Юнармия (Рисунки Н. Тырсы) - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 9

— Ну, ты, революционер, сиди и смотри, — сказал Илья Федорович, — а мы за ружья возьмемся. Как поднимутся все — тихорецкие мастерские да ставропольские, да в Армавире на заводе, да как поднажмут красные с другой стороны — тут и пойдет катавасия.

— Да мы им так накладем! — закричал вдруг Васька и замахал руками. — Из винтовок, из пулеметов!… Да как жахнем бомбой!

— Ты что расходился? — цыкнул на него отец. — Тоже вояка нашелся!

Васька сразу присмирел и смутился.

— Эх ты, — толкнул я его в бок кулаком. — На самом интересном месте разговор перебил.

И правда, разговор больше не клеился. Только Чиканов бормотал себе под нос:

— Нет, лучше не рыпаться. Не понимаем мы ни черта, что оно, к чему оно и куда оно клонится. Фронт красных далеко, а кадетов тьма-тьмущая, — что ты им сделаешь? Из-за угла зубы побьешь, да?

— Зубы побить — и то здорово! — сказал Илья Федорович, встал со ступеньки и медленно зашагал к дому.

За ним разошлись и остальные.

Глава VII

ПРИКАЗ КОМЕНДАНТА

Мы с Васькой играли во дворе в чижика. Только я приготовился подкинуть чижика, как Васька крикнул:

— Офииеры!

Я оглянулся. К нам во двор входили двое — начальник станции и офицер в зеленой английской шинели и в белых перчатках. Васька мигом бросился к дому.

— Офицеры идут! — крикнул Васька своему отцу, стоявшему на крыльце.

— Пускай идут, — тихо ответил Илья Федорович и скрылся за дверью.

А я остался во дворе.

Офицер подошел ко мне и вежливо сказал:

— Молодой человек, будьте добры вызвать сюда Илью Федоровича Кастинова.

— У нас таких нет, — ответил я, опуская голову.

— Ты чего врешь! — закричал начальник станции. — Я здесь на железной дороге каждую собаку знаю. Вот она, его дверь.

— Постучи, мальчик, — сказал мне офицер, звякая шпорами.

— Не знаю я никакого Ильи Федоровича, сами стучите, — сказал я.

Начальник станции грозно посмотрел на меня и пошел к двери. Но в эту минуту на порог вышел сам Илья Федорович.

— Меня, что ли? — спросил он спокойно.

— Тебя, — сказал начальник станции. Офицер смерил Васькиного отца с головы до ног и сказал:

— Ознакомьтесь с этой бумагой. — И он протянул Илье Федоровичу аккуратно сложенный листок.

Васькин отец стал читать про себя:

«Приказываю всем служащим и рабочим станции Невинка в однодневный срок явиться к коменданту станции для регистрации и с этого момента приступить к исполнению служебных обязанностей. В противном случае неявившиеся будут рассматриваться как разгильдяи и пособники большевиков. По истечении срока неявившиеся предаются суду, а обнаруженные подлежат расстрелу.

Поручик Н-ского дроздовского полка Глухов».

— Подлежат расстрелу, — протяжно повторил Илья Федорович и возвратил листок офицеру.

— Нет, нет, — сказал офицер, — распишитесь на обороте сего.

Илья Федорович снова взял листок, перевернул его и прочел:

«Приказ прочитал сцепщик Афанасий Луценко. За неграмотного Репко расписался Криворучко».

— Я гоже неграмотный, — сказал Илья Федорович. — Писать не научился.

— Неграмотный? — переспросил офицер. — Ну, в таком случае пусть за вас этот юноша распишется.

И он протянул листок мне.

— Я тоже не умею писать, — сказал я.

Офицер сердито пожал плечами.

— Такая дубина, а писать не научился. Позови кого-нибудь грамотного. Неужели ни одного грамотного у вас во всем дворе нет?

В это время из дверей своей квартиры выглянул Чиканов. Он увидел офицера и сразу спрятался за дверь.

— Подите-ка, подите сюда, — поманил его офицер пальцем.- Грамотный?

— Точно т-так, — заикаясь, проговорил Чиканов.

— Расписывайтесь.

Чиканов, не читая, расписался.

— А теперь за этого распишитесь.

Чиканов расписался опять.

— А кто тут еще у вас во дворе из мастеровых? — спросил офицер.

— Слесарь Мирошко, — услужливо ответил начальник станции. — Вот эта дверь налево, ваше благородие.

И они направились к нашей двери. Ни отца, ни матери не было дома — они ушли к соседям.

Офицер вышел из нашей квартиры и сурово сказал:

— Прислать в комендатуру не позднее завтрашнего дня.

И вместе с начальником станции пошел к соседнему дому.

Чиканов долго еще стоял посреди двора и растерянно моргал глазами.

— Чего это он мне подсунул?

— А ты что — слепой был? Казенную бумагу, приказ.

— Приказ? Какой приказ? О чем?

Илья Федорович наклонился к уху Чиканова и сказал:

— Расстрел ты себе подписал.

Чиканов весь затрясся и позеленел.

— Да ты что — с ума спятил?

— Нет, — сказал Илья Федорович, — это ты с ума спятил — не читая, подписываешь. Грамотный больно!

— Да и ты ж грамотный, — сказал Чиканов.

— Грамотный, да не подписал. И Репко вот тоже не подписал. А тебя два раза расстреливать будут, если на работу не выйдешь: за себя и за меня.

В этот день весь наш двор долго совещался и думал, как же быть идти ли завтра на работу или сегодня ночью махнуть через балку к товарищам?

Женщины плакали и уговаривали мужей выйти на работу.

— Уйдете, так нас с ребятами за вас постреляют, — говорили они.

— Ну ладно, — сказал наконец Илья Федорович, махнув рукой. — Выйдем завтра на работу, только по-своему работать будем. Мы им срубим заклепку, чертовым детям.

Когда вечером взрослые разошлись по домам, Васька остановил меня у нашей двери и сказал мне тихо:

— Я бы этого офицера так бы и тяпнул камнем по носу, да только камня большого под рукой не было.

Глава VIII

«ЗА ЕДИНУЮ, НЕДЕЛИМУЮ»

У станции на стрелках тяжело звякнула сталь. К вокзалу подошел поезд.

Поезд тихо остановился у перрона на главном пути. Это был дроздовский броневик. Белыми буквами на нем было написано: «Победа».

Из бронированных кабинок на перрон вылезли офицеры, щеголеватые, в новеньких английских шинелях с широкими карманами и медными пуговицами.

— Смотри, какие разнаряженные, — толкнул меня в бок Васька, — и пуговицы золотые и козырек лаковый.

Один из офицеров остановился позади платформы, осмотрелся по сторонам и зашагал к водокачке. Там, у водонапорной башни, росло высокое, сучковатое дерево. Офицер остановился около него, задрал голову кверху и, бережно завернув полы своей новенькой шинели, полез на дерево. Не добравшись до середины, он зацепился широким карманом за сучок и, ухватившись одной рукой за ветку, другой пытался высвободить карман. Но карман не поддавался — будто кто-то засунул туда руку и крепко держал изнутри. Делать было нечего — офицер изо всей силы рванул карман и, оставив его висеть на ветке, полез выше.

— Офицер, а по деревьям лазить не умеет, — сказал Васька. — Так он всю шинель по кусочкам оставит.

А офицер добрался до вершины, пристроился там на ветках и, вытащив из кобуры большой черный бинокль, направил его на Курсавку.

— Наверное, красные нажимают, — сказал я. — Должно быть, уже совсем близко.

— Они им еще покажут, — важно сказал Васька. — Пускай пока по веточкам прыгают.

У колес крытой платформы, отворачивая железные фартуки и наливая густой мазут в буксы, суетился смазчик. Между вагонами, у сцепки, слесарь стучал молотком по ржавому фаркопу. Сбоку по перрону ходил часовой и посматривал за ним.

Рослый носатый офицер с тремя звездочками на широких погонах прохаживался у бронированных платформ. Это был командир бронепоезда «Победа». Размахивая руками, он о чем-то говорил с молодым офицером. Офицер был тот самый, в перчатках, со шпорами, который приходил к нам с начальником станции.

— Это черт знает что такое! — говорил командир бронепоезда. — Пожрать ничего у вас не найдешь! Это безобразие, господин комендант. О чем вы думаете? Нигде я не видел такого кавардака, как на вашей станции. Где же буфет?