Семейщина - Чернев Илья - Страница 26

— Подозрительно, Люда… тень. Полезай, голубчик, а я с ружьем во дворе покараулю… побежит — выстрелю…

Слывущая в семье храбрецом, Люда с опаской, пригибаясь, чтоб не было видно, бесшумно начала взбираться на второй этаж амбара… На площадке — никого, никто не прикасался к тяжелому замку, ни единого свежего пальца на пыли перил.

«Пуганая старая ворона!»— подумала Люда об отце.

Она стала уже спускаться, как вдруг увидала наскоро сунутый в слуховое оконце пук соломы… Снизу хлопнул сухой выстрел. Вздрогнув, Люда вскинула глаза — по крыше, по-над желобом, бежит человек. Во дворе заметались, завыли собаки.

— Убью, подлец! — зашипел с терраски Николай Александрович. — Обратно, Люда… убежал… В другой раз не рискнет под пулю!..

Кто это бежал по крыше, откуда недруг выискался, — тщетно гадали-мучились Бутырины. На другой день

веснушчатая щуплая Катя, славящаяся в семье уменьем заговаривать бабам зубы, выведывала так и этак — и ничего не добилась.

Да и кто мог знать, что минувшей темной ночью но бутыринской крыше лазил Елизаров зять Астаха Кравцов? Наверняка это знали лишь двое: Елизар да сам виновник ночного переполоха.

— Обворужен! — досадовал поутру Елизар Константиныч. — Поди ж ты…

Вытянув бабье свое лицо, Астаха тонким голосом в который уж раз жаловался на неудачу… Добро быть у богатого тестя в соседях, добро тянуться за ним в достатке, — Астаха начал уже забирать силу, — но как горько каяться перед первым на деревне человеком: поручение Елизара осталось невыполненным.

6

Под вечер у Елизара Константиныча запросто собрались свои мужики: многочисленные его братья, белесоглазые, как он сам, — один из них, Левон, ходил старостой, — зять Астаха, кривоногий, походка вперевалку, борода серым кустиком, патриарх Панфил Созонтыч, Петруха Федосеич Покаля, мельник Григорий Михайлович… человек пятнадцать расселись за самоваром в расписной широченной горнице.

Швыркали чай мужики, чокались стаканчиками, — тем временем Елизар Константиныч велел жене припереть дверь, никого не впускать, гнать работников со двора подальше и повел речь исподволь.

— Ты посуди, — повернулся он к патриарху, — ты посуди, Панфил Созонтыч: не к месту сел в деревне Бутырин. Ни к чему это ему, и нам пуще того ни к чему, — своих купцов хватит.

— Хватит, — вяло пробасил Созонтыч. — Пошто ж не хватит.

— Я и то говорю.

— Честью его просить — не упросишь такого, — буркнул мрачный Иуда Константиныч. — Ежели пужануть как…

— Пужай, спробуй, — отозвался староста Левон. — Он те так пужанет… пулей! Обворужен. Один пробовал, да обсекся, — Левон лукаво поглядел на Астаху и засмеялся.

— Честью просить не станем, — записклявил Астаха, — У нас разговоры короткие!

— Дурак ты, Астафей Мартьяныч, — громко расхохотался Левон. — Пожалуй, пали его — опять отстроится, ну, в Хонхолой скочует, — какая польза с того? Этим народ к себе не привадишь.

— Не привадишь, — подтвердил Иуда Константиныч, — чо напрасно!

Елизар не видел в мужиках единодушия, в словах братьев почуял он крушение своих надежд на скорый разор ненавистного Бутырина.

— Будь по-вашему! — стукнул он по столу ладонью, отчего птичьим звоном заговорили стаканы. — Что ж присоветуете: лавки заколачивать, Бутырину дорогу пошире освобождать?! Ведь лавки всем нам закрывать придется — вот что!

— А ты не закрывай, — спокойно возразил староста Левон. — Ты то подумай: как бы крепким мужикам с Бутыриным в стачку войти. Вот это б дело! Вы купцы, и он купец, — мыслимо ли друг на дружку подыматься!

— С еретиком вместе? — возмущенно развел руками Елизар Константиныч.

— А хоть бы и с еретиком! — разошелся Левон. — Вон после японской войны сицилисты какие-то хотели всех богатеев повырезать — в городу и в деревне. Понял? В городу и деревне!

— Не иначе — сумасшедшие… Нас много. Пожалуй, режь, в деревнях, одного зарежешь — другой вырастет, — изрек Панфил Созонтыч. — Не шибко-то от нас открутишься.

— К тому и клоню, — продолжал Левон, — к тому и веду. В деревнях крепких мужиков хватает, да и в городе недостачи нет. Вот нам вместе и надо, — силища-то какая! Городских побить, и нам добра не видать… От них и через них живем.

— Сказанул! — по-бараньи выкатив глаза, ахнул патриарх… — Вот и сказанул. Без них не житье нам. Понял?..

Ярко горела большая настольная лампа. Лица Елизаровых гостей раскраснелись, выдавали изрядное подпитие. Беспрерывно звенели над столом граненые стаканчики… Пошатываясь, хозяин прошел к дверям, крикнул в сени:

— Пистя, ботвиньи! Да огурцов прихвати.

На столе появилось белопенное сусло ботвиньи. Гости жадно потянулись к трезвящему, освежающему напитку, принялись кидать на пенные шапки кружек щепотки соли… выпивали кружку ботвиньи в один глоток.

— У-у, полегшало! — патриарх утробно отрыгнул на всю избу и проехался по сивым усам тылом ладоней крест-накрест.

— Дак как же? — настойчиво вернулся Елизар Константиныч к прерванной беседе. — Сидеть, значит, руки сложа, пока тебя совсем не проглотит чужак?

— Уж ты и забоялся… проглотит, проглотит! А ты не бойсь.

Сходи к нему, поговори — так, мол, и так. Может, и впрямь какое дело удумаете, — гнул свою линию староста.

— Дело? Надумай его! Было б дело, и без Бутырина раскумекали б. Вот то-то и беда: нет его, дела-то.

— Нету! — заверещал Елизар Константиныч. — Нету! Где она, гольтепа, как в православных деревнях, что бежит к купцу, Христом-богом о помощи просит? Кого в беде ловить, с кого поживу сбирать?.. Ты то возьми в толк: полтыщи дворов у нас — как на подбор все, самостоятельные хозяева — ни бедны, ни богаты, а живут в справности, нужды в нашем брате особой не видят. Как море ровные… Где они, кто б нашей подмоги просил? Раз-два и обчелся… вот оно что!

Тоска звучала в словах Елизара Константиныча. В глазах патриарха стоял тощий, голодный блеск.

— Фу ты, антихрист! — подскочил Левон. — Да раньше-то этого моря не было, что ли? Да теперь, можа, больше мужик в хозяйстве спотыкается… Но ведь сумели же вы — и ты, и Панфил Созонтыч, и Астаха Мартьяныч — жиру набрать. Откуда же тот жир прикопился, с какой засадки?

— Старинные времена ты не равняй, — затряс бородою Елизар Константиныч. — Мы одни тогда на всю округу были, Мосей не сновал, чугунка не гремела… Народ к нам шел — не к кому боле. Шлялись с товаром по деревням, — молоды, на ногу проворны. Теперь осели, сидим… Олекминских пропойц с золотом поджидаем, а их поменьше стало, да и те возьмут да и напрут городского товара всякого. Опричь того, пошибче тожно на казну богатый мужик старался. И казна-то нынче не та…

— Что говорить — не те времена, — удостоверил Панфил Созонтыч, в свое время разжиревший на казенных подрядах.

— Я и спрашиваю, что делать, куда кинуться.

Вопрос хозяина повис в мутном, точно запыленном воздухе, дверь нежданно рванулась. Все повернули головы к порогу, где, шоркнув по песку подошвами гутул, в синем далембовом халате стоял братский. Он медленно снял островерхую шапку, обнажил круглую бритую голову, того медленнее сунул за кушак плетку.

— Здорово живешь, — с поклоном протянул вошедший.

— А, Цыдып!.. Здорово, — Елизар Константиныч брезгливо оглядел засаленную одежду старого тугнуйского знакомца. — Проходи, гостем будешь.

— Ничего… маленько постоим.

Цыдып поздоровался за руку с мужиками, затем вернулся к дверям и присел на порог.

— Сдалече сейчас? — спросил староста.

— С Тугную. Табун сдал… да поехал.

Хозяин кликнул девку. Перед новым гостем поставили табурет. Пистя набросила на него замызганный рушник, принесла деревянную чашку дымного чая, кусок хлеба.

— Пей, тала…(Тала — друг, приятель (бурятск.)) рассказывай, — радушно бросил к порогу Елизар Константиныч, а про себя выругался: перебил, нехристь, беседу своих людей, перебил в самом важном месте.