Ночной мотоциклист (сборник) - Смирнов Виктор Васильевич - Страница 4

— Собаки! — забормотал хозяин, протягивая мне фокстерьера. — Посмотрите: Тюлька, такого «фокстера» нигде не увидите. Любого лиса возьмет! Люблю я собачек…

Он сказал это так, будто любовь к собакам могла оправдать любой его поступок.

Тюлькины смешливые глазки — бусинки затерялись в завитушках белой шерсти. Шабашников и впрямь любил собак — фокстерьер был чист и вычесан. А в доме творилось черт знает что.

— Значит, в ночь с восьмого на девятое вы были дома? — еще раз спросил Комаровский.

— Где же еще?

— И выходит, только в тот вечер или ночью ваш нож и сапоги могли быть похищены?

— Не знаю, — пробормотал Шабашников. — Наверно.

— В таком случае необходимо задержать вора. Мы осмотрим место происшествия…

— Да зачем? — замахал руками Шабашников. — Мелочь какая! Не надо, ни к чему, идите себе занимайтесь делом.

— Вы понимаете всю важность происшедшего? Украдено оружие. Оно может быть использовано похитителем.

— Нож — тоже мне оружие!..

— Все — таки!

Шабашников нехотя написал заявление в милицию. Привезли розыскную собаку. Проводника предупредили, как вести поиски. Вскоре овчарка, рыскавшая по двору, настороженно принюхиваясь, принялась разрывать лапами груду щебня, сваленного у сарая. Мы извлекли из — под щебня небольшой сверток. В обрывок полотенца, того самого, махрового, голубого, была завернута пачка денег. Десять «четвертных».

— Это ваши деньги? — спросил Комаровский.

Шабашников побледнел. Руки его тряслись, и он никак не мог унять эту дрожь.

— Нет, не мои… Никогда их не видел в глаза!

— Откуда же они взялись?

Шабашников молчал. «Возможно, он действительно ничего не помнит, — подумал я. — Бывает ведь… Алкогольное помешательство. Это может пройти так же быстро, как и пришло».

Я был очень удивлен, когда Комаровский ограничился лишь тем, что попросил Шабашникова далеко не отлучаться. По дороге в отделение я сказал об этом капитану.

— За Шабашниковым мы посмотрим, — ответил Комаровский. — Но что — то мне 'не верится в его злодейство.

Я подумал: «не верится» — слабый аргумент против улик.

3

Николай Семенович слушает меня и делает записи в блокноте. Стакан чаю стынет на столе.

— Значит, улики достаточно веские? — спрашивает Эн Эс.

— По — моему, да.

— Позвони Комаровскому. Нужны данные о Шабашникове.

Дождь все идет. За окном крупные капли описывают траектории, словно падающие звезды. Город лежит внизу темной массой, как уснувшее животное. Шевелится, вздыхает. Окна домов плотно прикрыты ставнями… Первый августовский затяжной дождь.

— Ты как будто спокоен, Паша?

— Да ведь тупое дело, Николай Семенович. По пьянке. Омерзительно все это.

Я и впрямь не чувствую того следовательского азарта, который охватывает каждого милицейского работника, разгадывающего загадку сложного, запутанного преступления. Гнев, страсть — при чем здесь они? Это унылое лицо с дряблыми щеками, мутные с похмелья глаза… Какой он, в сущности, убийца? Нелепый случай, нелепая жестокость.

Надо аккуратно и точно довести это дело до конца. И баста! Он должен получить по заслугам.

— Так — так.

Эн Эс недоволен, это я хорошо чувствую.

— Не появилось ли у тебя ощущение, что ты уже все постиг, что твоя работа ставит тебя как бы над людьми, а? Со временем это может появиться — и нет ничего страшнее для нашего брата.

— Я не замечаю в себе ничего такого…

— А это приходит. Незаметно, исподволь. Я так и не понял, что ты думаешь о человеке, которого подозреваешь в убийстве или соучастии. Кто он таков? Ты веришь обстоятельствам, минуя человека.

— Но улики… Я же не адвокат!

Самолюбие заставляет меня сопротивляться.

— Нет, ты и адвокат. И прокурор… Человек! И ты имеешь дело с человеком.

Меня задевают слова шефа. Я люблю его, он «мой старик». Мне хотелось бы, чтобы обо мне говорили: у Павла Чернова «комоловский» стиль работы. Я всегда старался быть похожим на него и перенять у него все, даже привычки. Одно время даже покашливал кулак, точь — в — точь как Николай Семенович.

Но есть в шефе нечто такое, чего нельзя перенять копированием…

Комаровский является в номер, держа под мышкой маленький школьный портфельчик. Обычно с такими портфельчиками ходят управдомы или колхозные бухгалтеры. Длинная темно — синяя шинель подчеркивает худобу и нескладность фигуры.

— Сегодня ты кое — что нащупал, Борис Михайлович? — спрашивает майор.

Капитан вытирает костлявой рукой лицо, покрытое каплями дождя. Хмыкает. Он застенчив — особенно с высокими чинами. Это у него, видимо, от «старшинского» прошлого.

— Нащупал? Как сказать…

Комаровский тоже в чем — то сомневается. Чутье — тонкое растение, выросшее на почве, которая называется опытом! В этом они оба превосходят меня.

— Ну, так что Шабашников? — спрашивает Комолов.

— Понимаете, он у нас в городе на хорошем счету. Человек отзывчивый. В войну был в армии снайпером. Попал в плен, бежал. Жена погибла на фронте, медсестрой была. Один живет. Ну пьет, факт, это у него периодами. Есть такой минус… С уголовным миром никаких связей.

— С деньгами у него как?

— Туговато, раз пьет.

— В каких отношениях он был с Осеевым?

— Вроде дружили… Шабашников бывал у Осеева.

— Он мог знать, что Осеев хранит дома наличными крупную сумму?

— Думаю, да. Говорят, Осеев советовался с ним насчет покупки мебели.

— Понятно, — сказал Комолов и открыл свою алую кожаную папку. — А что нам известно об Осееве? Полгода назад в Колодин на строительство химкомбината приезжает инженер Осеев. Вот телеграмма — компрометирующими материалами о нем мы не располагаем. Напротив, характеристика положительная… Приехав в Колодин, Осеев покупает дом и участок на улице Ветчинкина. Очевидно, собирается осесть после выхода на пенсию. У Осеева жена и дочь. Они живут в Иркутске. В июле дочь гостит у отца. В августе Осеев ожидает приезда семьи. Пятого августа берет с книжки пятьсот рублей, чтобы купить кое — что из мебели. А в ночь с восьмого на девятое августа его…

На втором этаже гостиницы, под нами, начинает играть оркестр. В ресторане веселье. Пол в номере слегка вздрагивает. Комолов морщится и расстегивает воротник рубашки.

— Открой окно, Паша. Душно. В номере холодно, но я распахиваю окно. Плохо шефу.

— Итак, какие улики против Шабашникова? Доложи, Паша.

— Ну, во — первых, нож и сапоги! Нож, которым совершено убийство, принадлежит Шабашникову. Следы, оставленные на полу в доме Осеева, — это следы его сапог.

Комолов утвердительно кивает.

— Далее. Шабашников знал, что Осеев хранит деньги. Именно деньги интересовали преступника. Ведь он больше ничего не тронул в доме.

— А в состоянии Шабашников нанести такой сильный и точный удар?

Тут я могу выказать эрудицию в области, где майор, житель большого города, не очень силен.

— Он ведь «забойщик», Николай Семенович.

— «Забойщик»?

— Ну да. Так у нас говорят — капитан знает. Колодинцы приглашают его на забой скотины. Это тонкая работа. Нужен глаз и крепкая рука, чтобы попасть точно в сердце.

— Это верно, — соглашается Комаровский.

— И еще. Осеев вел довольно замкнутый образ жизни. Ночью он мог открыть дверь только хорошо знакомому человеку. Именно таким был для него Шабашников, сосед. Ну и, конечно, деньги, найденные во дворе Шабашникова, — улика неоспоримая. Словом, основная версия: Шабашников либо убийца, либо соучастник.

— Твое мнение, Комаровский? — спрашивает шеф.

— Мнение?

Капитан смущенно кашляет в рукав.

— Правильно доложено. Но Шабашников!.. Очень сомнительно: человек никогда не ценил деньги, сам раздавал — и вдруг…

Верный своей дипломатической манере, Комаровский не вступает в открытый спор. Стоит ли перечить товарищу из «центра»? Но, я чувствую, капитан остается при своем мнении.

— Что ж, Паша, логика штука полезная, — говорит Комолов. — Но у версии, которую ты предлагаешь, несколько неувязок — из — за поспешности они отметены тобой. Первое противоречие. Убийца нанес удар, едва лишь Осеев приоткрыл дверь. Зачем Шабашникову, пользовавшемуся доверием инженера, так спешить? Похоже, преступник опасался, что Осеев, увидев, кто стоит на пороге, тотчас захлопнет дверь. Если так, то Осеев либо вовсе не знал его, либо знал как человека, которого надо бояться.