Семейщина - Чернев Илья - Страница 63

— Вот эдак-то можно работать! — выпивая раньше всех, балагурил Зуда.

— Эдак можно, — опрокидывая стаканчик и утирая усы, щурил Аноха Кондратьич маленькие свои глаза.

— Стоять этой избе да стоять, — степенно говорил Авдей Степаныч, — чтоб для внуков и правнуков хватило…

Пожеланиям не было конца. Дементей Иваныч на каждое ласковое слово находил подходящий ответ, всем кланялся, всех хвалил, приговаривал:

— Плотники наемные — что! Сколько месяцев работали, а… Им бы сорвать поболе, да сделать помене. Свои-то прохлаждаться не станут. Живой рукой кончаем — и ваших нет!

— Не говори, — возражал Василий, — без плотников тоже не пойдет дело. Полы они настлали, рамы, косяки поделали, ножки резные наточили…

— Слов нет, — соглашался Дементей Иваныч, — всякие финтифлюшки в полном наборе. Теперь только к месту приладить.

После обеда, отдохнув часок за разговорами, все шли снова к избе, и опять до сумерек стучали топоры, визжали пилы, раздавалось пособляющее в работе «а-эх!». Изба содрогалась от ударов, трещала отпиленными досками, гудела гудом спорой артели, осыпалась сверху щепьем… А к вечеру опять сидели за хлебосольным Дементеевым столом, пили по маленькой, смеялись, шутили, — будто и не было дня трудной работы.

День за днем одевалась изба стропилами, устилалась по верху кровельными плахами, — совсем не покойник, а жилой дом, и не без шапки уж, а с доброй крышей. Вот-вот задымит из трубы дымком.

Печь вызвался сложить Покаля. Петруха Федосеич смолоду был на все руки: и пономарил в церкви — знаменитый был пономарь, — и печь мог сложить, и кожу выделать лучше не надо. Запасливый Дементей Иваныч предоставил Покале потребное количество кирпича и глины — и печь к потолку полезла. Зато в обед и в ужин одной четверти хватать уже не стало: строго соблюдая пост, Покаля, вместо привычного топленого жира, налегал на огуречный рассол, на ботвинью, но пил по-прежнему как добрый конь.

И верно, что запаслив Дементей Иваныч: и оконное стекло, и замазка, и краски, и печное железо, и гвозди — все у него в амбаре сложено, ни в чем недостачи нет. Чуть что понадобилось, — пожалуйте. И к концу четвертой недели поста новая изба, остекленная, с крашеными полами, с добротной печью, с перегородками из финтифлюшек, с новыми стульями и столами, сделанными еще Абакушкой, была уж вполне готова. Вот только просохнет краска полов, печи, перегородок — и переходи и весели душу… В широком дворе помочане поставили новый амбар и баню, прочие постройки Дементей Иваныч стал потихоньку, по бревнышку, перевозить из Кандабая.

Настал наконец долгожданный миг: просохла краска, перста не мажет, следов не печатает. Дементей Иваныч с необыкновенной торжественностью объявил в воскресенье:

— Бабы, мойте завтра избу, в середу позову Ипата Ипатыча.

Хамаида одна целый день возилась в новой избе, терла крашеные полы тряпкой до блеска, обливала стены изнутри и снаружи теплой водою.

В среду, после полудня, пришел Ипат Ипатыч, понимающе оглядел постройку, не разжимая губ, чуть улыбнувшись, повернулся к хозяину:

— Сурьезное дело! За добрую боголюбивую жизнь господь такой избой тебя удостоил.

Дементей Иваныч, точно кольнули его сзади шилом, вздрогнул при этих словах пастыря: не насмешка ли, не о батьке ли уду закидывает, — дескать, все знаю, как ты старика жмешь, в гроб гонишь? Но мимолетная улыбка уже погасла в глазах Ипата Ипатыча, он строго оглядел стоящую поодаль семью и званых гостей и стал раздеваться.

В пахнущем сосною и краскою воздухе заплавали звуки молитвенного пения. Уставщик начал святить избу. Он медленно кланялся перед новыми, дресвой начищенными, медными ликами и складнями в переднем углу. Церковный мальчонка подпевал ему тоненьким голоском.

Дементей Иваныч по-хозяйски выдался вперед, позади его стояли Павловна, Василий, Федот, Хамаида, Мишка, за ними мужики: Покаля, Зуда, Аноха Кондратьич… человек пятнадцать, мужики и бабы, теснились у порога.

Скосившись назад, Дементей Иваныч с неудовольствием отметил отсутствие сестры. Это было второй его докукой в сегодняшний, такой торжественный и значительный, день. Он неприметно отодвинулся назад, к Анохе, шепнул тому на ухо:

— Почему Ахимья-то не пришла?

— Недосуг, неуправа… — сказал Аноха Кондратьич и, как всегда, улыбнулся пухлыми круглыми щеками.

Никто, кроме хозяина, и не подумал об Ахимье Ивановне, зато всем бросилось в глаза отсутствие Ивана Финогеныча, — как же можно без старого батьки избу святить? И только кончил Ипат Ипатыч свои песнопения, первый же Зуда долгоязыкий высунулся насчет оборского деда. Глазом не моргнув, чтоб все слышали, Дементей Иваныч громко ответил:

— Занедужилось старому. Звал его…

Попробуй после этого подумать что плохое о нем, попробуй кто укорить его!..

По настоящему отпраздновать новоселье Дементей Иваныч решил на святой. Пока же ограничились скромной гулянкой в тесном своем кругу, — плодить грех великим постом не положено.

Да и новоселье-то не окончательное: на два дома живет он покамест. Надобен же человеку срок для перехода на новое жительство. С одного места на другое не шутка перенести обжитой десятилетиями богатый двор.

3

События между тем развивались своим чередом.

Немногие никольцы знали, что происходит в Чите, — начальство бросило наезжать, газет семейщина в глаза не видит, не читает, живется вольготно, безобидно, и многие говорили:

— Теперича наше дело сторона.

Слухи идут из Завода разные, а толком никто ничего не понимает. И наверняка лишь один на селе Мартьян Алексеевич, председатель, понимал истинное значение слов, пропечатанных в резолюции краевой партийной конференции, значение так поразивших Астаху слов о том, что «из орудия организации демократии против диктатуры пролетариата в руках антисоветских элементов учредительное собрание должно быть превращено в свою противоположность…» Председатель Мартьян знал, откуда, из какого огня этот дым родился…

Единственный партийный большевик селения Никольского, он недаром частенько выезжал в город. И с немалой тревогой ожидал он того дня, когда никольцы будут подавать свои голоса в учредительное, когда станут выбирать своих полномочных избранников в верховный орган власти. Захватит ли их избирательная горячка, разгорятся ли страсти, дойдет ли дело до мордобоя, как было намедни в Куйтуне? Что предпримет хитрюга Ипат? Кого за собой потянет, многих ли? А Покаля и прочие крепыши, не забывшие своих обид? И что он, председатель, должен делать тогда, как противостоять такой силе? Все это волновало и тревожило Мартьяна Алексеевича, требовало ответа, немедленных и в тоже время осторожных действий…

На вербной неделе нежданно-негаданно для никольцев из Петровского завода прикатили в деревню большие начальники, уполномоченные правительства. Через час по улицам и проулкам понеслись десятники — созывать всеобщий выборный сход.

Приезжие, — среди них один военный, — внимательно расспрашивали Мартьяна Алексеевича, внимательно выслушивали его. Выяснилось, что избирательные бюллетени председатель роздал на днях самолично всем гражданам обоего пола, имеющим свыше восемнадцати лет от роду.

— И как принимали? — спросил военный.

— Ничего… Девки только спрашивали, что с ними делать, — глупые у нас девки… совали за пазуху. Бабы поклали за божницу… — смущенно улыбаясь, ответил Мартьян.

— А что говорят?

— Разговоров-то никаких, будто тиха… Да кто ж его знает, разве нашу семейщину в одночас расчухаешь?.. По ночам вон у Астахи Кравцова, казначея, огонь не потухает, — сокрушенно помотал головой председатель.

— Собираются?

— А то как же!.. Грамота семейская известная — так они всем в бюллетень и пишут… Кравцов, Покаля, еще есть такой… Ну, уставщик, Ипат. Все там собираются. А я на партизан ставку держу, кто победнее. Два раза собирал в отдельности. Корней Косорукий помогает шибко… У Астахи своя запись, у нас — своя. У нас тоже грамотеи есть. Только… — Мартьян запнулся…