Убежище. Дневник в письмах (др.перевод) - Франк Анна - Страница 35

Сегодня я, что называется, «в растрепанных чувствах». Утром отец поцеловал меня, а я чуть не воскликнула вслух: «Как жаль, что ты не Петер!» Я все время думаю о нем и целый день твержу про себя: «Мой Петер, милый, милый Петер…»

Что мне остается? Жить дальше и молить Господа, чтобы, когда я выйду отсюда, Он свел меня с Петером и чтобы Петер прочел в моих глазах, как я его люблю, и сказал: «О Анна, если бы я знал, я бы уже давно пришел к тебе». Однажды мы с отцом говорили об интимных отношениях мужчины и женщины, и он сказал, что я еще не могу понять, что такое влечение, но я и тогда это понимала, а уж теперь и подавно. Петер, ты мне дороже всего на свете!

Я посмотрелась в зеркало, у меня совсем другое лицо.

Глаза прозрачные и глубокие, на щеках румянец, которого не было уже много недель, губы стали мягче, я выгляжу счастливой, и в то же время в лице есть что-то грустное, улыбка готова вот-вот исчезнуть. Я не счастлива, ведь на самом деле я знаю, что Петер не думает обо мне, и все же я чувствую на себе взгляд его прекрасных глаз, чувствую, как его прохладная нежная щека прикасается к моей… Ах, Петер, Петер, как же мне освободиться от твоего образа? Ведь никто другой не заменит мне тебя, будет лишь жалким суррогатом. Я люблю тебя, любовь моя так велика, что не может больше расти в моем сердце, она должна вырваться на поверхность и явиться мне во всей своей мощи.

Еще неделю назад, еще вчера на вопрос: «Кто из твоих знакомых, по-твоему, больше всего подходит тебе в мужья?» – я бы ответила: «Салли, с ним мне будет хорошо, спокойно и надежно». А сегодня я бы закричала: «Петер, я люблю его всем сердцем, всей душой, люблю покорно и преданно!» Лишь одного я ему не позволю – прикасаться к моему телу, можно только к лицу.

Сегодня я представила себе, как мы с Петером сидим в мансарде на дровах у окон и, немного поговорив, оба заливаемся слезами. А потом я почувствовала прикосновение его губ и его удивительной щеки. Ах, Петер, приди ко мне, думай обо мне, мой родной, мой милый Петер!

Дорогая Китти!

Уже две недели Беп снова у нас, хотя ее сестренка пойдет в школу только со следующей недели. Сама она два дня пролежала в постели с сильной простудой. Мип и Ян тоже на два дня покинули свой пост, у обоих было расстройство желудка.

У меня сейчас увлечение танцами и балетом, и каждый вечер я усердно упражняюсь, выделывая разные па. Из маминой сиреневой с кружевом нижней юбки я соорудила себе сверхмодное платье для танцев. Сверху продернута лента, которая завязывается над грудью. Розовый бант довершает туалет. Но сделать из моих спортивных тапочек настоящие балетки мне так и не удалось, как я ни старалась. К моим деревянным рукам и ногам быстро возвращается былая гибкость. Самое гениальное упражнение – сесть на пол, обеими руками взяться за пятки, а потом поднять обе ноги. Но приходится подкладывать подушку, а то очень уж это суровое испытание для моей бедной попки…

Тут у нас все читают книжку под названием «Безоблачное утро». Мама от нее в восторге, потому что в ней много говорится о молодежных проблемах. Я не без иронии думаю: «Лучше бы ты повнимательнее смотрела на молодежь в собственном доме».

По-моему, мама думает, что большей близости между детьми и родителями, чем в нашей семье, просто не может быть и что ни одна мать так не вникает в жизнь своих дочерей, как она. При этом она наверняка имеет в виду не меня, а только Марго, у которой, думаю, никогда не возникают такие мысли и проблемы, как у меня. Я совсем не хочу, чтобы мама догадалась, что с одним из ее отпрысков дело обстоит совсем не так, как ей кажется, ее бы это сильно удивило, а взяться за дело по-другому она все равно бы не сумела; зачем причинять ей горе, ведь для меня от этого все равно ничего не изменилось бы. Мама, вероятно, чувствует, что Марго любит ее гораздо больше, чем я, но считает, что просто на меня иногда находит такое настроение.

Марго стала очень милая, совсем не такая, как раньше, почти не говорит мне колкостей и сделалась настоящей подругой. Теперь она уже не смотрит на меня как на малышку, с которой можно не считаться.

Как странно, иногда я вижу себя словно бы глазами другого человека. Я неторопливо озираю дела некоей Анны Франк и листаю книгу собственной жизни, как будто это чужая жизнь.

Раньше, дома, когда я еще не так много думала, мне временами казалось, что я неродной ребенок в своей семье и всегда буду отличаться от Мансы, Пима и Марго. Бывало, по полгода сама для себя играла роль сиротки, а потом начинала казниться и угрызаться, мол, сама виновата, изображая из себя страдалицу, а на самом деле у меня все хорошо. И какое-то время я заставляла себя быть ласковой. Каждое утро, заслышав шаги на лестнице, я надеялась, что это мама идет сказать мне «доброе утро», и приветливо здоровалась с ней, потому что и вправду радовалась ее доброму взгляду. Потом, в ответ на какое-нибудь мое замечание, она грубо обрывала меня, и я удрученная уходила в школу. По дороге из школы домой я находила ей оправдание, у нее-де так много забот, и приходила домой оживленная, болтала без умолку, пока не повторялось то же, что было утром, и тогда я брала свой ранец и в задумчивости выходила от нее. Иногда я решала не прощать ее, но я всегда приносила домой из школы столько новостей, что забывала о своем решении, мне надо было, чтобы мама во что бы то ни стало выслушала меня. А потом опять все менялось, по утрам я больше не прислушивалась к шагам на лестнице, чувствовала себя одинокой и вечерами обливала слезами подушку.

Здесь все стало гораздо хуже, ну да ладно, это ты уже знаешь. Но Господь послал мне помощь – Петера. Я прикасаюсь к своему кулону и думаю: «Ну что мне за дело до всего этого сумасшедшего дома? Петер со мной, и это моя тайна». И мне уже не больно, как бы меня ни обижали. Кто здесь поймет, что происходит в душе девочки-подростка?

Дорогая моя Китти!

Нет смысла снова и снова в подробностях описывать тебе наши свары и споры. Достаточно сообщить, что мы выделили из общего хозяйства очень многие продукты, например жир и мясо, и отдельно жарим себе картошку. Начали добавлять к рациону по кусочку ржаного хлеба, потому что уже в четыре часа ждем не дождемся обеда и просто не в силах совладать с бунтующими желудками.

Мамин день рождения приближается семимильными шагами. Она получила от Кюглера дополнительно сахару, что вызвало ревность у Ван Даанов, ведь на день рождения мефрау Ван Даан такого угощения не было. Но не буду надоедать тебе, описывая все эти взрывы негодования, слезы и колкости, достаточно сказать, что уж нам-то они надоели еще больше.

Мать пожелала себе на день рождения две недели не видеть лица менеера Ван Даана, что пока невыполнимо. Интересно, всегда ли люди, которые долго живут вместе, в конце концов начинают ссориться? Или нам просто не повезло? Когда Дюссел за столом из полчашки подливки берет себе четвертую часть, совершенно спокойно оставляя других вообще без подливки, у меня пропадает аппетит и появляется желание вскочить и выставить его за дверь. Неужели почти все люди такие – жадные и скупые? Конечно, неплохо, что я здесь немного лучше узнала людей, но, по-моему, с меня уже хватит. Петер говорит то же самое.

Но войне нет дела до наших ссор, так же как до нашей любви к свободе и свежему воздуху, и потому нам ничего не остается, как постараться получше устроить свою жизнь здесь.

Конечно, проповедовать легко, но на самом деле если я еще долго здесь просижу, то превращусь в высохшую жердь. А мне так хочется быть нормальным подростком!

Милая Китти!

Я (все я да я – прости!) не знаю, что со мной происходит, но после того сна постоянно замечаю, как я изменилась. Между прочим, сегодня мне снова снился Петер, он смотрел мне в глаза своим проникающим в душу взглядом, но этот сон был не таким прекрасным, да и не запомнился так отчетливо, как предыдущий.