Прекрасные незнакомки - Бенцони Жюльетта - Страница 34

Вместе с Пейном Фицджеральд, хмелея от счастья, мчался вместе с толпой. Он участвовал в манифестациях, сидел на заседаниях Конвента, пел не только недавно появившуюся «Марсельезу», но и зловещую «Са ира!», причем с таким воодушевлением, что эхо от его пения докатилось даже до Англии.

Вокальные подвиги недешево обошлись молодому Фицджеральду. Через две недели он больше не числился в армии. Но что такое английская армия для ирландца, подхваченного вихрем перемен? Он почувствовал себя только счастливее.

Для полного счастья ему недоставало одного: юной девушки, похожей на дорогую Элизабет. Он поделился своей мечтой с Томасом Пейном.

– Если вы хотите увидеть малышку гражданки Жанлис, то нет ничего проще, – ответил ему Томас. – Ходите почаще в театр, и вы ее увидите. Они не пропускают ни одного интересного спектакля. Да вот, пожалуйста. Как раз сегодня вечером «Лодойска»[18], новая опера в театре Фейдо. Пойдемте вместе с нашим другом Ридом, он знаком с госпожой Жанлис и охотно представит ей вас.

И действительно, все так и произошло. В тот же вечер из глубины ложи наш обожатель революции мог издалека любоваться самой прелестной девушкой, какую он только видел в жизни: она была высокой, стройной, с изящными движениями креолки, большими мечтательными глазами и облаком темных шелковистых волос. А кожа! Белоснежный прозрачный фарфор. Но, главное, Эдвард увидел то безупречно прекрасное лицо, которое, как он думал, он увидит только после смерти. Прекрасная Памела в самом деле была двойником Элизабет, но более юным и еще более прекрасным, потому что дышала здоровьем…

Потрясенный, очарованный Эдвард не отрывал от нее бинокля весь первый акт, опасаясь, что прекрасное видение исчезнет. Наступил антракт, и он попросил Рида представить его.

– Прошу вас, мой друг, представьте меня, – умолял он. – И я буду вам признателен всю свою жизнь.

Рид насмешливо улыбнулся.

– Жизнь – слишком долгий срок, мне хватит и нескольких дней. Но прежде чем я поведу вас к этим дамам, хочу кое-что напомнить: ваша мать – герцогиня Лейнстер, а эта девушка… Никто, собственно, не знает, откуда появилась эта красавица.

Эдвард отмел напоминание с царственным пренебрежением: будь его мать даже королевой, это ничего бы не изменило.

Через несколько минут он склонился в поклоне перед госпожой де Жанлис и потерял голову, влюбившись в Памелу. Ему было разрешено нанести им визит, и уже на следующий день с бешено колотящимся сердцем Эдвард стоял перед дверью особняка на улице Бельшас. Особняк был построен герцогом Орлеанским для своих детей и их «наставника» в юбке, дабы они получили то необыкновенное «современное» воспитание, которое задумал для них наставник. Теперь дети выросли, и госпожа де Жанлис большую часть своего времени посвящала сочинению пространных романов, которыми надеялась вразумить современников, но читать которые было невозможно.

Прошла неделя после того, как лорд Эдвард Фицджеральд переступил порог особняка, и вот он уже склонился перед госпожой де Жанлис в церемонном поклоне, прося у нее руки Памелы, как «самое драгоценное сокровище, обладать которым он посмел надеяться». Только кланялся он не в гостиной на улице Бельшас, как можно было предположить, а в очень скромной комнатке придорожной гостиницы в Турне.

Столь неожиданное путешествие было связано с принятым Конвентом законом об эмигрантах. Герцог Орлеанский, ставший гражданином Эгалитэ, понял с немалой печалью, что этот закон распространится и на его сестру Аделаиду, и на госпожу де Жанлис, и на Памелу, которых он поспешил вернуть из Англии. И теперь он срочно переправлял их в Бельгию, советуя спокойно дожидаться там послабления, которого он со всем своим революционным пылом непременно добьется для своей семьи. Памела тоже принадлежала к семье герцога Орлеанского с тех пор, как он официально, через нотариуса, выделил ей приданое.

Они уехали так внезапно и незаметно, что Эдвард это не сразу заметил. А как только узнал, вскочил на лошадь и помчался за ними следом, чтобы предложить госпоже де Жанлис в качестве защиты свою отвагу, а Памеле – руку и сердце.

Сколь бы неожиданным ни было его предложение, госпожу де Жанлис оно не удивило, оно было вполне в духе ее романов. Молодой человек предлагал не только горячее благородное сердце, но и старинное имя, достойное положение в обществе и немалое состояние. Памела тоже была очарована молодым человеком. Эдвард хоть и был небольшого роста, но отличался хорошим сложением, крепостью, приятным лицом и великолепными синими глазами. Она улыбнулась от радости, увидев, как он, покрытый пылью, спрыгивает во дворе гостиницы с взмыленной лошади. И теперь с сияющими, как звезды, глазами ждала ответа, который даст ее «благодетельница». Услышав его, Памела почувствовала, что ничего не видит из-за слез, застилавших глаза.

– Я не могу дать согласия на этот брак, милорд.

Таков был ответ.

Погибнуть за Ирландию!

Графиня де Жанлис была не из тех женщин, которые избегают объяснений, дав неожиданный и неприятный ответ. Но начала она с того, что посмотрела на свою приемную дочь, увидела на ее глазах слезы и улыбнулась ей.

– Не плачь, Памела, иди к себе в комнату. Мне надо поговорить с лордом Эдвардом наедине. Послушайся меня и иди. Ты прекрасно знаешь, что для меня нет ничего дороже твоего счастья.

Безнадежное выражение лица бедной Памелы ясно говорило о том, что отсутствие в ее жизни молодого ирландца поставит под сомнение ее счастье. Но, привыкнув беспрекословно повиноваться, она покинула комнату и поднялась к мадемуазель де Серсей.

– Мне трудно поверить, мадам, что ваш отказ окончателен, – с трудом выговорил Эдвард, не отрывая взгляда от выходившего из комнаты обожаемого идола. – Неужели мне чего-то недостает для того, чтобы сделать счастливой ту, о которой вы по законной необходимости так печетесь?

– Пекусь, да. Но вот что касается законности, сэр Эдвард… Нужно ли мне напоминать вам, что Памела, которую я считаю своей приемной дочерью, не обладает ни именем, ни родословной, ни состоянием, если не считать приданого, которое пожелал дать ей монсеньор герцог Орлеанский, но оно вряд ли покажется удовлетворительным главе большого и родовитого семейства. Я слишком люблю Памелу, чтобы пожелать ей унизительной жизни в семье, которая не примет ее, несмотря на ваше желание с ней породниться. Госпожа герцогиня, ваша матушка…

– Моя мать прежде всего желает мне счастья, – заявил Эдвард скорее пылко, чем вежливо. – Я уверен, что она полюбит мадемуазель Памелу с первого взгляда, и ей не составит никого труда относиться к ней как к дочери.

– Вы, точь-в-точь как все влюбленные, мой друг, считаете, что весь мир смотрит на вашу возлюбленную вашими глазами. Я признаю, что Памела очаровательна, что она красивее многих и достаточно хорошо воспитана, чтобы занять достойное место в самом изысканном обществе. Но повторяю еще раз: всего этого недостаточно. Я не могу отдать вам ее руку.

– Мадам, вы повергаете меня в отчаяние! Что мне сделать, чтобы получить ваше согласие? Я думаю, что все же существует какое-то средство? Вы не можете так холодно и жестоко обречь нас двоих на несчастье, так как я смею надеяться, что мои чувства небезответны…

– Поверьте, я вовсе не радуюсь, отказывая вам. Что касается средства, то я вижу только одно-единственное…

– Какое же? Говорите скорее!

– Если вы привезете мне согласие герцогини Лейнстер, я имею в виду письменное согласие. И тогда мы посмотрим, что можно будет сделать. А до тех пор я запрещаю вам видеть Памелу.

– Всего-то навсего?! Ну так я мчусь, мадам, я лечу к моей матери… И вернусь очень скоро, чтобы вы сдержали свое слово. Через две недели я буду у вас!

– Посмотрим. Желаю вам доброго пути, милорд!

Час спустя Эдварда Фицджеральда уже не было в Турне, он мчался во весь опор в Дувр. Он переправился через Ла-Манш и появился перед своей матерью в маленьком городке Турнбридж, где она лечилась на водах.