«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич - Страница 100

Писать начал с 1923 года. Первые рассказы мои напечатаны в 1924 году.

В 1926 году начал писать “Тихий Дон”. Восемь лет потратил я на создание этого романа и теперь, пожалуй, окончательно “нашел себя” в профессии писателя, в этом тяжелом и радостном творческом труде.

Ст. Вёшенская

10 марта 1934 г.»5.

Еще одну автобиографию Шолохов направил в журнал «Прожектор» в 1932 году. Автограф ее хранится в РГАЛИ, она никогда полностью не публиковалась, а потому приведем и ее:

«Писать начал в 1923 г. Почти все рассказы, написанные с 1923 по 1926 г., вошли в два сборника “Донские рассказы” и “Лазоревая степь”. Как и водится: от большинства этих рассказов, если бы можно было, я с удовольствием бы сейчас “отмежевался”. Очень уж много в них наивного и детски беспомощного.

В 1925 г. осенью стал было писать “Тихий Дон”, но после того, как написал 3—4 п. л., — бросил. Показалось, — не под силу. Начинал первоначально с 1917 г., с похода на Петроград генерала Корнилова. Через год взялся снова и, отступив, решил показать довоенное казачество.

Многое из написанного можно бы сделать искуснее, крепче, звучнее; так, по крайней мере, думается теперь.

Сейчас закончил третью (предпоследнюю) книгу “Тихого Дона” и, вчерне, вторую (последнюю) — “Поднятой целины”. Написал несколько “Охотничьих” рассказов.

О своих “творческих замыслах” не хочется говорить. Пусть замыслы, претворенные в действительность, сами говорят за себя.

За время моей десятилетней работы вышло 6 книг: два сборника рассказов, “Тихий Дон” — три книги, “Поднятая целина” — одна книга.

Первая и вторая книги “Тихого Дона” переведены в ряде стран Зап[адной] Европы.

Ст. Вёшенская

14 ноября 1932 г.»6.

Итак, перед нами — четыре автобиографии Шолохова — главный исходный документальный материал как для создания научной биографии Шолохова, так и для прояснения проблемы авторства «Тихого Дона». Мы будем возвращаться к этим документам неоднократно, а пока подчеркнем необходимое для нас. Во всех автобиографиях Шолохов пишет, что в пору отрочества находился на «территории повстанцев», «на территории белого казачьего правительства»; в годы юности «служил продработником»; писать начал в 1923 году; рассказы, написанные с 1923 по 1926 гг., вошли в два сборника — «Донские рассказы» и «Лазоревая степь»; осенью 1925 года начал писать «Тихий Дон», но «бросил», вторично начал его писать в 1926 году, намереваясь закончить поначалу в 1930, потом в 1931 году.

Как уже отмечалось выше, биография Шолохова тугими нитями связана с романом «Тихий Дон». «Тихий Дон» пронизан обостренным чувством Родины. Чувство органичной, кровной причастности автора к родной земле, к Дону, казачеству, Донщине ярчайшей печатью лежит на нем, — как, пожалуй, ни на каком другом произведении русской литературы. Автором «Тихого Дона» мог быть лишь уроженец Донской земли. Сторонний человек может многое «изучить», «познать» из эпизодических «приездов», из архивов и книг, из опроса свидетелей событий, но он не в силах проникнуть в то тайное тайных и святая святых, что постигается с молоком матери. Это подспудное, интуитивное чувство, именуемое чувством Родины, дается лишь непосредственно прожитым и пережитым, глубоко личностным опытом. Самый простой, элементарный, но абсолютно неопровержимый показатель того — язык. Сторонний человек, как бы он этого ни хотел, не сможет «выучить» своеобразный природный, народный язык, к примеру, русского Севера или колоритный язык юга России, и писать прозу на этом языке так, как это делал Михаил Шолохов, а сегодня, к примеру, Василий Белов. Ибо диалекту, — в отличие от любого иностранного языка, невозможно научиться. С ним надо родиться и — жить в местах распространения этого диалекта. А «Тихий Дон», как никакой другой роман, привязан к народному говору и диалекту донского казачества, точнее — к «казачьему языку» Верхнего Дона.

Эту его особенность — неразрывную слитность с миром народной жизни Дона, его культурой и языком, остро почувствовал А. С. Серафимович, который справедливо утверждал, что «Тихий Дон» мог написать только человек, который родился и вырос именно в Донском краю.

«С самого рождения маленький Миша дышал чудесным степным воздухом над бескрайним степным простором, и жаркое солнце палило его, суховеи несли громады пыльных облаков и спекали ему губы. И тихий Дон, по которому чернели каюки казаков-рыболовов, неизгладимо отражался в его сердце. И покосы в займище, и тяжелые степные работы пахоты, сева, уборки пшеницы, — все это клало черту за чертой на облик мальчика, потом юноши, все это лепило из него молодого трудового казака, подвижного, веселого, готового на шутку, на незлую, веселую ухмылку. Лепило его и внешне: широкоплечий, крепко сбитый казачок с крепким степным, бронзовым лицом, прокаленным солнцем и ветрами.

Он играл на пыльных заросших улицах с ровесниками-казачатами. Юношей он гулял с молодыми казаками и девчатами по широкой улице, и песня шла за ними, а над ними луна, и девичий смех, вскрики, говор, неумирающее молодое веселье...

Михаил впитывал, как молоко матери, этот казачий язык, своеобразный, яркий, цветной, образный, неожиданный в своих оборотах, который так волшебно расцветал в его произведениях, где с такой неповторимой силой изображена вся казачья жизнь до самых затаенных уголков ее»7.

Мы еще вернемся к теме «язык Шолохова», его народной, во многом диалектной основе, сопоставим его с языком претендентов на авторство «Тихого Дона» — Ф. Крюкова, В. Севского, И. Родионова и других.

А пока подчеркнем: донское происхождение Шолохова, его детство в казачьих хуторах и станицах, впечатления и память детства и отрочества, которыми напоен сам воздух «Тихого Дона», — важнейший аргумент в пользу авторства Шолохова в цепи других аргументов, проясняющих проблему авторства романа, о которых пойдет речь далее.

Странно читать утверждения «антишолоховедов», будто «по своему основному происхождению и социальному положению будущий писатель был “иногородним”», «формирование молодого Шолохова протекало вне казачьей среды и казачьих традиций», будто он «никогда не работал на земле, не пахал, не сеял, не собирал урожай, не косил сено, не ухаживал за скотом или волами»8; иными словами — не знал жизни казаков. Эти нелепые упреки сродни тем, о которых Шолохов с иронией говорил сотруднику Архива А. М. Горького И. С. Букину: «Радек обвинял меня в политической неграмотности, в незнании русского мужика и вообще деревни»9.

Шолохов в одной из автобиографий сообщает, что его мать — «полуказачка, полукрестьянка», а сам он до 1912 года был записан как «сын казачий». Рос Шолохов в казачьих куренях, на хуторах и в станицах, в казачьей среде, среди казачат и иногородних, и подозревать его в том, что он не знал станичный земледельческий труд и быт, — это примерно то же, что подозревать Василия Белова, сына сельской учительницы, выросшего на Вологодчине, что он не знает жизни вологодской деревни.

В действительности Шолохов обладал энциклопедическим знанием казачьей жизни, был до конца своих дней погружен в нее, любил казачество, прекрасно знал его историю, его традиции, фольклор и никогда не ощущал себя на Дону «иногородним», чужим.

Редактор Вёшенской газеты А. Н. Давлятшин, часто встречавшийся с М. А. Шолоховым, многократно бывавший у него дома, свидетельствует:

«Что же прежде всего и больше всего поразило меня в облике и характере Шолохова? То, что он не только отлично знал историю, быт, культуру, привычки и нравы казаков — он сам жил в стихии культуры казачества органически. Не как влюбленный и заинтересованный, но все же внешний наблюдатель. Он жил самой активной деятельной жизнью казаков, способствовал сохранению и совершенствованию их культуры. Он был стопроцентный, простой нечиновный казак по одежде, житейским навыкам. По системе всех своих ценностей, как стало принято говорить»10.

И еще одно крайне важное наблюдение Давлятшина, помогающее нам лучше ощутить личность Шолохова: