Князь Трубецкой - Золотько Александр Карлович - Страница 39

Все выглядело красиво и аккуратно. И безопасно. Солдатики стоят ровными рядами, бляхи с пряжками блестят, белые ремни — начищены. Офицеры перед строем — молодые, красивые, как с картинки. Орлы! Да еще с ружьями! Да кто ж супротив такой красоты устоит?

Могло показаться, что если долго кричать «Константина!», то Николай Павлович образумится и вернет скипетр с державой своему старшему брату. Хочет ли старший брат эти тяжелые штукенции — никого из кричащих не волновало.

Константина! И жену его Конституцию!

Шел снег, морозец донимал солдат, которых взбунтовавшиеся офицеры, не подумав, вывели на площадь без шинелей, в одних мундирах. Ярко, красиво и холодно.

И совершенно бессмысленно.

Абсолютно.

Собственно, у декабристов не было выхода, они знали, что на стол Николаю Павловичу уже легло несколько доносов с предупреждением о преступном умысле против Его Императорского Величества. Понятно было, что, несмотря на весь гуманизм тогдашнего самодержавия, вот-вот, с минуты на минуту начнутся аресты. И нужно было либо предавать себя в руки правосудия и просить прощения, либо начинать.

Под суд не хотелось, ясное дело. Оставалось действовать.

Сенат пока не присягнул новому императору, значит, восставших солдат нужно собрать возле Сената. И попросить сенаторов как следует подумать, внимательно посмотреть на штыки солдат возле памятника Петру Великому и принять правильное решение. Может быть, даже приколоть кого-нибудь из сенаторов этими самыми штыками. Или забить прикладами. Кровь потом можно смыть, а подписи под документом — останутся. Чернила куда долговечнее, чем кровь.

Что? Благородные дворяне-революционеры никогда бы не пошли на пролитие крови? В смысле — чистые и благородные, соль русской земли, с открытыми забралами, и так далее…

Ничего подобного. Готовы они были кровь пролить, причем не столько свою, сколько противника их благородного порыва. К тому моменту, когда первые солдаты были приведены на Сенатскую, кровь уже пролилась. Революционер-дворянин уже рубанул саблей несколько раз. Бригадный командир Шеншин? Не желаешь, значит, сатрап, чтобы солдатики на площадь выходили? Саблей! Татарской, специально по такому случаю захваченной в казарму. Бац! А это кто? Командир Московского полка барон Фридерикс? Бац-бац! А чего он, в самом деле, под ногами путался, мешал солдат в революцию вести? По заслугам получил барон. По голове и по заслугам. И батальонного полковника Хвощинского — той же саблей. И двух унтер-офицеров — а на что они рассчитывали, если генералов рубят?

Восемьсот человек сразу вышли на Сенатскую, поверив Бестужеву, что не царизм свергать идут, а всего лишь с законным требованием прекратить переприсягу. Присягнули Константину — и все, и хватит.

А переприсягать Николаю — это неправильно. Константина! И жену его Конституцию, ясное дело! Ура!

Офицеры все доходчиво объяснили. Все правильно. Кому же еще верить, как не офицерам и присяге? Все просто и правильно. Офицеры — знают. Они прикажут, что делать. Не станут же они врать? Ведь благородные же люди… Им брехать не положено.

Не вмещалось в солдатских головах, что могут врать офицеры — барские дети. Могут и врут. И что, выводя солдат Московского полка на площадь, уже знали, что все пошло не так, что сорваны планы. Не повел Якубович матросов Гвардейского экипажа на захват Зимнего дворца. Отказался.

Он же собирался императорскую семью только арестовывать, а матросики — балтийские матросики — вполне могли все дело решить штыками. Матросики, дорвавшись до революционных дел, очень легко впадают в ажитацию и начинают убивать кого ни попадя. А брать на себя почетное звание цареубийцы Якубович не хотел. Так Бестужеву и сказал, но тот все равно вывел людей на площадь.

Там вообще смешная получилась история. Наивные пасторальные времена!

Запоздавшие к началу революции солдатики вместе с офицерами, спутав маршрут, прибежали во двор Зимнего, наткнулись на гвардейских саперов.

— За императора Николая! Молодцы!

— Не наши, — вскричали революционные солдаты, — наши на площади!

И побежали на площадь, и никто их не попытался задержать. Даже царь, государь-император верхом на коне, заметив бегущих, не испугался, а крикнул: «Куда вы, братцы? Если за меня — то направо, если против — то налево!»

— Налево, ребята, налево! — радостно возопили братцы.

Был еще шанс: Каховского Рылеев попросил зайти утром в Зимний и между делом пристрелить Николая Павловича. Есть человек — есть проблема, нет человека… Охрана убийцу остановит? Не смешите наши ботфорты — когда кончали папеньку нынешнего императора, охрана как раз и не вмешивалась. Так что вполне мог Каховский добраться до своей цели и разрядить пистолет тому в лоб. Или, что удобнее, в спину.

Мог, но не пошел.

Вначале вроде согласился, но потом, уже ближе к ночи тринадцатого декабря, отказался. Не хотел выглядеть террористом-одиночкой. Это ж получалось, что он один всю грязь берет на себя, а благородные офицеры с солдатами на площади никакого к этому отношения не имеют? Еще и сами арестуют Каховского за кровавое злодеяние… Нет, только вместе. Только в компании.

Не боялся Каховский крови, был готов ее пролить… чужую, естественно. И пролил. Это он на картинках в учебнике истории стреляет из пистолета во всадника. Маленький человечек в цилиндре и в штатском платье палит из крохотного пистолетика в миниатюрного всадника. На картинке — в грудь. На самом деле — в спину.

И снова — а чего это генерал Милорадович приехал на площадь и стал солдат уговаривать? Что значит — он сам за Константина, но раз уж так все сложилось, то разойдитесь, братцы, по казармам, и ничего вам за это не будет! Солдатам ничего не будет, понятно, а офицерам? Как минимум — разжалование и лишение дворянства.

Декабрист Оболенский добром попросил генерала, героя Отечественной войны и любимца солдат, прекратить агитацию, а когда тот не понял — ткнул штыком в бедро. Не в брюхо засадил, а всего лишь в бедро, продемонстрировав, так сказать, решимость. А вот Каховский не сплоховал, выстрелил в спину. И ведь глубоко порядочный человек — не просто так выстрелил, пулю загодя надрезал, чтобы, значит, повреждения были посильнее.

И все пошло веселее.

Солдаты не обиделись и не возмутились — все правильно. Если стреляет барин в генерала, значит, право такое имеет. Это их барское между собой дело, а мы против переприсяги и за Константина с Конституцией. Ура!

Конногвардейы ходили в атаку дважды… хотя некоторые потом в мемуарах написали, что и пять раз атаковали… ну как атаковали, пускали лошадей по скользким булыжникам, подъезжали к самому каре, каре стреляло поверх голов атакующих, кони бросались в сторону, падая и роняя всадников… Свои ведь, чего там, не французы какие-нибудь. Ни злобы не было, ни азарта. Кавалерия отступала, частично в пешем порядке, а революционные войска оставались на месте, смеясь и ругаясь вдогонку кавалеристам.

Какого черта их там держали офицеры? Какого черта они вообще туда явились, если было доподлинно известно, что сенаторы, прозаседавшие всю ночь в прениях по поводу законности переприсяги, к семи утра решили, что можно принести присягу на верность Николаю Павловичу. И принесли. И разъехались по домам. И некому было подписывать Манифест, заготовленный Рылеевым и Пущиным. Да и штыками грозить было некому.

А Петропавловская крепость не взята. И Зимний не взят.

Да, а тут вы будете смеяться — еще и диктатор не пришел. Революционеры собрались, прибыли на площадь, уже двух генералов и полковника изрубили да самого Милорадовича смертельно ранили: бунтуй — не хочу!

А он не явился. Пообещал и не пришел.

Его выбрали, назначили, были готовы исполнять его команды, от него зависело будущее России, а он взял и не явился. Говорят, время от времени подкрадывался к площади, выглядывал из-за угла, прикидывал на глаз, сколько народу собралось, вздыхал разочарованно и уходил. И что странно — и государю в ноги не бросился, и к своим товарищам не присоединился. Выглянет из-за угла — и назад, в кабинет. И снова. И снова…