватало.

Я не имела далеко идущих планов. Я не имела планов вообще! Я просто писала, изливая на бумагу свои мысли, печали и радости. Просто прописывала жизнь своих неожиданных героев. Говорила с ними, спорила, не соглашалась. Жалела их, презирала и снова жалела. Они были для меня такими явственными, такими живыми, такими знакомыми, словно я знала их сто лет – со всеми их слабостями, несуразностями, ошибками и неудачами. Я злилась на них, огорчалась вместе с ними, радовалась их прозрению и удачам. Я разговаривала с ними, словно они были живыми.