Семейщина - Чернев Илья - Страница 61

КНИГА ВТОРАЯ

КРУТЫЕ ГОДА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Масленица порадовала никольцев первым предвесенним теплом и пушистым мягким снегом. Дни стояли тихие, безветренные, недавние морозы сменились оттепелью. Так чудесно, так хорошо на улице под сеткой медлительных, словно непросеянных снежинок.

На улицах было людно с утра до ночи. Детвора без устали, с криками и визгам, каталась на санках и обледенелых лотках с крутой горы. Катушка начиналась на высоком бугре хонхолойской покати. Она ежегодно устраивалась на этом месте и была слажена на диво. За версту, с высоты, начинался разгон — и со свистом мчались санки вниз вплоть до закоульской поскотины. И не только мелкота — толпы парней, девок, мужиков и баб обрушивались сверху по укатанной дорожке, на лотках, санках, на овчинах. Смех, гам, песни неслись окрест по увалам; А внизу, в деревне, взад-вперед разъезжали по улицам развеселые гульбища на тройках, на парах, целыми, как говорится на семейщине «конбоями» по пяти и больше лошадей.

За хараузскими воротами, на тракту и в шлях, собирались любители конских бегов. Бегуны уходили за версту, за две от деревни и мчались верхом во весь дух к околице. На всем их пути стояла улюлюкающая толпа; люди спорили о достоинствах состязающихся лошадей, старались перекричать друг друга, бились об заклад, ставили деньги. Победителей награждали приветственным ревом, иной раз качали, предлагали им мену: за хорошего бегунца не жалко хоть кучу денег и вина в придачу.

Хоть и не положено по церковному чину жениться на масленнице и никогда прежде этого не водилось, но нынче по деревне гуляли разудалые и крикливые свадьбы. Правда, их было не много, — семейщина по-прежнему страшилась греха, — однако богатеи, повенчавшись до мясопустной недели, будто невзначай прихватили и масленую.

— Нынче все можно… революция! — скрипели старики на такое бесчинство.

Краше, наряднее других была свадьба у Астаха Кравцова: на удивление всему Никольскому, он выдал единственную дочь-красавицу за одинокого и беспортошного Спиридона. Слов нет, не совсем безроден Спирька: отчим его, Арефий Трофимыч, сложил свою голову вместе с писарем Харитоном при атамане Семенове, — кому это неизвестно. Но не за то ли самое и обласкал бывший купец Спирьку, не за то ли, что Спирька в партизанах отличался, командовал взводом? Разговорам и пересудам на этот счет на деревне конца-краю не было.

Уж кто-кто, а сам-то Астаха знал, что делал! Этой зимою он имел не один случай убедиться, сколь правы были в своих предостережениях Дементей и Покаля. «Демократическая-то демократическая, а ухо востро держи», — не раз говорил себе Астаха.

И в самом деле: что за вести идут из города! Как пробили большевики-комиссары читинскую пробку да хлынули во всю дальневосточную ширь, так и загордились сразу. Первым делом нетерпеливые комиссары перевели столицу из Верхнеудинска в Читу. И месяца не прошло, а уж они собрали в Чите конференцию областей, другое правительство на конференции поставили — новые министры, кроме одного-двух, сплошь большевики, старых повытряхнули… Булычева не пощадили, Булычева!

— Нету теперь свово крестьянского, семейского министра, — вздыхал пастырь Ипат Ипатыч.

— Что будет! — вторил ему Покаля.

— Обошли нас, объегорили! — с мрачным злорадством над доверчивостью справных мужиков шипел Дементей Иваныч при встрече с Астахой.

От одних этих вздохов и охов голова кругом пойдет. Как тут Астафею Мартъянычу не насторожиться?

Дальше — еще чище. Через неделю после конференции на маньчжурской границе, у станции Мациевской, красные наголову разбили семеновские остатки, и бежал атаман на китайскую сторону.

— Теперь красным никакого удержу не будет, вот поглядите! — разъяснял Покаля.

Не один раз за зиму, пользуясь подогнанным ключом, обшаривал председательский стол казначей Астаха. Единственный на селе партийный большевик Мартьян Алексеевич хранил в этом столе под замком разные бумаги. Однажды в филипповки, в середине декабря, когда Мартьян уехал в город, Астаха нашел среди его бумаг серую папку с надписью: «Решения первой (пятой) краевой конференции РКП (б)». Эта надпись заинтересовала Астаху, он воровски сунул папку за пазуху, унес домой и не без труда прочитал вечером при свете лампы, с тем чтобы раным-рано положить ее на место. В папке лежали отпечатанные на машинке бумаги и газетные вырезки. Резолюции партийной конференции и газетные статьи, несмотря на книжный их язык, дошли до Астахи, потрясли его. Сомнений больше не было: большевики перехитрили японцев и его, Астаху Кравцова, перехитрили. Вытирая рукавом холодный пот со лба, Астаха узнал, что- «по вопросу о задачах РКП (б) в буфере конференция признала, что, в силу существующего международного положения, пролетариат и партия вынуждены создать демократический, строй… Образование ДВР является тактическим маневром партии в целях заслона Советской республики, ликвидации интервенции и разгрома контрреволюционных сил на Дальнем Востоке… Конференция постановила обеспечить большевистское влияние в Народно-революционной армии через институт комиссаров…»

— Вынуждены… маневры… — прошептал пораженный Астаха — Так вот оно что!

В другой раз, накануне масленицы, на такой же серой папке значилось: «Решения второй (шестой) Дальневосточной краевой конференции РКП(б)». С трепетом принес Астаха эту папку домой, заперся в горнице.

— Ну и ну — прочитав несколько страниц, ахнул он. — Значит, комиссары соберут учредительное собрание, да и отымут его у нас, на своей узде поведут… Посмотрим! — с неожиданной яростью двинул он кулаком по столу.

Но ярость эта была кратковременной вспышкой, она тут же сменилась новым припадком крайнего страха перед будущим. За темным для него, уснащенным непонятными словами текстом резолюции Астаха безошибочно угадал ее ясный смысл: большевики никому не дозволят повернуть вспять… собираются ограбить его, Астаху, раздеть догола.

«Особое буферное государство, — мысленно повторял Астаха газетную статью, — буржуазно-демократическое по форме, пролетарское по содержанию…» Ишь ведь как придумали!

Овладев такой важной тайной, Астаха ходил по улицам с видом заговорщика…

Не ясно ли, что он должен был поспешить с выдачей Пистимеи за Спирьку, которого уважал обольшевиченный председатель, Спирьку — члена сельского управления. «За его коммунской спиной не спасусь ли от неминучей беды?» — рассуждал Астаха.

Астахин план претворялся в жизнь как нельзя лучше. Спирька сам шел в расставленные на него сети. Дни и ночи проводил он с красавицей Пистей, льнул к ней — не оторвешь. Пистя сдалась на ласковые уговоры и угрозы отца. За покорность родительской воле Астаха обещал озолотить, за ослушание — проклясть и выгнать нагишом, из дому. С хлипким Лукашкой женишок расправился без особого труда: разбил ему зубы, влепил в шею при невесте, навеки опозорил перед нею — парень покатился прочь турманом. Болтовни Лукашкиной Спирька ничуть даже не боялся: труслив Лукашка, не выдаст, вместе стреляли… К тому же он — дезертир, самовольник, а Спирька, за возрастом, чистую с фронта получил.

«Большая разница! — гордо усмехался Спирька. — Я его в два счета представить по начальству могу… под расстрел. А пусть-ка попробует совладать с членом сельского управления… Да никто ему ни в жизнь не поверит!»

В члены сельского управления Спирька вошел тихой мышью: по настоянию Астахи, он все крутился в сборне, помогал Мартьяну дела разные править, быстро стал незаменимым человеком. Ради Писти он готов был из кожи выпрыгнуть. И его, как общественного старателя, Мартьян Алексеевич ввел на общем собрании членом. Кто мог возражать против такой кандидатуры, против бойца-партизана, — разве что кулацкий элемент, подголоски Ипатовы.