«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич - Страница 66

Похожей оказалась судьба и командира 1-й повстанческой дивизии Харлампия Ермакова: он получил после расформирования его дивизии должность «офицера для поручений при группе генерала Сальникова», а позже — «помощника командира 20 Донского полка по хозяйственной части»67. О подвиге Харлампия Ермакова именно в этой должности рассказывал в своих воспоминаниях, которые приведены выше, казачий офицер Е. Ковалев.

Кадеты и после воссоединения армий не простили верхнедонцам открытия ими фронта перед красными в декабре 1918 года. Глубокой горечью проникнуты слова Павла Кудинова в его очерке о результатах объединения повстанческих сил с белыми: «...Как только соединились с Донской и Добровольческой армиями, опять начались всяческие виды законных и незаконных грабежей, опять завизжали свиньи, замычал скот, заржала последняя казачья лошаденка, и все — к столу или для передвижения всевозможных тыловых паразитов...

Безответственная и безумная ватага белых тыловых грабителей, контрразведчиков и карателей, ежедневно старалась вырвать из казачьих сердец чувства симпатии и солидарности к белой армии и этим увеличивала число красных. Естественно, что, видя произвол и обиду на одной стороне, человек невольно ищет правду на другой, хотя и там ее не могло быть»68.

Как мы помним, эти строки написаны Павлом Кудиновым в 1929 году не в советской тюрьме, а на воле, им можно доверять полностью. Они объясняют «блукания» Григория Мелехова, равно как и Харлампия Ермакова, стремившегося притулиться то к красным, то к белым. Они объясняют и характер разговора между генералом Фицхелауровым и командиром 1-й повстанческой дивизии Григорием Мелеховым после воссоединения Донской и повстанческой армий, когда в ответ на недопустимые оскорбления белого генерала комдив повстанческой дивизии готов был «зарубить его на месте».

Тягостность этой атмосферы на фоне неожиданного расформирования руководством Донской армии повстанческих подразделений усугублялась и чисто военной несправедливостью, более того — необъяснимостью ситуации. Командование Донской армии, строго говоря, не имело ни права, ни оснований подобным образом обращаться с армией повстанцев хотя бы потому, что она была значительно сильнее Донской армии.

Как свидетельствует полковник Генерального штаба Донской армии Добрынин в книге «Борьба с большевизмом на юге России», к началу марта 1919 года в руках Донской армии «насчитывалось всего 15000 бойцов»69.

Столь резкое уменьшение численности Донской армии в это время объяснялось тем, что, — как пишет Добрынин, — «в декабре войска Верхне-Донского округа, минуя командование, начали мирные переговоры с советским командованием и разошлись по домам, образовав к 25 декабря (7 января) громадный прорыв, открытый для вторжения советских войск»70. Эта же цепная реакция захватила и другие части, в результате «в феврале 1919 года сохранившие в себе силу и уверенность остатки распылившейся Донской армии отошли за р. Донец, прикрыв столицу Дона (Новочеркасск. — Ф. К.)»71, сократившись всего до 15 тысяч человек. Численность повстанческих войск превосходила численность Донской армии более чем в два раза!

Оказывается, Донское командование намечало не только «быстрое очищение Дона», но и «усиление слабой Донской армии за счет восставших»72, и оно достигло своей цели. Полковник Добрынин сообщает, что численность Донской армии увеличилась с 15000 бойцов в мае 1919 до 45500 бойцов в июле 1919 года.

Расформирование армии повстанцев проводилось в отсутствие ее командующего: как показал в ходе допросов Кудинов, «на второй день после соединения с Донской армией я заболел сыпным тифом и пролежал в постели 2 м-ца»73. Армию повстанцев расформировали с согласия тех, кто стоял за спиной Кудинова — истинного руководителя восстания.

В своих показаниях П. Кудинов охарактеризовал этот процесс так: «После прибытия конной группы генерала Секретева по распоряжению атамана Богаевского повстанческая армия была расформирована. Верные части повстанческой армии были влиты в дивизии Донской армии. Прежний командный состав был смещен, заменен кадровыми офицерами»74.

Как видим, повстанческая армия не просто была расформирована, — из нее отбирались «верные части», а ее прославленные командиры были смещены. Даже «антишолоховеды» считают подобные действия чрезмерными. «Казалось бы, в штабах должны были <...> подумать о форме сохранения Повстанческой армии, при необходимой координации ее действий с армией Донской. Вместо того — выказывалось нелепое высокомерие, оскорблявшее достоинство и честь казаков, <...> и повстанцы, раскассированные по чужим полкам и потерявшие тем самым авторитетных для них офицеров, становились инертной, а порой и склонной к дезертирству массой»75.

Всю жизнь Кудинов стыдился проявленной им в пору Вёшенского восстания «слабохарактерности», отвергал свои тайные связи с «кадетами» и настаивал на стихийном характере восстания.

На вопрос в ходе следствия, кем оно было подготовлено, он отвечал: «По-моему, оно возникло стихийно»76. «Восстание вспыхнуло, как пожар под ветром, — стихийно»77, — убеждал он Константина Прийму.

На вопрос: «От кого вы получали директивы и указания по руководству восстанием и кто был вашим руководителем?» — Кудинов отвечал на следствии так:

«Каких-либо указаний по руководству восстанием я ни от кого не получал, так как восстание было изолированным. Руководителей надо мной также не было, и все вопросы восстания я решал сам со своим начальником штаба сотником Сафоновым»78.

В отношении полной изолированности восстания — до прилета в Вёшенскую аэроплана в апреле 1919 г., о котором говорилось выше, — Кудинов прав. Однако его признание в отношении того, что «все вопросы восстания он решал» вместе с Сафоновым, как раз и содержит ответ на вопрос, кто же в действительности руководил восстанием.

Об этом же свидетельствует и ответ Кудинова на вопрос о целях восстания: «...Борьба против Советской власти, поддержка этим белогвардейской Донской армии, с которой впоследствии я предполагал соединить восстание и продолжить борьбу против Красной армии»79.

Рядовые участники восстания и даже его командиры гадали, кто на самом деле командует восстанием и каковы его истинные цели, а командующий повстанческой армией Кудинов, конечно же, все это знал, однако скрывал от повстанцев и даже от командиров дивизий. Вспомним, что после второго прилета аэроплана Кудинов, «обойдя приглашением Мелехова, собрал в штабе строго секретное совещание». Недоверие к Мелехову, представляющему низы казачьих масс, не было случайным. Повстанцы не питали любви к кадетам-«золотопогонникам». Это знали и руководители Донской армии, а потому относились к Верхнедонскому восстанию настороженно.

Бывший начальник разведывательного и оперативного отделений штаба Донской армии полковник Добрынин писал в своей книге, что после того, как в январе 1919 года Верхне-Донской «округ по собственному почину стал на “мирную платформу” и сам добровольно пошел на установление советской власти, почему не могшее сочувствовать этому офицерство, а также вся интеллигенция заблаговременно ушли на юг, и теперь восстание было поднято исключительно простыми казачьими массами»80 (подчеркнуто мною. — Ф. К.).

Здесь — объяснение своеобразия Вёшенского восстания, исток его противоречий между «кадетскими» организаторами восстания и «простыми казачьими массами», его реально осуществившими. Этим объясняется и своеобразие характера Григория Мелехова, наиболее полно и точно выразившего противоречия, метания, историческую трагедию донского казачества и своеобразие глубинных позиций автора, который отстаивал в своем романе интересы «простых казачьих масс», в полную меру сопережил их историческую трагедию.

Но здесь же — и объяснение своеобразия позиции Павла Кудинова, который, как и Григорий Мелехов (или его прототип Харлампий Ермаков), был, по его собственному определению, «офицером из народа» и потому был вынужден скрывать свои — по слабости характера — тайные связи с «золотопогонниками»-кадетами во время подготовки восстания и свою зависимость от них в ходе восстания.