Юнармия (Рисунки Н. Тырсы) - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 5

— Ты что тут болтаешься? — сурово спросил Андрейку Илья Федорович.

— Я, дядь, не болтаюсь. Я ребят проведать пришел.

— Проведать — это хорошо, — сказал Илья Федорович. — Да вот ходишь ты не вовремя — это плохо. Сам знаешь, время теперь какое — ни за что пропадешь. Смотри, ребят нам не сманивай!

— Да как же я их сманиваю? Я проведать…

— Проведать! Знаем — проведать. Кто теперь проведывает, когда люди в погребах сидят? Кто шляется в такую пору?

— Дядь Илья, да что я сделал, что ты кричишь на меня? Если что, я уйду, — сказал Андрей и натянул на голову шапку.

— Чего вы, дядя Илья? Он никому не мешает, — крикнул я Васькиному отцу.

— Ложку бери да ешь! Что рот-то разинул? — оборвала меня мать.

Я сел на ведро, схватил здоровенную ложку и стал нехотя хлебать суп. А сам не сводил глаз с Андрея.

Андрей тихо говорил Ваське:

— На нашем краю никто не сидит в погребе.

— А у нас все сидят, — сказал Васька. — Сами сидят и нас не пускают.

— Ешь, Гришка, ешь! — заворчала на меня мать. — Не вертись на ведре, как сатана на барабане.

— Да что ты привязалась? Наемся еще, успею, — сердито ответил я матери и бросил на мешок деревянную ложку. «Как это она не понимает — тут Андрей пришел, а она со своим супом лезет».

Васька о чем-то сговаривался с Андрейкой. Он то и дело подмигивал мне и косился на дверь. Сперва я не понимал Васькиных сигналов. Но потом догадался. Как только мать отвернулась, я незаметно, со ступеньки на ступеньку, добрался до верха лестницы и выскочил на улицу вместе с Андреем и Васькой.

Первый раз за четыре дня я вышел на улицу, От резкого свежего воздуха защекотало в носу.

После тесного, душного погреба даже наш казенный двор показался мне просторным.

— Ну, ребята, смотри теперь в оба! — сказал Андрей. — Пройдем по Железнодорожной, по Воинской, оттуда в поле, а там видно будет. Если спросят — молчите… Отвечаю я.

На воинской платформе валялись трупы лошадей, деревянные ящики, бочки, цинковые банки. По железнодорожным путям были разбросаны четырехугольные тюки сена и грязные больничные бинты.

Васька, оглянувшись, схватил с земли обойму с патронами и сунул в карман. Андрей выковырнул палкой из грязи капсюль от бомбы.

— Брось его, — сердито сказал я Андрею. — Ведь он хлопнуть может.

— Дурной, зачем бросать? Соберем побольше — пригодятся.

Андрей соскреб ногтем грязь с капсюля, старательно протер его в пятерне и сунул к себе за пазуху.

— Пусть берет на свою голову! — сказал Васька и вдруг отскочил от Андрея в сторону. — Пусть берет! Вон Ванька тоже нашел, только не такой, а длинный, из красной меди. Пришел домой и положил на плиту. А отец его в это время ведра чинил. А капсюль этот как долбанет, аж вода из кастрюли шарахнулась, чертям тошно стало. Отцу ни за что пальцы поцарапало.

— Ну, и понимаете все вы, как я погляжу. Что я, не знаю, как с капсюлем обращаться?

— Стреляет он, вот что, — пробурчал Васька.

По Воинской улице мы вышли в степь. Под ногами хрустел хворост, трещал мусор.

В небольшой грязной яме мы увидели труп. Раздетый распухший человек лежал на земле лицом кверху. По щекам его и по лбу ползали мухи. Правая рука была отброшена наотмашь в сторону, а левая скрючена на груди, и казалось, что пожелтевший мертвец держался за грудь, как будто прижимал что-то к своему сердцу. В темные волосы его набилась серо-зеленая пыль. Череп был раздроблен.

У Васьки затряслись губы. Да и мне страшно стало. Ноги стянуло судорогой, как в холодной воде.

— Дух от него какой тяжелый, — тихо сказал Андрей прерывающимся голосом. — Видно, шрапнелью его хватило.

— Видно, шрапнелью, — повторил я.

— А кто его раздел? — спросил Васька.

— Известно кто — шкуринцы, — сказал Андрей. — Красноармеец это. Товарищ.

Мы молча постояли несколько минут. Потом Андрей осторожно пошел дальше, мы за ним. Шли и оглядывались.

— А интересно, как это оно получается? — говорил Андрей. — Один идет за красных, другой за белых. За красных ясно почему идут, а вот за белых… Гришка, как думаешь, почему казаки за белых пошли, а?

— Да не схотели за красных.

— Тоже придумал — не схотели, — сказал Андрей. — Какой им интерес за красных идти? У них земли-то сколько! Вот они за буржуев и тянут. У Хаустовых во дворе и молотилки, и косилки, и пчел по шестьдесят колодок — что ты думаешь, пойдут они за большевиков?

— А почему же Степан Замураев за белых пошел? — сказал Васька. — Он ведь деповский рабочий. У него ни земли, ни пчел.

— Так он… Так он по своей воле, — неуверенно ответил Андрей и, посмотрев на меня, сказал: — Кто его знает, почему он к белым пошел… Может, он у белых выпытать чего хочет?

Мы сбежали на дно воронки, развороченной снарядом, и уселись на рыхлую землю.

— Я слыхал, что у красных организации такие есть, — сказал Андрей, ковырнув сапогом ком земли. — Они что хочешь сделают… Никого не боятся.

— А ты откуда это знаешь? — спросил Васька.

— Знаю. Дядя Саббутин говорил. Он говорил, что у большевиков существует такая коммунистическая партия. Она-то и есть самая боевая.

— Не видал я ее чего-то, — сказал Васька. — Большевиков видал и красноармейцев боевых видал, а коммунистическую партию — не приходилось.

— Ты что же, Васька, Саббутина не видал? Ведь дядя Саббутин и есть коммунист.

— Да что ты? — удивился Васька.

— Ну да… А как вы думаете, ребята, может, и нам организовать такую коммунистическую партию или отряд, что ли? Чтоб он боевой был.

— Отряд? — сказал Васька. — Это дело. Станцию заберем, пакгауз…

— Погоди забирать, — перебил Андрей. — Еще и оружия нету. Вот разыщем винтовок, патронов, разнесем по домам…

— Не хочу! — громко крикнул Васька и вскочил на ноги.

— Чего не хочешь? — спросил Андрей.

— Винтовку не хочу. Принесешь домой, а куда ее сунешь? Отец как найдет, так всыплет тебе пороху. Три дня помнить будешь.

— Ну, пошла слеза, закапала, — буркнул Андрей. — Еще не били, а он уже за штаны держится. Подумаешь, всыплют раз. Впервой тебе, что ли? Раз побьют, в другой раз не станут. Зато дядя Саббутин вернется, так что ты думаешь, он тебе спасибо не скажет?

— Все равно не согласен, — сказал Васька и стал карабкаться наверх. Он вылез из воронки и тихонько пошел по полю, сбивая ногой земляные кочки и высохший бурьян.

Я и Андрей тоже выбрались из ямы.

Мы шли молча и разглядывали все, что валялось в степи. Набрели на оставленную в канаве повозку, у которой было сломано заднее колесо, и стали его разбирать.

Андрей снял люшню колеса, вынул шкворень и выкатил на бугор потрепанный передок.

— Вот коня бы… — сказал Васька и чихнул.

— А это что?… Разве это не конь? — Андрей ухватил за хвост вороную лошадь, которая лежала на боку рядом с повозкой.

— Дохлый! Кому он нужен? — протянул Васька. — И ноги одной у него нет.

Я нашел огромное колесо от казачьей брички и катил его по дну канавы. Вдруг колесо на что-то наскочило. Я нагнулся — на земле валялся бинокль, весь облепленный грязью.

— Ребята, сюда! — крикнул я. Андрей и Васька бросили дохлую кобылу и подбежали ко мне.

Андрей, как коршун, набросился на бинокль.

— Ты где взял? Это полевой, военный! Вот это здорово! Без бинокля отряду никак не обойтись.

Мы стали крутить рубчатое черное колесико, раздвигать и сдвигать трубки. Смотрели на горы, на повозку, на дохлую кобылу. Смотрели с обоих концов. В маленькое стекло посмотришь — кобыла больше слона, в большое — меньше мухи.

Пока мы с Андрейкой рассматривали в бинокль кобылу, Васька ковырялся в земле. Вдруг он закричал;

— А я тоже что-то нашел, получше вашего!

И он поднял над головой два револьвера — в правой руке наган, в левой браунинг.

— Во!

Андрейка кинулся к Ваське:

— Давай меняться! Нам с Гришкой револьверы, а тебе бинокль. Наблюдателем в отряде будешь.

Васька отступил назад и спрятал револьверы за спину: