Моя (ЛП) - Дарк Обри - Страница 15

 Я хмыкнул, проходя через секретную дверцу шкафа. Стена позади меня встала на место. Мистер Стидхилл, лежащий на операционном столе, все еще тяжело дышал. Я обернулся, включая музыку — легкую часть неизвестного мне музыкального квартета. Быть может, Барокко. Струны воспроизвели мелодию в воздухе.

 Я схватил свои перчатки. Сперва удовольствие, потом боль. Мне нравилось доставлять девчонке удовольствие, но боль – моя первая любовь. Я взял пипетку с нитратом серебра и пододвинул стул к операционному столу. Мистер Стидхилл спал, но это долго не продлится. Подняв нитрат серебра над его лицом, я позволил капле упасть на обнаженную часть.

 Он резко очнулся, его тело скрючилось на столе. Крики, исходящие из-под кляпа, не ложились под музыку, и я нахмурился, напоминая себе вернуться к связанным узлами затычкам, замещающим вату. Капли одна за другой исчезали из пипетки.

 Я вспомнил, как родители вынудили меня изучить игру на виолончели. У всех и друзей были дети, играющие на пианино или на скрипке. Моя мама не любила звучание виолончели, но ей нравилась сама идея. Как и сама идея о сыне, способном играть на инструменте. Вот чем можно похвастаться!

 Сначала я ненавидел ее, но потом стал практиковаться в одиночестве своей комнаты. Когда я поднял виолончель, установив ее перед собой, я осознал, что мне понравилось. Понравилось, как моя рука держала гриф. Понравилось, как я водил смычком по струнам. Как низкие ноты лились из-под древка вместе с дрожью моего тела. Как ноты скользили через меня, словно волны.

 Но как только моя мать поняла, что я полюбил виолончель, она продала ее, купив вместо этого рояль. Но я никогда не играл по другим нотам.

 Кап-кап-кап. Нитрат серебра прожигал раны, которые уже становились зараженными. Воздух врозь всей операционной не был стерильным. Я вспомнил уроки в медицинской школе. Один из первых научных экспериментов, доказывающих, что инфекции могли перемещаться по воздуху, заключался в сознательном заражении пациентов. Это относилось к тому, что мои преподаватели называли негуманным. Врачи помещали инфицированного пациента рядом со здоровым. И единственное, что было между ними – это сетка. Они никак не контактировали, но инфекция передавалась от одного к другому. Из чего можно было вынести, что болезнь распространялась по воздуху так же легко, как и при физическом контакте.

 И это негуманно? Хоть какие-то знания об этих болезнях наверняка спасли впоследствии тысячи жизней. Я не мог осуждать тех врачей за их методы. Они думали, что их действия — к лучшему.

 — Все, что я делаю, – к лучшему, — сказал я, капая нитратом серебра на лицо Мистера Стидхилла. А он кричал вновь и вновь, не понимая. Его мышцы дергались под каплями концентрированной жидкости. Глаз потускнел, покраснев. Я бы распылил его с физраствором, но ему, на самом деле, не было нужно зрение в обоих глазах. Вместо этого, я капал нитратом серебра на один из них.

 Ох, как он взвыл! Это был славный звук, хоть и приглушенный.

 — Теперь вы проживете дольше, — сказал я, похлопывая Мистера Стидхилла по плечу. — Знаю, быть может, это вовсе и не то, чего вы хотите, но все к лучшему.

 Музыка всё еще играла, когда я убирал нитрат серебра, откладывая его на хранение на соседний с операционным столом столик. Не думаю, что Саре стоит возвращаться в эту комнату. Лучше будет держать ее в библиотеке.

 Да, это сработает. Насвистывая, я вымыл руки в раковине, радуясь своей роли в уравнении. Мистер Стидхилл скоро бы умер, то есть у меня в наличии было всего несколько дней. И у меня были мысли, как их использовать, хоть и не совсем ясные. Но, в любом случае, я был рад держать его при себе ради забав, ведь на этой неделе клиентов больше не ожидалось. Возможно, он бы предложил мне заплатить за свою свободу.

 И Сары. Сара. Мой новый инструмент для изучения. До сих пор я понял в ней лишь малую частицу, но все же был уверен в своих силах узнать больше. Гораздо больше. Я не знал ее, но мне хотелось раскрыть все желания, руководящие ей, все тонкости. Все то, что она хотела от моих пальцев и губ. Она была новой и невинной, и, хоть я и не знал наверняка, останется ли она, я мог бы узнать о ней больше, пока держал бы здесь. И вскоре я бы выведал все ее тайны.

 Вскоре я заставил бы ее тело петь.

Сара 

Мои пальцы зашевелились, дернувшись на боку. Эффект неподвижности быстро выветривался. Вскоре я смогла уже полностью поднять правую руку. Я одернула платье, удерживаемая ремнями. «Рабочую» руку использовала при этом для поддержки. Мое тело все еще болело без освобождения, но разведка была важнее. С трудом подавив боль в теле, я огляделась.

 Библиотека была не очень большой. Позади дивана была стена, полностью заставленная книжными полками. Я пыталась выяснить, где находится выход. Мы прошли через эту стену, в этом я была уверена, но вспомнить, какая именно её часть служила дверью, я не могла. Может, там скрытый переключатель или что-то вроде того. Помню, что он был с той стороны, но был ли с этой?

 В углу стоял журнальный столик. На нем покоилась витражная лампа, проливая по комнате тусклый свет. И там была еще одна дверь, настоящая дверь, что вела в другую часть дома, которую я никогда раньше не видела.

 Я пришла в этот дом, будучи Сьюзен, но сейчас я исполняла другую роль. И пока я озиралась, силясь найти путь к побегу, я вживалась в новый образ. Стереотипно, конечно, но я миллион раз видела этот образ в кино. Выжившая жертва. Выжившая – сильная женщина. Она ничему не позволит стать на пути к ее цели.

 А какая у нее цель? Запросто. Сбежать. Любыми возможными способами.

 Я не смогу поступить так сама. Не смогу, будучи Сарой. Но смогу, если буду «выжившей». «Она – та, кем я хотела бы быть» — решила я. Выбравшаяся отсюда. Я была бы умной и находчивой. Искала бы любую возможность выбраться. Я бы рискнула. Но не позволила бы ему узнать о том, что я пыталась сбежать.

 Ручка двери повернулась. Вздрогнув, я упала обратно на диван. Я не хотела, чтобы он догадался о том, что паралич прошел. Скрыла. Вот как бы поступила выжившая. Она бы никогда не позволила проскользнуть полезной информации. Одно лишь ее присутствие во мне прибавляло уверенности. Храбрая. Если я не смогу придумать, как выбраться отсюда – это сделает она.

 Через дубовую дверь прошёл Риен, неся в руках поднос. Осторожно выглянув, я мельком увидела через дверной проем прихожую, прежде чем за ним закрылась дверь.

 — Время обеда, — оповестил он, подходя к дивану. И оставил поднос на полу. Мой живот заурчал, ибо пахло вкусным, пряным и восхитительным томатным соусом. Я не хотела есть ничего из того, что он для меня сделал, но все же. Еда может вызвать признание поражения, верно? Но я не хотела признаваться ему или себе, что была здесь заложником. Выжившие поражения не признают.

 Он сдвинул меня на диване, освобождая место для себя. Одна из двух декоративных подушек свалилась на пол. Он аккуратно подложил подушку мне под голову. Я вздрогнула, когда его пальцы погладили меня по щеке, думая о том, что произошло ранее. Размышляя о том, как он повел себя со мной. Дотронется ли он до меня снова?

 А я хотела?

 Он поднял миску, протягивая мне ложку. Я посмотрела вниз, на миску. Песто, политая сверху томатным соусом. Но выжившие не ели то, что предлагали им их похитители, даже если пахло восхитительно.

 — С тебя первая проба, — сказала я.

 — С меня?

 — А что, если там яд?

 Риен опустил ложку в миску, запрокинув голову и смеясь. Тепло его смеха отправило странную дрожь по телу. Кажется, он искренне забавлялся.

 — Издеваешься? — поинтересовался он. — Я бы мог открыто перерезать твою глотку прямо сейчас, будь только желание.

 Я уставилась на миску, ничего не говоря. Не уверена в том, что бы ответила выжившая. Наверное, что-нибудь остроумное. Я же все-таки только вживалась в роль. Поэтому только нахмурилась.

 — Прекрасно. Раз у тебя свой способ.