Ночной мотоциклист (сборник) - Смирнов Виктор Васильевич - Страница 7

Бац! От неожиданного толчка чуть не лечу с дощатого тротуара в грязь. Машинально хватаюсь за кобуру.

— Извините, извините, ради бога!

Включаю фонарик. Слесарь Лях, улыбаясь, растерянно разводит руками. Засмотревшись на дежурного, я и не заметил, как слесарь выскочил из ворот.

— Извините, товарищ лейтенант! — Он уже узнал меня. — Задумался! Но это хорошо, что случайно встретил вас. Я был у Шабашникова.

— Догадался.

— Мне не дает покоя… Я и не знал, когда опознал нож, что дело связано с убийством инженера. Я, таким образом, обвиняю Шабашникова, да?

— Почему вы так думаете?

— У нас слухи распространяются быстро. Я тут же помчался к Шабашникову, несмотря на ночь. Хотел расспросить его. Он не виноват, товарищ лейтенант. Десять лет знаю его!

Похоже, весь Колодин собирается встать на защиту Шабашникова. Странная, однако, эта ночная встреча.

— Идите лучше спать, товарищ Лях. Приходите завтра в горотдел, выскажете свои соображения.

Он уходит. Начинает светать. Колодин в этот час кажется таким мирным, уютным, он спит и видит сладкие утренние сны. Кажется невероятным, что в этом городке могла произойти такая трагическая история.

Произошла ведь! Где — то поблизости коротает тревожную ночь убийца… Один из пяти?

6

Воздух по — осеннему прозрачен, сопки, на которых просматривается каждое деревце, окружают умытый, прилизанный Колодин как декорации. «Хорошо, что солнце, — первая моя мысль. — На сердечников, говорят, очень действует погода».

В девять я уже в больнице. Главврач не может сообщить о Комолове ничего утешительного. «Состояние не внушает особых опасений…» Резиновая формулировочка!

К двенадцати в горотдел собираются сотрудники Комаровского, еще ранним утром отправившиеся по срочному заданию. Они сообщают немаловажные для расследования данные о пятерых охотниках, побывавших у Шабашникова накануне убийства.

Врач Малевич вечером заступил на дежурство в поликлинике. Он отлучался с места дежурства не более чем на пять минут. От поликлиники до дома Осеева — около трех с половиной километров. «Исключается».

Анданов, «почтмейстер», в тот же вечер уехал из города, повез в областную клинику больную жену, которая неожиданно почувствовала себя хуже… «Проверить. Что за срочный отъезд?» Лях, выйдя от Шабашникова, направился вместе со щенком к приятелю Новикову, который раньше служил в милиции собаководом. Беседа затянулась до часу ночи. Показание Новикова не вызывает сомнений.

У Жаркова четкого алиби нет. Сторожиха продовольственного магазина, дежурившая неподалеку от дома Жаркова, сообщила, что часов в десять вечера чемпион укатил на своем спортивном ИЖе. Когда вернулся Жарков, сторожиха не знала. В одиннадцать тридцать на улице был выключен свет в результате аварии на электростанции. «Разобраться». О пятом посетителе ничего не известно, но меры к розыску приняты.

Что ж, «иксом» мы еще займемся. Пока остаются двое. «Почтмейстер» с его срочным отъездом интересует меня больше, чем Жарков. Не слишком новый способ получить алиби: отправляешься на вокзал, берешь билет и незаметно возвращаешься обратно. Задача в том, чтобы в конце концов оказаться в пункте назначения. Комолов называл этот маневр «заячьим скоком». Бывает, что заяц, уходя от преследования, вдруг делает прыжок в сторону, и охотник натыкается на оборванную строчку следов.

Надо исключить и возможность «заячьего скока».

Что касается мотоциклиста…

— Борис Михайлович, давно Жарков живет в Колодине?

— Постоянно — с полгода.

— То есть он приехал в одно время с Осеевым? Что привлекает его в Колодине? Чемпион мог поселиться поближе к «центру».

— Видимо, личные дела. Но долго не удержится. Летун.

— Ну, а как Анданов?

— Этот сменил несколько городов, пока не осел у нас. Он охотник до мозга костей. Ему глушь нужна, тайга. А в наши дни сами знаете: сегодня глушь, а завтра заводские трубы выросли. Строятся сибирячки…

Как бы в подтверждение слов капитана со стороны химкомбината доносится мощный удар. Дом крякает, дребезжат стекла.

— Диабаз подрывают, — объясняет Комаровский. Густое облако пыли поднимается над Молькой, тянется к небу.

— Кстати, сегодня летная погода, — замечает Комаровский как бы невзначай.

— Должны прилететь жена и дочь Осеева.

Похоже, шеф дал указание Комаровскому заботиться об мне — не упустил бы чего по молодости лет.

— Я звонил на химкомбинат, — продолжает капитан, — чтобы встретили. Несладко им: вместо новоселья на похороны.

Нет, он заботится не только обо мне, обязательный колодинский «дядя Степа».

— Машина будет сегодня в вашем распоряжении, Павел Иванович.

— Отремонтировали?

— Кое — как. Обещают другую дать, да не спешат. Захолустный городок, обойдемся, мол…

В его голосе уже звучат просительные интонации: вы — то ближе к центру, посодействовали бы. Старшинские хитрости, капитан…

Звоню в отделение связи Анданову. «Надо бы побеседовать. Когда вам удобно?»

— С двух до трех я обедаю дома, — говорит Анданов.

Дом двухэтажный, старый. Лестница музыкальна, словно ксилофон. У каждой ступеньки свой неповторимый скрип. Ровно в два я у двери. И тут же чьи — то шаги повторяют музыкальную фразу. Стук палки отбивает такт.

Ступеньки даются Анданову нелегко, на лице появляется гримаса боли, когда он заносит негнущуюся правую ногу. В руке — новенькая, еще не захватанная пальцами клюка.

Держится он холодно и с достоинством, подчеркивая всем поведением, что пригласил меня не из чувства гостеприимства, а исполняя свой гражданский долг.

— В моем распоряжении минут двадцать. Я должен еще пообедать. Вам достаточно двадцати минут?

Он говорит так же, как и движется, — размеренно и четко. Мышцы лица при этом остаются неподвижными: словно маской прикрыт. Что ж, профессия налагает отпечаток. Дотошность, пунктуальность, сосредоточенность, малоподвижный образ жизни — все это отразилось в сидящем передо мной человеке. Наверно, он хороший почтовый работник.

— Я не знал, что у вас больная нога. Заставил спешить?

— Пустяки. Ушибся, пройдет.

Я коротко объясняю: дело об убийстве Осеева требует выяснения кое — каких деталей, и он, Анданов, может нам помочь. Медлительно, заученными движениями Анданов набивает трубку, открыв ярко — желтую коробочку «Золотого руна». У него сильные волосатые пальцы.

— Не знаю, смогу ли помочь, — говорит Анданов. — Я плохо его знал. Кажется, он не увлекался охотой.

— Но вы, наверно, знакомы с кем — нибудь из людей, близко знавших Осеева. С Шабашниковым, например.

— С Шабашниковым я знаком.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Последний раз? Одну минуточку. Анданов затягивается, душистый дым плывет по комнате.

— Постойте… Это было перед моим отъездом восьмого августа. Я заходил к нему, хотел купить щенка.

— Шабашников ничего не говорил вам об Осееве?

— Ничего. Я слышал, что Шабашников якобы заподозрен… Извините, что вмешиваюсь. Но Шабашников не способен совершить что — либо противозаконное.

Мельком оглядываю фотографии на стенах. Бесчисленные снимки жены: маленькая полная девочка в кудряшках, с ямочками на щеках, потом маленькая полная девушка с ямочками, потом женщина все с той же не тронутой годами улыбкой и с теми же кудряшками.

«Самого» не видно на фотографиях, только два сравнительно недавних снимка. Бывают люди, которых трудно представить детьми, и Анданов из их числа. У него не было младенчества, он не ползал перед объективом на голом пузе и не ждал птички, которая вот — вот вылетит из круглого стеклышка. Длинное пальто, барашковый воротник, руководящий «пирожок» на затылке. Таким, наверно, он появился на свет и сразу принялся за сортировку писем, телеграмм и другую общественно полезную деятельность.

— Во сколько вы ушли от Шабашникова?

— Часов в пять.

Мягко и деликатно я стараюсь получить от Анданова ответ на вопрос, который не хочу задавать «в лоб». Анданов оказывается гораздо более понятливым, чем я ожидал. Он облегчает мою задачу.