Семейщина - Чернев Илья - Страница 45

По хрусткому тракту в деревню заскочила семеновская сотня. Деревня словно вымерла, — немало наслышались никольцы о диких семеновских расправах… по избам попрятались.

— Пронес бы господь!

Не стал хорунжий созывать сход, дергать мужиков за бороды, выпытывать о красных, о партизанах, о припрятанном оружии. Хорунжий действовал так, словно ему заранее все известно. Едва стемнело, семеновцы малой кучкой, во главе с самим хорунжим, прошли гумнами до конца Старого Краснояра, свернули к покосившейся, вросшей в землю избе разоренного войною мужика Арефия Трофимыча, — пасынок его Спирька, фронтовик, к партизанам сбежал. В обхват взяли казаки избенку… приблизились… огонек за ставнями желтеет. Тихо стукнул хорунжий с улицы в ставень. Огонек исчез и снова зажегся…

— Во двор, на крыльцо… Говорить: свои! — чуть слышно распорядился хорунжий.

Прошли казаки во двор, поднялись на крыльцо. Тишина… собак у Арефия нет… В сенях зашаркали ичигами, взвизгнул железный засов. Арефий уже открывал, но для пущей осторожности спросил все же:

— Кто?

— Свои… да свои же!

Глуховатый старик не разобрал голоса, — кажется, свой, кому чужому быть!.. В светлом квадрате распахнутой настежь двери стояли люди при шашках с направленными на него дулами винтовок и револьверов.

— Ох те!.. — слабо вскрикнул Арефий и подался назад.

— Не шуми, старик, на месте уложу! — сквозь зубы процедил хорунжий.

Один казак остался с Арефием, остальные — в избу.

Совещание, созванное Харитоном Тряси-рукой, который приехал из хребтов уговаривать и вербовать колеблющихся, по-настоящему и не начиналось. Он успел, однако, малость уже потолковать с парнями: вместе с ним на лавках сидели восемь человек… И вдруг этот стук в окно и на крыльце.

— Подождем Арефия, — промолвил Харитон вслед вышедшему в сени хозяину.

— Кого бояться! — успокоил Нестер Феоктистыч.

— В сам деле… верное твое слово, Феклисыч… Скорей обсказывайте: согласны али нет… У кого какая орудия есть? — проговорил Федор Федорыч.

Эти двое — партизанские связчики — тоже прибыли с Харитоном. Им, как уважаемым людям, доверили наезжать из сопок в деревню — кто чужой примет стариков за красных, зато слова их всяк послушается. Они-то и привезли старого Харитона из тайги.

— Согласны, чего канитель разводить, — ответили парни… — Винтовки у нас есть, притащим.

Начетчики переглянулись.

Рванулась дверь — и частокол винтовочных стволов уставился на сидящих.

— Семеновцы! — глухо ахнул Харитон.

— Они и есть! — выдвинулся вперед хорунжий. — Выходи по одному… Не шухарить — пришьем!..

В темном и узком проулке, шагающие позади, начетчики нежданно прянули через заплот. Казак вскинул винтовку. Хорунжий схватил его за руку:

— Не полоши зря деревню. Экая темень, промажешь! Все равно от нас не уйдут…

«Непохоже на семеновцев, — удивился Харитон. — Не эти ли божественные люди выдали нас? Не службу ли они сослужили им? Да они же!.. Кто ж больше!..»

Семерых, вместе с Арефием, окружили плотным кольцом, привели во двор уставщика. Ворота отпер сам Ипат Ипатыч.

— Зачем вы их сюда? Если подглядит кто! — шепнул он в хорунжему.

— Не бойсь… темно. К кому же прикажешь? Экий ты, отец, трус…

Всем семерым сняли головы шашкой — чтоб без шуму, без огласки.

На этом настоял пастырь, хозяин двора.

Всюду есть верные люди, и прясла гумен имеют глаза и уши. Но никто не ведал, как в полуночи выскочил оборскими воротами тонконогий жеребец.

Наутро в хребтах, в таежных землянках знали всё.

Прибывших к полудню из деревни связников Нестера и Федора вызвали к командиру отряда. Это был тот самый комиссар, — штаны мочками, — кто первый на запрошлой масленице перебаламутил никольцев и поставил в деревне совет.

— Где Харитон?

Чем им было оправдаться?.. Через полчаса на опушке леса распрощались начетчики с богомольной своей жизнью.

Весть о расстреле начетчиков немного погодя проникла в деревню, — туда и обратно, обходя белые пикеты, скачет партизанская вольница.

Ипат Ипатыч позеленел, заперся в горнице, зажег свечи перед ликами угодников.

Дементей Иваныч не знал, радоваться ли ему, что он оказался дальновиднее многих, или оплакивать потерю верных Ипатовых сподвижников, и он закричал при жене и ребятах:

— Дураки, вот те крест, дураки!.. Не я ль говорил, что нашему брату незачем соваться… Красных не перехитришь, нет. Жива-рука перестукают… Эх, зря наши связались. Нам ли их провести?..

5

«Хоть кооператив и выдумка, красных, но, слыхать, семеновцы по деревням потребильщиков не шевелят», — с опаской оглядываясь на конных лампасников, думал Зуда по дороге в лавку. Ему чудилось: подъедет сейчас вершник, замахнется нагайкой, крикнет: «Это твой Федька к партизанам убежал?» Но он напрасно беспокоился, — лампасники проехали мимо, даже не взглянули на него.

У Зуды вошло в привычку: по утрам он шагал к потребиловке, снимал со ставней железные болты, а с дверей ржавый замок и, открыв лавку, садился за прилавок… Товаров давным-давно не было, голые полки белели пыльными досками. Большинство членов правления убежало в партизаны, и он чувствовал себя полным хозяином потребиловки, лестно ему было развалиться в позе купца за некрашеным прилавком.

— Вот бы так потягаться с Бутыриным! — вслух мечтал Зуда о несбыточном счастье.

Но народ в пустую лавку никак не шел, это стало угнетать жизнерадостного прыткого старика, и он решил съездить за товаром в город.

Мир отвалил Зуде несколько тысяч колчаковских, и потребильщик снарядился в путь. На этот раз уехал он по железной дороге — через Завод.

Через неделю Зуда явился домой с растрепанной бородою, без шапки и дохи. Глаз его дико вращался, поминутно мигал.

— Люди добрые! — орал Зуда в сборне. — Люди добрые… да что же это такое?

— Говори толком! — оборвал его староста Астаха Кравцов. Путаясь в словах, размахивая руками, Зуда закрутился по сборне, закричал старикам:

— С городу-то товар погрузили… И, значит, сел я в вагон. Ну? сел. Ну, еду. Под самым Заводом по вагонам идут солдаты с офицером, у всех документы спрашивают. И ко мне, значит: «Твой пачпорт, старик!» Я, слов нет, бумагу, что позалани еще председатель Мартьян написал… за товаром, мол, едет… показываю им…. «А где товар?» — спрашивают. «В багажном, отвечаю, идет». Остановили они поезд посередь лесу, товар мой из багажа забрали… Меня на площадку выволокли… бить зачали… Револьвером в нос тычут. «Застрелят, думаю, и вся недолга!» Изловчился… вырвался… и под откос со всего маху… Стрельнули… темнота кругом… Стрельнули! Убили б, кабы не прыгнул…

Мужики понуро молчали.

Наутро Зуда не пошел в лавку. Зато к нему пришли, — прибежал подросток из сборни:

— Дяденька, тебя Астаха зовет. Казаки там… поторопиться велели…

Зуда наскоро оделся, перекрестил дрожащей рукою лоб и подался в сборню… Там жались к стенам мужики. Посередине стоял хорунжий с казаками.

— Ты что ж это порочащие сплетни распускаешь?! — грозно накинулся он на Зуду, едва тот переступил порог.

Занесенная для креста рука плетью упала вниз.

— Ваше благородие…

— Я-то благородие, а вот ты… сволочь! — взревел хорунжий. — Выпороть!

Казаки подхватили Зуду под руки и поволокли на мороз.

— Я тебе дам порочить чинов Особого Маньчжурского Отряда! — закричал вслед хорунжий.

Астаха Кравцов и прочие мужики затихли… С крыльца раздавались охи и стоны избиваемого Зуды. Уходя из деревни, семеновцы грозились подпалить наглухо заколоченный по распоряжению Астахи кооператив, обещали сжечь и всю деревню.

— Красных своих скрываете!.. В другой раз, врете, дешево не отделаетесь!

Хорунжий был обескуражен ростом партизанских сил в окрестностях трактовых семейских сел. Он был напуган потерей своих рьяных помощников — начетчиков сивобородого Ипата, напуган и озлоблен.