Юнармия (Рисунки Н. Тырсы) - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 7

Через комнату пробиралась маленькая сухонькая старушка. Она оглядывалась по сторонам и улыбаясь шамкала:

— Что вы, черти, каждый вечер хороводы хороводите? Через вас и спать не будешь.

— Не лайся, мамаша, — сказал старушке матрос. — Ты бы вот стукнула каблуками и прошлась бы козырем.

— А ты думаешь, не пройдусь? Отойди-ка! — Старушка сбила косынку на затылок, уперлась рукою в бок и затрусила под «орловскую».

— Крой, бабка, знай наших! — кричал моряк.

Старушка вдруг остановилась, натянула на брови косынку и сказала сердито:

— Наберешься тут с вами грехов.

Потом плясали все. Забыли про голод, про тиф, про Антанту. Плясали красноармейцы, плясали деповские, прыгали и кружились ребята. А больше всех старался матрос с бомбами. Он высоко подскакивал, кружился на месте и подхватывал на лету всякого, кто попадался под руку.

— Товарищи красноармейцы, выходи! — вдруг раздался в дверях тревожный голос комиссара.

Из открытой двери тянуло холодом и ночной сыростью. Музыка оборвалась. Где-то далеко за станцией, у Конорезова бугра, грянул выстрел.

Женщины и ребята кинулись к выходу. За ними — деповские.

Матрос подскочил к дверям и вытянулся во весь рост.

— Не торопись, товарищи! Без паники. Сперва красноармейцев пропусти.

Толпа шарахнулась в сторону, а красноармейцы, на ходу натягивая шинели, один за другим молча вышли на подъезд.

Через три минуты в агитпункте никого не осталось. Только музыканты свертывали ноты и завязывали в платки инструменты.

С этого вечера ровно трое суток без хлеба, без воды выдерживали красноармейцы и деповские атаки белых, ураганный огонь орудий и пулеметов. А все-таки отстояли поселок, не отдали его белым в тот раз.

А потом ушла Красная Армия. И за ней человек сорок наших поселковых.

Замерли станки в мастерских, торчат в депо холодные паровозы. Пусто. Только беспокойный маленький человек в красной фуражке болтается по вокзалу, ищет на работу мастеровых.

Глава V

СЕНЬКА ПЕТЛЯЕТ

Как-то раз пришли мы с Андреем к вокзалу. Дернули дверь за медную ручку — не открывается. Андрей надавил плечом — не поддается.

— Черт с ним, через забор перелезем, — сердито сказал Андрей и ухватился правой рукой за высокие зубчатые доски.

— Подсаживай, чего смотришь! — крикнул он мне, подтягиваясь на руках. Я подставил Андрею левое плечо. Он уперся в него рваным сапогом и быстро-быстро вскарабкался на зубчатую верхушку станционного забора.

— Давай руку, — сказал он мне.

Я подал ему руку, и он легко подтянул меня кверху.

— Закрылись! Думали, мы другой дороги не найдем, — буркнул Андрей и спрыгнул с забора.

Я сполз по доскам за ним.

Впереди — грязное вокзальное здание с широкими потрескавшимися стеклами. Слева, за железнодорожными путями, на которых нет ни одного вагона, — заброшенный деревянный пакгауз. Справа — дежурка поездных смазчиков и закопченная кипятилка.

Мы подошли к дежурке. Андрей осторожно толкнул дверь.

На столе, на полу, на окнах крохотной конторки валялись груды бумаг, железнодорожные ведомости на мазут, на паклю, на инструменты.

— Никто на работу не идет, — сказал Андрей.

— А ты пошел бы? — спросил я.

— Держи карман шире.

В это время из-под навеса станции, обнявшись, вылезли два казака в папахах. Оба были пьяные. Один, здоровенный и толстый, прижимая локтем свою винтовку, болтавшуюся на ремне, что-то бормотал отвислыми губами. Другой, приземистый, с желтыми погонами, волочил за собой по земле казачью шашку и тонко тянул:

Ехали казаки со службы домой…

Мы спрятались за кипятилкой.

Приземистый казак несколько раз начинал все ту же песню: «Ехали казаки со службы домой», «Ехали казаки со службы домой», но дальше у него ничего не выходило. Наконец он махнул рукой и пискляво сказал:

— А ну ее, давай затянем другую.

Но толстый его не слушал. Толстый совсем осоловел. Заломив папаху на затылок, он остановился и стал задумчиво и сосредоточенно плевать в одно место. Маленький тоже стоял не двигаясь и смотрел в то место, куда плевал толстый.

— Песня — она как-то душу нашему брату потешает, — наконец выговорил маленький.

— Песня — она и есть песня, — согласился толстый.

Тут из-за угла высунулась лохматая мальчишеская голова и опять скрылась.

— Гришка, — сказал мне Андрей, — смотри, кажись это Сенька там возле телеграфа?

— Ну да, Сенька!

Сенька выскочил из-за угла и что было силы побежал к нам.

— Стой! — гаркнул толстый казак, снимая с плеч винтовку.

Маленький выхватил из ножен шашку и бросился навстречу Сеньке.

— Стой! — крикнул еще раз толстый и щелкнул затвором.

Сенька остановился.

— Куда бежал? — взвизгнул маленький, хватая Сеньку за ворот тужурки.

— Домой.

— Откуда?

— Со станицы.

— А что ты там, в станице, делал?

— К знакомому ходил, казаку… я…

— Врешь! Зачем ходил? Говори, да не плутуй!

— К станичнику ходил, он у атамана Шкуры служит. Родственник наш, — говорил Сенька, моргая глазами.

— А почему же ты идешь с энтой стороны? Станица в энтой стороне, а ты идешь с энтой. Зачем брешешь? — Казак вытащил из-за голенища плетку. — Видал?

— Дядь, не бей! Ей-право, в станице был! Ей-право…

— Врешь, не был ты в станице. Где проживаешь?

— В поселке, — робко ответил Сенька, переступая с ноги на ногу и тоскливо осматриваясь по сторонам.

В это время Андрей махнул ему из-за угла рукой. Сенька рванулся было бежать, но казак крепко вцепился в ворот его рубахи.

Сенька стоял перед ним, не решаясь взглянуть в нашу сторону.

— Веди к себе, кутенок чертов! Там мы расследуем, какие твои родственники у Шкуры служат.

Казаки дали Сеньке пинка и погнали его к поселку.

— Вот гады! Куда они его повели? — сказал Андрей и рванул меня за руку. — Бежим следом!

На Железнодорожной улице мы догнали казаков и Сеньку.

Маленький казак все еще не выпускал из рук Сенькиного ворота. Сенька, низко нагнув голову, медленно передвигал ноги.

— Что они с ним сделают? — шепотом спросил Андрей.

— Не знаю, Андрюша. А только я бы на его месте шмыгнул куда-нибудь в переулок.

— Да, шмыгнешь! — сказал Андрей. — Они тебя сразу пристрелят.

Сенька вел казаков в поселок. Они прошли мимо Кондратьевских номеров, через базарную площадь, по Бассейной улице, завернули в Грязный переулок и опять вышли к Кондратьевским номерам. Тут только казаки сообразили, что Сенька петляет.

— Ты что ж крутишь, чертова голова? Куда завел? — заорал толстый казак и топнул ногой.

— Ты, хлопче, не виляй, а веди правильно, — пропищал маленький.

— Я не виляю! — крикнул Сенька.

И вдруг он крутнулся и мигом перескочил через низенький забор.

Спотыкаясь, казаки бросились в разные стороны. Раздался выстрел. Потом второй, третий, четвертый. Со всех концов на выстрелы сбегались казаки, на бегу заряжая винтовки.

Мы с Андрейкой свернули в переулок и спрятались в чужом сарае. Когда мы опять выглянули на улицу, кругом было тихо. Ни казаков, ни Сеньки.

На другой день рано утром к нам во двор прибежал Андрей и вызвал меня из погреба.

— К Семену пойдем, — сказал он. — Надо узнать, жив ли.

Мы побежали к баракам, в которых жили станционные рабочие, и тихо постучали в одну из дверей, обитую войлоком. Никто не отозвался. Я заглянул в замочную скважину, но ничего нельзя было разобрать. Мы долго прислушивались и заглядывали в крошечное окошко рядом с дверью, занавешенное черным платком.

Нам не верилось, что в квартире никого нет. Должно быть, боятся, прячутся. Мы постучали снова. Наконец отозвался робкий женский голос:

— Кто там?

— Да это мы… свои — Гришка, Андрейка.

— А что вам?

— По делу, — сказал Андрей.

Звякнул ключ, дверь открылась. Мы вошли в маленькую комнатку, похожую на собачий ящик. Нас встретила женщина с заплаканным лицом. В углу на сундуке под старым лоскутным одеялом спали две маленькие девочки.