Внучка берендеева в чародейской академии - Демина Карина - Страница 41

Верила.

Куда уж необычайней, ежели жиром.

Арей же жиром чай не портил, но и сахаром не прикусывал. Горячим пил, мне ажно глядеть на то больно поначалу было, я ж разочек прихлебнула такого от, с дымком, так после весь язык облез. А ему — ничего.

Вот и ныне на парок дунул, пригубил и зажмурился от удовольствия.

— Хороший у тебя чай, Зослава…

А то… чайный лист-то я простой покупаю, зато после мешаю его что с чабрецом, что с васильковым цветом, что с иными травками духмяными, вот и выходит чай крепкий да ароматный. От такого на сердце сразу легко становится.

Но не Арею.

— Мне не следовало соглашаться, — сказал он, взгляд отводя.

От же ж… сказал и смолк, гадай сама, Зося, на что он там согласился и вообще об чем беседу завел.

— Я силу твою взял.

Я кивнула. Как есть взял. Так я ж сама ее предложила…

— Дело даже не в том, что я взял чересчур много… не сумел остановиться вовремя. Слишком самонадеянным оказался. В теории все просто, но теория и практика — суть две большие разницы.

Я вновь кивнула.

А то и верно… умными словами ежели, а по-простому когда, то это аккурат как с нашею Щеглихою, которой в том годе вздумалось посадить дыни азарские, мол, ежели у нелюдей в степях сухих растут, то у ней прям-таки забуять повинны. Наши-то отговаривали, да Щеглиха — баба упертая, на редкость склочного норову. Вперлася со своими дынями, и все тут. И главное, и семеня нашла, и купца, который дынями торговал, расспросила, как оно надобно. И выходило, что просто: посади да поливай.

В теории.

К осени дыни забуяли. Стебли были толстенные, с косу мою, листья лопухами поднялися, а вот сами дыньки — так и крохотные, с кулачок детский.

Вот тебе и практика.

Ох и матюкалась же она, урожай собирая. А главное, что и на вкус-то оне вышли не сладкими, но кислыми, свиньи и те ести не захотели.

— Я даже не попытался справиться сам. — Арей глядел в чашку.

И я в свою глянула.

Чай темный, поверху былинки плавають… говорят, что есть такие бабки, которые по оным былинкам всю будущую жизню рассказать могуть.

Может, и я тут научуся?

— У меня хватило бы сил довести вас… возможно, хватило бы.

— А когда б нет?

Арей не сразу ответил.

— На вас — точно хватило бы… а я… мне бы минуту всего продержаться… и тогда…

— Если бы да кабы, да во рту росли грибы. Был бы он тогда не рот, был бы цельный огород, — проворчала я, потому как разговор энтот крепко не по нраву пришелся: гадать, чего там оно могло быть, а чего не могло, долго можно. Только я одно знаю. Без Ареевой подмоги я б не выбралась.

И не только я.

— На от, пряничка пожуй. — Прянички принес Хозяин.

Хорошие. Печатные да узорчатые, с белою сахарною корочкой.

Этакие я прежде только на ярмарках и видывала.

— Добрая ты, Зослава…

Но пряник взял.

— Какая уж есть…

— Мне оттого только хуже. Видишь ли… — Он тяжко вздохнул. — Я бы выбрался… теперь понимаю, что выбрался. Возможно, все бы силы потратить пришлось… перегореть…

— Это как?

— Обыкновенно. — На его ладони распустился огненный цветок. — Это как… надорваться, понимаешь? Как есть выгореть изнутри… тогда и огня не осталось бы, только сажа.

Цветок поднимался на тонюсенькой ножке, раскрывал узорчатые лепестки красы необыкновенной. И залюбовалась этаким-то дивом.

— А если нет во мне магии, то и… — Арей сжал кулак.

И цветка не стало.

Договаривать не будет, не дура я совсем, так пойму. Ежели магии в нем не останется, то и в Акадэмии ему делать нечего будет. Тогда-то ему две дороги, аль к хозяйке своей, которая этакой встречи не чает дождаться, аль в петлю.

— Вот и испугался. Подумал, что возьму немного… что не будет от того вреда. А едва не убил. Вот так…

— Не убил же.

Арей лишь головой покачал.

И чего он ожидал? Что я в слезы ударюся? Аль обвинять его стану в собственных бедах, которые и не беды вовсе? Глупство какое… жива я, живехонька, и сила моя при мне. А что в лазарету попала, так оно в жизни всякое случиться может.

Чего уж тут.

— Не сердишься? — с некоторым удивлением произнес Арей.

— Нет.

— И не презираешь? — И голову набок склонил, меня разглядывает, будто диво дивное.

— С чего бы?

— С того, что я слабым оказался. Доверие твое обманул…

Вот же ж человек невозможный.

— Ты пряник жуй, вона, весь бледный, что немочь… может, и у тебя глисты?

Арей хмыкнул, но в пряник впился. И ел быстро, жадно, правда, при том аккуратненько. У меня никогда не выходит пряника съесть, чтоб крошкою да не обсыпаться. А этот… и чаем запивает.

— Голодный? — Я щеку подперла. Сижу. Гляжу… и так мне на душе спокойно, что сама удивляюся.

— Голодный, — признал Арей. — Поужинать не успел, а…

Рукой только махнул. А я в руку эту и сунула плюшку. Теперь от не станет смеяться, что у меня да в комнате запасы съестного немалые. Может, и немалые, да все свое в хозяйстве сгодится.

— Скажи-ка мне, Арей, иное… что в тот день приключилось?

Он помрачнел.

Не хотел вспоминать? Аль думал, что наша с ним беседа на неприятственную тему закончилася?

— Не лезла бы ты в это дело, Зослава…

Так сказал.

И взгляд отвел. А уже хорошо, что сразу врать не стал. Очень того я опасалась, потому как, ежели бы, в глаза глядючи, солгал, то значило бы сие, что не было помеж нами никакого такого приятельства, которое мне мерещилося.

— Так уже, чую, влезла…

— Твоя правда.

Он встал. По комнатке прошелся… огляделся… и предложил вдруг:

— А не прогуляться ли нам?

Тю… куда гулять? Ночь на дворе и ветер вон разошелся, воет… только сказать хотела, да поймала серьезный Ареев взгляд. И язык мой, который до столицы уже довел, а чую, заведет и подале, вывел:

— Отчего б не прогуляться… воздухом свежим не подышать…

Воздух и вправду свежим был, до того свежим, что льдинки на зубах хрустели. Разошлася буря в волчий-то месяц. Небось, в Барсуках этакою метелью хороший хозяин и собаку из дому не погонит, но студиозус — не собака, над ним всяко измываться можно. И значится, погонит нас завтре Архип Полуэктович на полосу. Но и пущай, на полосе хоть козлов немашечки, во всяк случае деревянных.

Я-то поплотней запахнула полы дохи, которую бабка с последним обозом передала. И еще валенки новехонькие, небось, дед Митош самолично катал, только у него так шерсть ложится, ровнехонько да крепенько. Арей же шарфик куцый поправил.

Руку подал любезно.

— Не околеешь? — поинтересовалася я, не столько из вежливости — чую, вежливости в том вопросе было маловато, — сколько потому, как сомнения взяли. А ну как и вправду околеет? Куда мне потом с ним?

— Зослава!

И брови сдвинул грозно. Только на бровях тех снежинки поналипли. Смешной…

— Одежка на тебе худая…

— Огонь согреет. — Арей усмехнулся и позволил пламени распуститься. — Вот когда огня не останется, тогда и околею. Даже если жара будет.

Поверила.

И руку приняла. Пошли по узенькой тропиночке, которая едва угадывалась промеж сугробов. Снег под ногами скрипит. Ветер в высях завывает, деревья кренятся, кряхтят, неудовольствие выражая. А мне хорошо.

Было до тех пор, пока Арей не заговорил.

— Я хлопушки поставил, — сказал он, когда отошли мы от общежития. Недалеконько отошли, шагов этак на дюжину аль две, но в темноте, в буре чудилось, что все пять верст будет промеж нами да огоньками, которые вдали виднелися. — Правда, никого не собирался травить…

Он присел на корточки, поднял замороженный сучок.

— Мне нужно было, чтобы сработала сигнализация.

Арей очертил круг на снегу.

И буковки нарисовал.

Нет, сперва мне почудилось, что это буковки, только кривенькие, такие, какие детвора рисует, когда писать учится, да только вот, сколько я ни вглядывалась, не могла прочесть ни словечка. Более того, буковки эти, уже не вычерченные — выплавленные на снегу — менялись, переползали одна в другую.