Сохраняя веру (Аутодафе) - Сигал Эрик - Страница 19

В ночной тьме они добрались до узких улочек Меа-Шеарима. То тут то там в окне мелькал одинокий огонек лампы — это какой-нибудь ученый-богослов корпел над священным текстом.

Такси остановилось на углу улицы Шмуэль-Салант, и они вышли.

Миссис Шифман повозилась с ключом, дверь со скрипом отворилась, и они вошли, Дебора позади всех.

За столом сидел тучный мужчина с тронутой проседью бородой. Стол был накрыт клеенкой, что наводило на мысль, что днем эта комната используется как столовая.

Хозяин поднялся и оглядел Дебору с головы до ног.

— Стало быть, вы и есть дочь рава Моисея. Ну, что ж, со здоровьем у вас, кажется, все в порядке. Да убережет вас Господь от злого глаза!

От неимоверной физической усталости, усугубленной разницей во времени и эмоциональным истощением, Дебора не знала, что ответить. Единственное, что пришло ей в голову, было:

— Благодарю вас, ребе Шифман, что согласились меня принять.

— Уже поздно, — проговорил в ответ хозяин и повернулся к жене: — Покажи ей, где она будет спать.

Лия смерила Дебору взглядом, кивнула и направилась в заднюю часть дома, где в узкий коридор выходило несколько дверей.

Она открыла одну из них.

— Сюда. Я выделила тебе кровать у окна.

Только сейчас Дебора различила звуки. В этой крохотной комнате были еще люди, она слышала их сонное дыхание. В тусклом свете коридорной лампочки она разглядела три узких кровати, втиснутых в комнату. На двух виднелись маленькие фигурки, прикрытые застиранными одеялами.

— Думаю, переодеться тебе лучше в ванной. Не стоит будить детей, им завтра в школу.

Дебора молча кивнула. Она отперла чемодан и достала халат, после чего внесла вещи в комнату, которая и без того казалась ей чересчур тесной. С облегчением ощущая себя в долгожданном, хотя и временном одиночестве, она прошла по коридору в ванную.

Она терла лицо мылом и поглядывала в неровное зеркало. Оттуда смотрела бледная девушка — некогда она знала ее, но теперь та изменилась до неузнаваемости. Глаза, окаймленные темными кругами, казались тусклыми и безжизненными.

«Это не ты когда-то была Деборой Луриа?» — спросила она свое отражение.

И измученное лицо в зеркале ответило: «Да, я. Но это было давно».

14

Тимоти

Месяц, последовавший за изгнанием Деборы, прошел для Тимоти под знаком смешанного чувства вины и гнева. Он не мог себе простить, что стал причиной наказания девушки. Он даже отважился написать раву письмо, в котором брал на себя всю ответственность за злополучный инцидент и пытался убедить, что если кто и заслуживает кары, то только он.

Кроме того, он не мог согласиться с осуждением, какого он заслуживал исходя из постулатов собственной веры. Пастор неустанно напоминал ему о словах, сказанных Господом в Нагорной проповеди: что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем.

Его глубоко оскорбляла сама мысль о том, что его чувства к Деборе Луриа можно расценить как нечистые.

И он ужасно по ней тосковал.

И все же, пусть нехотя, Тим согласился, что, как будущему священнику, ему надлежит искупить свой грех. Среди священных текстов и молитв, которые ему предстояло заучить наизусть, были такие слова апостола Павла:

«…я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы… не могут отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем».

Но сколь бы часто он ни повторял эти слова, они не затмевали в его сознании стихов из Песни Песней, которую он прочел, зная, как много они значат для Деборы: «Крепка, как смерть, любовь».

Он пытался найти успокоение в молитве. Три недели подряд он даже удалялся в курсильо — находящуюся в ведении иезуитов уединенную обитель, созданную специально для таких, как он. Там у него была возможность заглянуть к себе в душу и противостоять своим слабостям, а также определить, что, в конце концов, для него означает Господь.

Втайне от семьи он постился, и долгими вечерами он по нескольку часов кряду оставался в храме, погруженный в размышления.

Столь необычное поведение не могло остаться незамеченным — особенно в таком маленьком приходе. Однажды поздно вечером к нему подошел отец Ханрэхан. Тимоти как раз стоял на коленях, обхватив голову руками. Святой отец шепнул:

— Тимоти, завтра в одиннадцать тебя хочет видеть епископ Малрони.

Тим был словно громом поражен. Он не сомневался, что его вызывают для вынесения приговора.

Конечно же, несмотря на тайну исповеди, слух о его прегрешениях каким-то образом достиг ушей прелата.

Ночь он провел без сна. Наутро, надев свой единственный костюм, он пешком прошагал две мили от церкви Святого Григория до резиденции главы епархии, с тем только, чтобы унять биение сердца.

Неверными шагами он поднялся по массивным каменным ступеням, ведущим в канцелярию епископа.

— Ну, здравствуй, Хоган. Наслышан, наслышан о тебе, — загадочно произнес епископ Малрони, когда Тимоти приник к его перстню. Грузный мужчина, епископ был весьма импозантен в черном облачении с большим нагрудным крестом. — Садись, сын мой, — продолжал он, — нам надо с тобой кое-что обсудить.

Тимоти примостился на край стула, а священник вернулся за стол. Секретарь, молодой священник с серьезным лицом, скромно сидел в углу комнаты. Он держал наготове карандаш и блокнот.

— Видишь ли, — размышлял вслух Его Преосвященство, — я убежден, что Господь с особым снисхождением взирает с небес на некоторых из нас. Испытывает наши сердца. Читает язык наших душ.

Теперь Тим понял, что сейчас последует — гром возмездия за все его греховные помыслы.

Но он ошибся.

— Мне небезызвестны твои усилия, — продолжал епископ. — Твое рвение в курсильос. Твое поведение. Редкая по нашим временам набожность. Мы с отцом Ханрэханом верим в подлинность твоего призвания…

Тимоти молча слушал, мысленно убеждая себя, что это Господь применяет какой-то особый способ вразумить его в его болезненной дилемме.

— Я не ошибся в твоих чувствах? — спросил епископ Малрони.

— Нет, Ваше Преосвященство, — с жаром отвечал он. — Если вы сочтете меня достойным, то я хотел бы всю жизнь посвятить служению Господу.

Прелат улыбнулся.

— Я рад. Интуиция мне подсказывала, что отец Ханрэхан не ошибается. Я уже наперед похлопотал и сделал кое-какие распоряжения. В семинарии Святого Афанасия сейчас как раз освободилось место. Так что ты либо закончишь год в приходской школе и начнешь с лета, либо…

— Нет, нет! — взволнованно перебил Тим. — Я бы хотел начать как можно скорее.

Епископ рассмеялся.

— Господи, впервые вижу такого увлеченного юношу. Почему ты не хочешь повременить денек-другой, обсудить это с семьей?

— У меня нет семьи.

— Ну, я имел в виду твоих дядю с тетей, — уточнил епископ.

«Интересно, что ему еще про меня известно?» — мелькнуло у Тима.

Он вышел из кабинета епископа в еще более расстроенных чувствах, чем пришел. То, что епископ назвал «увлеченностью», на самом деле было безысходным отчаянием. Ему хотелось бежать от мира, отречься от всего и тем самым освободиться от мыслей о Деборе Луриа.

Тим остановился под фонарным столбом на оживленном перекрестке. Опустил руку в карман и достал сложенный в несколько раз листок бумаги, поистрепавшийся от многократного изучения.

«Дорогой Тимоти!

Понимаю, что это опасно, но для меня это последняя возможность связаться с тобой.

Завтра меня отправляют в Израиль. Если честно, я чувствую за собой вину за то, что ослушалась своей религии и родителей. Но еще больнее мне от того, как я поступила с тобой.

Ты был мне другом и поступал от чистого сердца, и я надеюсь, из-за меня у тебя не будет неприятностей.

Мне грустно от мысли, что мы, наверное, никогда больше не увидимся. Я только надеюсь, что в твоих мыслях останется хоть маленькое местечко для меня.