Семейщина - Чернев Илья - Страница 40

Любопытные повалили из улиц на тракт, начали с опаской приближаться к вершникам в погонах.

— Пули на них еще тратить! — спрыгивая с лошади, желчно крикнул горбоносый.

Первым вешали казака. Желтые полосы его штанов взметнулись вверх под перекладину, и эта желтизна разом растаяла в перламутрово-золотых красках тугнуйского заката.

В отряде было немало людей с такими же полосами.

— Предатель… а еще казак! Собаке собачья смерть! — подвинувшись ближе, услыхали никольцы.

Вторым к виселице подвели паренька, мальчонку малого.

— А он-то что исделал!.. — не выдержала в толпе какая-то баба и смахнула запаном набежавшую слезу.

Мальчонка бился, хрипел, корчился — потом враз утих…

Ярко полыхал июльский закат. Под высокой перекладиной тихо-тихо качались облитые огнистой зарей, темные вытянутые тела повешенных.

— Что бы им на землю встать… ан нет. Поди ж ты! — шепотом удивлялся дед Анисим.

Горбоносый резко повернулся к толпе: — Чего уставились! Ведите отряд по квартирам да покажите, где здесь… главари ваши.

Дед Анисим несмело шагнул вперед:

— Тебя до сборни довесть, ваша милость?

— Ну да!

К совету с горбоносым пошли несколько казаков из его отряда, — винтовки держали наготове, вниз штыками, трое, придерживая на ходу рукоятки наганов, расстегнули желтые кобуры.

— Нет ли еще красных в селе? — блеснув стеклышками, осведомился для пущей безопасности горбоносый.

— Не, откуда у нас красные… помилуй бог.

Поднявшись на крыльцо совета, старик увидал подслеповатого сторожа Фаддея.

— Обсказывай, — кивнул ему Анисим на подымающихся следом солдат — и подался вниз.

— Что обсказывать-то?

— Какая у вас власть-то? — строго спросил горбоносый…

— Известно, совет…

— Председателя мне!

— Нетути председателя. Мартьян с писарем Харитоном… убегли они.

— Вот сукины дети! — раздраженно мотнул головою офицер, — пенсне на носу закачалось.

— А не-скажешь ли, куда они сбежали?

— Да кто ж их знает. Разве они сказывали… Вестимо, в лес либо на заимку куда.

— Разыщем!.. А теперь ты проводи нас до вашего главного. Не советского, а настоящего главного… ну, наиболее почтенного… Понимаешь?

— Как не понять. Главнее уставщика на деревне у нас нету. К Ипату сведу, коли желаете.

— Уставщик? — удивился горбоносый. — Это еще что такое?

— Да Ипат Ипатыч, уставщик… вроде как бы поп. Семейские мы, староверы.

— А! — понимающе протянул офицер. — Вот его-то нам и надо…

Ипата Ипатыча пришедшие застали дома… ввалились гурьбой, расселись на лавках. Казак с ружьем вытащил из кармана кисет, стал закручивать цигарку.

— У нас в избах грех курить… извините уж, наезжие табакуры во двор выходят, — любезно, чтоб не обидеть, остановила казака Ипатова хозяйка.

— Что верно, то верно: дух антихристов перед ликами угодников, перед господом… немыслимо… дух в избе тяжелый от него, — подтвердил Ипат Ипатыч.

Горбоносый строго глянул на казака — отставить. Тот смущенно выбрался в сени.

— Зачем наведались, люди добрые? — елейно спросил уставщик.

— Вы, вероятно, знаете, отец, — заговорил офицер, проникаясь вдруг уважением к чистой просторной избе, к медным резным иконам в переднем углу, обрамленным белыми рушниками и связками лестовок, к этому старику с сивым ершиком на голове, — вы, вероятно, слышали: с красными мы разделались, прогнали этих разорителей и бандитов. Слышали, конечно, что и в селе у вас их уже нет?

— Известно, знаю.

— Вот и прекрасно. Этот кошмар больше уже не повторится. Последние отряды красногвардейцев удирают за монгольскую границу. Издевательству над крестьянством положен конец… Свобода восстановлена, мирный труд обеспечен. Но…

Серые глаза уставщика вперились в офицера.

— Но, я говорю, чтобы закрепить победу, нужна помощь лучших людей крестьянства… вождей его. Нужно напрочь искоренить зло, окончательно очистить Забайкалье от большевиков. Короче — вы должны указать нам, кто на селе известен вам как приверженец советской власти.

Ипат Ипатыч понял, чего от него требуют, но он натужно молчал.

— Временное сибирское правительство по заслугам оценит вашу помощь, — счел нужным подстегнуть офицер.

Ипат колебался. Конечно, он знает их всех наперечет. Конечно, скажи он слово — заберут сволочей, поубивают, которых с собой увезут. Но… надолго ли ушел красный отряд из Хонхолоя? Не воротится ли гвардия? Не вывернется ли откуда-нибудь со степи?.. Что тогда?.. Свои задавят! И не воротится гвардия, — разве не видел народ, сколь белых в Ипатову избу привалило?.. Не выдачи боялся Ипат, — пожалуй, жалей на свою голову грабителей! — непоколебимый его авторитет запротестовал: с такой вершины не упасть бы, не заплевали б люди, не отвернулись бы старики… Отцы выданных ведь в него, уставщика, перстами тыкать начнут… И, передохнув, Ипат Ипатыч сказал заждавшемуся нахмурившемуся офицеру:

— Нет, ваше благородие, не докажу я вам, кто у нас пуще всего приверженец. А потому не докажу, что деревня наша сторонняя, народ семейский темный. Особливо красных нету. Ну, разве председатель Мартьян — так он убег. А более никого… зловредных нету у нас опричь его.

Непоколебимый Ипатов авторитет торжествовал, — он одержал сейчас крупную победу: завтра об ответе пастыря будет знать вся деревня.

Белый отряд простоял в Никольском с неделю. Все эти дни мужики приглядывались к солдатам, — так они называли белых.

— Нам ишь сказывали, — осаждали бабы нечаянных своих постояльцев, — сказывали, что чеки придут… где они?.. Вы-то, видать, русские?

— Русские, — скалились казаки, — здесь и русским и чехам работы хватит, чехи на линии остались.

— Поди ж ты!

К ночи белые выставляли у ворот в поля дозоры, задерживали и опрашивали проезжих. Стеснение от этого пошло, какого ввек семейщина не упомнит.

Однажды ветреным вечером с Тугнуя лихо пронесся в ворота зудинский Федька.

— Стой! — закричали ему дозорные.

Но ветер рвал в клочья окрики, в ушах у Федьки свистело, и он бесшабашно гнал коня, которого ходил разыскивать в степи.

— Стой! Стой!

Уже не ветер, а пули свистели в ушах Федьки, а он скакал без останову, — так и прибежал в Кандабай, до своего двора.

— Экий, прости господи, озорник! — ахнул на следующий день Дементей Иваныч, когда ему рассказали о причинах вечерней пальбы. — Я бы на месте Зуды трепку ему задал: куда гонишь, анафема!.. Уложили б, какой с них спрос… и по закону уложили б, — война!

В эти тревожные дни с Тугнуя, от бурят, отягченные бомбами, мешками с припасами, винтовками, патронташами, брели мимо деревни разрозненными кучками красногвардейцы… усталые, со сбитыми ногами, обессиленные голодными многоверстными переходами. Рыская по степи на конях, казаки ловили выбившихся из сил одиноких красногвардейцев, и выстрелы вспугивали тишину безмолвной тысячелетней степи, будто перекликались в полях поспевающей ржи.

Дементей Иваныч лазил с Федотом на крышу амбара и глядел, как на открытых высоких местах, будто совсем рядом, бесстрашно умирают чуждые ему люди. Не мог понять он, за что принимают они мученическую смерть, не мог взять в толк, почему точно слепые прут они на конные разъезды.

Кто-то из приехавших с дальнего угла Тугнуя рассказал, что красные как-то расположились на ночлег в братской кумирне, в дацане, а наутро десятки лам выехали на голый степной бугорок, сели на корточки и долго-долго, до заката солнца «зачитывали» осквернителей их святыни. Заимочник уверял, что он собственными глазами видал трупы насмерть «зачитанных», говорил с суеверным трепетом:

— Не ночуй где не надо. Слышно, один золоченого бурхана в карман сунул. Братские — нехристи, да ведь и у них бог есть… вот и «зачитали».

Древний ужас перед таинственной силой ламских свирепых, всемогущих богов обуял темные души, никольцам все стало ясно:

— Право слово, «зачитали». Иначе не били б их как куропаток…