Юнармия (Рисунки Н. Тырсы) - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 1

Григорий Ильич Мирошниченко

Юнармия

Ромен Ролан о повести Юнармия

Ваша маленькая книга, которую я прочел с величайшим интересом, очень трогательна. Я должен сказать, что, несмотря на то что это — книга для детей, она одна из самых трогательных, которые я читал о гражданской войне, имевшей место в вашей стране (конечно, я знаю только те книги на эту тему, которые были переведены на французский язык, так что я могу судить очень неполно). Эта небольшая книга еще раз показывает нам, как в вашей стране создается новое человечество, сознательное и свободное. Последние страницы, где вы рассказываете о том, что случилось потом с вашими товарищами и с вами самим, желающим «идти вперед», доставили мне самое большое удовольствие.

Жму вашу руку, дорогой товарищ, и желаю вам удачной работы, здоровья и сил.

Ромен Роллан

Вильнев, 19 марта 1936 г.

Глава I

ЭШЕЛОНЫ УШЛИ

На главной железнодорожной магистрали, почти у самого перрона, блеснул оранжевый огонек, треснул и потонул в облаке бурого дыма. Глухо и тяжело ударил взрыв. Посыпались камни, песок, хрустнули станционные стекла.

Над крышей вокзала пронзительно и даже как-то странно пропел еще один трехдюймовый снаряд. Он грохнулся по ту сторону станции, на постоялом дворе Кондратьевых. За ним ударил еще один… Еще. И еще. Сколько их! Они сыпались один за другим, и в густом дыму, который уже закрывал собой десятки домов и сараев, мгновенно вспыхивали огни, напоминавшие грозу, разразившуюся ночью.

Совсем недалеко от станции, на воинских путях, по деревянным настилам торопливо заводили в товарные вагоны исхудалых, в коросте, лошадей. Лошади фыркали, ржали, топали копытами и, боязливо озираясь, шли в вагоны.

На открытые платформы грузили пушки, кухни, двуколки.

У самой станции снаряд со свистом вырвал рельс, выворотил рыхлую землю и почерневший огрызок шпалы.

В это время из конторы выскочил начальник станции. Он посмотрел на семафор и, схватившись руками за голову, побежал обратно в контору. Шпала, перевернувшись в воздухе, полетела вниз. Она упала возле конторы начальника станции, плотно загородив собою тяжелую дверь.

Красноармейцы грузили сено. Вдвоем, втроем они хватали непокорные тюки и со злостью тискали их на платформу.

— Вот, дьявол, как чешет! — сказал красноармеец, накручивая обмотку.

— Кури, брат, — предложил ему сосед, доставая из кармана махорку. — Кури! Фронт фронтом, а раз время пришло — кури.

— Какой ты чудной, — сказал другой красноармеец, — какой ты храбрый, ты, видно, и ночью куришь!

— Курю.

— И в заставе куришь?

— Курю. Только я в рукаве, а нет — под шинельку. Без курева не могу. В тот момент голову сымай, хоть режь — закурю.

Вдруг прямо на площадке возле эшелонов упал снаряд. Красноармейцы прилипли к земле. Снаряд рванул. Заржали лошади.

— О гады! — сказал красноармеец, поднимаясь на ноги.

— Кроют, браток… Кабы у нас снарядов двадцать было, мы бы их…

— Да, кабы у нас… — сказал сосед и сразу повалился на камни. Из руки его выпала папироска.

Красноармеец пристально посмотрел на тело товарища, потом молча взвалил его себе на плечи, как тюк сена, и понес в санитарный вагон.

На платформе человек двадцать красноармейцев искали начальника станции и долго не могли его найти. Они лихо размахивали руками, как саблями.

Начальник станции сунул свое длинное лицо в дверное стекло. Увидев красноармейцев, он быстро отскочил обратно.

— Стоп! — громко крикнул скуластый красноармеец. — Ты куда ховаешься, бисова твоя душа? Стой!

Начальник станции вернулся.

— Вот видите, — лукаво сказал он, остановившись у двери, — шпала дорогу загородила. Я хотел через другую дверь выйти к вам.

— Неправда, — спокойно сказал высокий красноармеец в буденовке, отодвинув ногой шпалу.

— Ты знаешь, что эшелоны задерживать права не имеешь?

— Взять бы да двинуть ему по-свойски, враз бы пути починил!

Но маленький человек в красной фуражке только пожимал плечами и повторял одно и то же:

— Товарищи, не могу я отправить воинские эшелоны. Все пути позабиты. У семафора снарядами полотно разорвало. Что я могу поделать?…

Тут из-за угла вышел обтянутый крест-накрест потертыми ремнями начальник эшелонов. Красноармейцы к нему.

— Саботаж разводят станционщики, товарищ командир! Не отправляют! — сказали почти разом красноармейцы.

— Почему это не отправляют? — тихо и деловито спросил командир.

— Не хотят, — сказал высокий в буденовке.

— Да как же отправлять?… Все железнодорожные пути уже забиты. Все забиты, — опять забормотал начальник станции.

И действительно, у семафора, в той стороне, куда нужно было отправлять эшелоны, как назло, у вывороченных рельсов стояла шестерка товарных вагонов.

— А мастеровые почему до сих пор не вызваны?

— Не слушают меня… Отвыкли… Не знаю.

— Ну, так я знаю, — сказал командир не резко, но громко. — Мастеровые помогут нам!

— Что ж, попробуйте, если угодно, — сказал начальник станции, прищуривая один глаз. — Да только выйдет ли? Там, у семафора, снарядом выворотило рельс, товарный состав застрял… Здесь это еще пустяки, а там…

— И там дело немудреное, — вдруг сказал из толпы молодой рабочий.

Он давно уже стоял рядом с начальником станции и прислушивался к разговору.

— Сперва нужно спустить под откос вагоны — те, что у семафора торчат, а потом вызвать дорожного мастера. А рабочих я созову. Надо рельсы менять. Иначе ничего не выйдет.

Он круто повернулся и куда-то побежал.

Начальник станции проводил мастерового хмурым взглядом.

— Куда же он сбежал, мастеровой-то этот? — беспокойно говорили красноармейцы. — Придет еще или не придет?

— Придет, — ответил командир, но видно было, что он и сам сомневается.

Снаряды стали падать у водокачки. Сперва они перелетали и падали недалеко за железнодорожным поселком, но потом стали ложиться у самой стенки цементной водокачки.

— Губа не дура! Ишь чего захотели! — сказал командир, показывая красноармейцам на водокачку.

— Форменная дура! Зачем же водокачку-то? — спросил красноармеец.

— А затем, что нашего наблюдателя на водокачке заметили.

— Вот оно что… — сказал красноармеец, только теперь заметив наблюдателя.

Пушечные выстрелы слышались все сильнее и ближе. В воздухе рвалась шрапнель.

Машинист хмуро выглядывал из окон паровоза и ругался:

— Во черт! Паровоз стоит, а не уедешь…

В это время из-за угла станции вынырнул вспотевший мастеровой. За ним быстро шагали седоватый широкоплечий человек — это был дорожный мастер Леонтий Лаврентьевич — и еще несколько рабочих. Рабочие несли кирки, ломы, разводные ключи.

— Товарищ командир, давай людей! — на ходу сказал дорожный мастер.

Командир оглядел красноармейцев и быстро отсчитал человек пятнадцать. Красноармейцы и мастеровые побежали к семафору. Бежали, спотыкаясь о рельсы и камни.

— Можно бы и пешком уйти, — говорил командир дорожному мастеру, догоняя его, — да у меня пол-эшелона тифознобольных, раненых, а бросать их на произвол врага — преступление. Не могу.

— Как можно! Если банда доберется до них, всех порежет, — сказал Леонтий Лаврентьевич, вытирая рукавом со лба пот.

— Ничего, отправим. Только бы вагоны убрать, — отозвался мастеровой сзади.