Белая береза - Бубеннов Михаил Семенович - Страница 22

— Застудит, — сказал Юргин. — Да он еще весь мокрый… Вон какой!

— Тогда стой, брат, раздевайся! — приказал Озеров и обратился к солдатам: — У кого, товарищи, есть что-нибудь лишнее?

Солдаты быстро надавали Андрею необходимой одежды. Но свободной обуви, конечно, не оказалось, пришлось обвязать левую ногу портянками да куском плащ-палатки. Надев все сухое, Андрей быстро согрелся, и ему стало так хорошо, так приятно среди однополчан, как еще не было никогда. "Свои все, — подумал он растроганно. — Как семья одна…" И он пошел от Вазузы, все больше и больше радуясь теплу в себе и тому ощущению, что вокруг него близкие, почти родные люди.

И тут Андрей подумал, что их полк, хотя и понес большие потери, все же продолжает жить. Андрей был так обрадован этой мыслью, что в его душе быстро стало гаснуть чувство обездоленности, какое мучило его до реки. Шагая в толпе однополчан, он теперь уже не вспоминал картины разгрома и смерти и не думал о том, что ждет его впереди, за бескрайней ночью, кое-где освещаемой мертвыми огнями.

Он шел на восток, думая о жизни.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Птицы покидали родные места гнездовий. Проходя по лесам, полям и болотам, осень безжалостно гнала их на чужбину, не давая отдыха в пути. В просторной вышине слышались печальные клики журавлей. Утки табунились на озерах. Черные тучки скворцов, подхваченные ветром, высоко мельтешили над осенней землей.

В Ольховке хорошо было слышно, как шла бомбежка близ Вазузы, а затем временами стало доносить приглушенный гул орудийной пальбы. Ерофей Кузьмич знал, что немцы миновали деревню стороной, по большакам, и сразу понял: у реки начался бой. Много раз выходил Ерофей Кузьмич на крыльцо и напряженным темным взглядом всматривался в даль востока. Лицо его каменело от тяжелых раздумий.

В доме установилась кладбищенская тишина. У всех валилась из рук работа. Все сидели по углам или бродили молча. Украдкой друг от друга, с тоской смотрели на восток.

Марийка крепилась больше всех в доме и больше всех страдала. Весь этот день, наполненный шумом листопада, она жила, со страхом прислушиваясь к тому, что говорило ей сердце.

Под вечер Ерофей Кузьмич спохватился: надо было надежно прикрыть от чужого глаза яму под рябиной, где утром еще спрятали зерно и лишнее добро.

— Горе-то горюй, а дело делай, — заговорил он с семьей. — Того и гляди, немцы нагрянут. Надо яму получше прикрыть.

Алевтина Васильевна, ослабевшая всем телом после проводов Андрея, сидела на лавке, привалившись к косяку окна. Не отрывая усталого, тоскующего взгляда от неясной лесной дали, прошептала:

— Чего же, сходили бы…

— Пошли-ка! — сказал Ерофей Кузьмич, оборачиваясь к Марийке и Васятке. — Прикроем — и душе покойнее.

Вышли на огород. За сараем недавно наспех были свалены три воза ржаной соломы, полученной на трудодни с колхозного гумна. Этой соломой и решено было прикрыть яму. Ерофей Кузьмич и Марийка носили солому, поддевая ее большими охапками на вилы, а Васятка, на лету подхватывая граблями навильники, ловко укладывал их в омет и утаптывал ногами. Через полчаса работы, поднимаясь все выше и выше, он начал доставать багряные гроздья ягод с верхних ветвей рябины.

Сметливый Васятка видел, как мучилась Марийка, и все время старался, чем мог, утешить ее. Нарвав пучок веток с большими гроздьями ягод, он сказал ей:

— Гляди, какие ягоды! Тебе дать?

— Кинь, Васятка!

— Я тебе самых лучших! — обрадованно закричал мальчуган. — Вот, гляди!

— Эй, ты, там! — прикрикнул на Васятку от сарая Ерофей Кузьмич. Чего там кричишь? Чтобы народ видел? Да и рябину зачем портишь зря? Куда рвешь?

— Скрипи, скрипун! — прошептал Васятка, косясь на отца. — Держи, Марийка! Эх, и ягодки!

Марийка поймала большую, тяжелую ветку, густо обвешанную гроздьями ягод, взглянула на нее — и сразу вспомнила один лучистый день последней весны. Вскоре после свадьбы, придя поработать на огород, они вместе с Андреем стояли под этой рябиной, — вся она была осыпана нежным белым цветом. Кажется, это было совсем, совсем недавно… Но рябина не только отцвела, — на ней успели вырасти эти богатые и нарядные гроздья.

Подошел Ерофей Кузьмич.

— Манька, ты чего же стоишь? Надо бы после эти забавы!

Не отвечая, Марийка воткнула вилы в охапку соломы, попыталась поднять — и не смогла. Ее мягкие, теплые губы раскрылись и запылали. Она тряхнула головой, сбрасывая на плечи полушалок. Изгибая тонкий девичий стан, еще раз попыталась поднять солому, и опять не хватило сил. Сказала чуть слышно:

— Не могу! — Бросив вилы, отошла к рябине. — Погодите, сейчас пройдет…

— Вешует? — хмуро спросил Ерофей Кузьмич.

— Кто? — оглянулась Марийка.

— Сердце, кто же?

— Не тревожьте меня сейчас, папаша, — держась за ствол рябины, ответила Марийка.

Васятка вдруг тряхнул суком рябины.

— Тятя, глянь-ка, едут!

У Ерофея Кузьмича дрогнули в руках вилы.

— Немцы?

— Да нет, бабы! Никак нашенски? Да вон, вон!

— Тьфу, поганое дите! — закипел Ерофей Кузьмич. — Ты чего, вихрастый дьявол, пугаешь? Нет, чтобы сказать как следует! Вот как возьму да раза два достану вилами — будешь знать! Фу, даже в груди захолонуло!

С востока по склону взгорья в деревню поднимался небольшой обозик. За возами, нагруженными разным скарбом, шагали измученные, унылые женщины, брели похудевшие и повзрослевшие за двое суток ребятишки. Поглядывая на родную деревню, затихшую под березами, колхозницы глуховато перекидывались словами:

— Хлебнешь теперь тут горького!

— Ой, кума, не приведи господи!

— Загодя готовь петельку!

Когда обозик поравнялся с лопуховским огородом, одна женщина в поношенном мужском пиджаке, туго затянутом на талии цветной опояской, в сапогах, с кнутом в руке, завернула к изгороди, крикнула:

— Эй, сват, немцев нет еще у нас?

— Мама! — Марийка бросилась к изгороди. — Мама!

Немного подождав, Ерофей Кузьмич тоже подошел к изгороди. Марийка все еще обнималась у телеги с младшей сестренкой Фаей — смугленькой и тоже черноглазой, только вступавшей в девичество.

Сватья Анфиса Марковна, прозванная по имени покойного мужа Макарихой, высокая, статная женщина лет пятидесяти, с живым лицом и темными, все еще молодыми глазами, прикрикнув на шумевших дочерей, подала команду бабам:

— Погоняй, бабы, чего встали?

Объезжая телегу Макарихи, бабы двинулись в деревню. Макариха обернулась к изгороди, поздоровалась со сватом, переспросила:

— Значит, не бывали еще, сват?

— Слава богу, нет еще…

— А то мы едем да только и думаем: сунемся в деревню, а там уже немцы. Только клочья, думаем, полетят от нас.

— Не должно бы, сватья. С баб какой спрос?

— Ой, сват! Они спросят!

Закуривая, Ерофей Кузьмич поинтересовался:

— Возвернулись-то откудова?

— От Черного Ключа.

— Значит, дальше ходу нет?

— Не пришлось, сват, дальше.

— Да, пробегли наши быстро! — Ерофей Кузьмич пустил дым из ноздрей. Без всякой войны покинули деревню.

— Это, сват, разве бегут? — смотря мимо свата, сказала Макариха. Вот погоди, как немцы побегут, — вот те побегут! Куда прытче наших! Диву дашься, сват. Знаешь, придешь незваным, уйдешь драным!

— Конешно, если наши соберут силу…

— Соберут! — Макариха так ударила черенком кнута по верхней жерди изгороди, что Ерофей Кузьмич вздрогнул. — В своем гнезде, сват, и ворона любому глаз выклюет. Слыхал? — От гнева Макариха даже помолодела в лице. Нет, не приглянется им наш хлебушко!

О бое у Вазузы Макариха ничего не знала. Потолковав об Андрее, она засобиралась ехать домой. Прощаясь со сватьей, Ерофей Кузьмич сказал:

— Заглядывай, сватья, когда будет время!

— Захаживайте и вы, сват, — в свою очередь, пригласила Макариха.

Не отходя от прясла, Ерофей Кузьмич еще с минуту наблюдал за Макарихой. По-мужски взяв в руки вожжи, она стегнула отощавшего коня кнутом поперек спины и, когда он тронул воз на взгорье, крупно зашагала рядом с телегой. Ерофей Кузьмич легонько качнул головой и сказал о сватье с завистью: